В 2018 году художник Илья Комов раз десять приходил к роковому дому на Мойке, который сегодня не сходит с экранов. Вглядывался в реку. «Я всегда пишу с натуры. А это достоевское место, где пробегает холодок. Хотел написать его с водой. Долго искал точку обзора. Иногда казалось, что Раскольников идет с топором… А недавно увидел дом в прессе — узнал и обомлел», — рассказывает художник, стоя у той самой картины-предчувствия.
Местом премьеры стали выставочные залы Музея Пушкина на Арбате. Символично, что это рядом с московской квартирой поэта. Попадая в «Рифмы», ты переносишься с одной пушкинской улицы на другую — в Петербург. Мойка. «Это самое петербургское и самое мистическое место в городе», — уверен автор. Здесь сплошные рифмы. Взглянуть на дом, где Пушкин скончался после дуэли, Комов предлагает в оба глаза. В их качестве выступают две картины — виды из левого и правого окон дома напротив — тоже знакового, №31. Известен в народе как дом Боярского и Собчака. Где-то рядом разворачивалось действие «Пиковой дамы». И бродил тот же Раскольников.
— Один коллекционер пустил меня в свой евроремонт, не испугался красок. Пока я писал, он рассказывал, как в гостях у Нарусовой отдыхал в кресле, где сидел Путин, пока та готовила ему борщ, — вспоминает художник. — У меня много личного связано с Петербургом. Когда мне было 16 лет, я из московской благополучной семьи попал в мир питерского андеграунда. В подростковом и юношеском возрасте он манил «миром непослушных детей». Много чего я попробовал именно там… Мой опыт причудливо пересекся с пушкинским временем.
Потому первая глава комовской поэмы — продолжение «Дуэли», прошлой выставки художника в Музее Пушкина, созданной под впечатлением от одноименного спектакля в Вахтанговском. Оттуда в новую выставку перекочевал портрет Виктора Добронравова в образе Онегина и Людмилы Максаковой в роли няни. Их литературные образы вступают в диалог с современными. Вот, например, — Джон Вильям Наринс с пронзительно-голубыми глазами — чем не поэт пушкинской эпохи? Отчаянный: в 1990-х бросил Нью-Йорк ради Петербурга, первое время работал грузчиком и продавал китайскую обувь. Талантливый: выучил русский в юности, да так, что теперь сочиняет на двух языках. А вот Сева Гуревич — металлург по образованию, поэт по душе. Или Ольга Виноградова — поэтесса, сбежавшая из Северной столицы в Китай. Каждый со своей судьбой, своим цветом души… Издали оглядывая портреты и притаившиеся меж них пейзажи, понимаешь, что цвета выстаиваются в строфы. Кажется, можно услышать эти рифмы.
Ударная — красная. Не случайно в центре главного зала оказалась «Незнакомка» с алыми губами и зонтом. Печальная, отстраненная, нереальная. «Я специально не называю ее имени, потому что она символ русской души, загадочности, муза...» — говорит автор. У музы кристально голубые глаза, такие же, как воды Мойки напротив пушкинской квартиры. Такие, как глаза и даже ногти многих персонажей. Голубой — здесь смысловой рефрен. Небесный и чистый, и в то же время обжигающий холодком. Желтый занимает не последнее место в поэме красок. Это и праздник, счастье в чистом виде, но то же время — с ноткой лимонного — уже безумие, с примесью бурого — сплин. Цвета двояки, стоит разбавить немного — уже другое настроение. Здесь и включается теория цвета Кандинского. Из повторяющихся и логично выстроенных в картины получается цветная история в стихах. Самые говорящие цвета у Комова — красный, голубой, желтый, оранжевый и фиолетовый. Это своего рода пятистопный ямб.
Вторая глава — это новые петербургские пейзажи. Среди них — соколовский дом в оттенках драмы. «Художник предвидит будущее, — спокойно отреагировала на находку куратор выставки Елена Садыкова. — Кандинский тоже предвидел, когда придумывал теорию цвета». Среди свеженьких пейзажей мы находим немало интересных рифм. На одной работе, например, Мойка превращается в булгаковского кота Бегемота, на другой — окрашивается в огненный вангоговский колор или застывает белым молоком…
Живописные рифмы здесь не только о Петербурге, но и о Тутаеве — небольшом городке в Ярославской области, где у художника есть дом, который стал для него тем по-настоящему тихим островком родины, где всегда вольно думается. «Там моя пленэрная резиденция. Тутаев — очаг Древней Руси, нетронутый веками», — говорит автор. Большую часть времени он живет во Франции, но, приехав домой, отправляется туда. Тутаевский цикл отличается от петербургского, в нем другая мистика, своя поэтика…
Читайте также: Мать Анастасии Ещенко провела свое расследование убийства дочери Олегом Соколовым
