Савелий много лет был волонтером «Соломинки». Этот, как теперь принято говорить, проект много лет был моим главным сердечным делом и прекратился в 2015 году в связи с моей болезнью. Каждый день надеюсь к нему вернуться и уверена, что это получится, но я сейчас не об этом. Савелий появился в первые дни существования «Соломинки» и ежемесячно помогал самым нуждающимся. У него был отличный внедорожник, и время от времени мы с ним ездили в какую-нибудь глухомань и навещали людей, которые медленно, но верно шли ко дну.
Ему очень нравилось покупать детскую одежду и почему-то кухонную технику. Однажды мы приехали в городок Озеры (130 километров от Москвы) к бабушке с дедушкой, которые воспитывали больного внука, брошенного спившейся дочерью. Старый домишко утопал в персидской сирени — наверное, я потому и запомнила. Мы шли по дорожке к дому, а сирень не давала пройти, гладила по лицу и заливала все вокруг какой-то неземной благодатью.
Мы привезли ребенку лекарство, осеннюю куртку, ботинки, муку, сахар, консервы, подсолнечное масло — чтобы можно было продержаться, если не будет никаких денег. И тут выяснилось, что мальчик мечтает о велосипеде. Савелий побежал к машине, мы поехали в город, купили велосипед, а еще ему страшно понравилась хлебопечка. И вот мы стояли и спорили, покупать ее или нет. Одной рукой Савелий держал зеленый велик, а другой размахивал у меня перед носом, убеждая в том, что сегодня без хлебопечки — никуда. Она и хлеб печет, и тесто месит, и джем делает — покупаем обязательно.
Привезли мы эти сокровища в сиреневый дом, ребенок осторожно поехал по раздолбанной улице вдоль забора и при этом то и дело нажимал на квакалку. Дедушка не отрываясь смотрел на внука, а бабушка на нас.
И на обратном пути Савелий сказал мне: когда-нибудь потом я вам кое-что расскажу.
Потом были другие поездки, потом я заболела. И вот недавно мы столкнулись в книжном магазине. Обрадовались, побежали в ближайшую кофейню, и там я ему сказала: а помните, когда мы возвращались из сиреневого дома, вы обещали мне что-то…
Помню, сказал он, наверное, мы для того и встретились.
И вот что я услышала.
У Савелия был младший брат Николай.
Отец работал машинистом метрополитена, мать — портнихой.
Были у них еще дед с материнской стороны и бабушка с отцовской. Савелий их почти не помнит, потому что жили они далеко, ездили к ним редко и оба умерли, когда дети были еще маленькие. Запомнил только, что бабушка, когда они приезжали, всегда совала ему в карман деньги и всегда говорила, что это на пряники, а мать потом эти деньги забирала и при этом ругалась.
Жили они в двухкомнатной квартире. У них с братом комната была маленькая и какая-то пустая. Там стояли две деревянные кровати, старый письменный стол и платяной шкаф. Игрушек им почти не покупали и не дарили, скорей всего, потому, что гости к ним приходили редко. Во-первых, отец сразу напивался и шел спать, а во-вторых, мать была скуповата и никаких не то что разносолов, а просто холодцов-салатов никогда не делала. Если что, наварит картошки, почистит селедку, откроет банку огурцов, потом чай с дешевым печеньем — вот и все угощенье.
Сама-то она в гости ходить любила, никаких приглашений не пропускала, разве что свадьбы не жаловала, чтобы на подарок не тратиться. Ходила с детьми и всегда им говорила, чтобы они там наелись до отвала, как будто они голодали.
Когда Савелий пошел в пятый класс, отец ушел из дому. Выяснилось, что у него давным-давно была другая женщина. Когда она родила девочку, отец наконец решился уйти. Брат Коля принял это известие более или менее спокойно, а вот Савелий долго горевал и мечтал хотя бы изредка навещать отца, но мать сказала, что это ни к чему. И что поразительно: в новой семье, как выяснилось впоследствии, отец перестал пить и вообще стал другим человеком. Когда Савелий окончил школу, отец пригласил их с братом к себе на дачу в Жаворонки, встретил у станции на новых «Жигулях» и привез на участок, где стоял небольшой кирпичный дом и бегали дети, трое отцовских и соседские.
Савелий не узнал отца: он оказался веселым, рукодельным и внимательным, с удовольствием налепил вареников с картошкой, наделал салатов, его жена напекла блинов, и они уселись в саду под яблоней, что-то друг другу рассказывали и улыбались.
На обратном пути Николай заплакал, и Савелий не стал его утешать, а просто обнял, и так они и доехали до Москвы. Ему самому очень хотелось заплакать, но у него не получилось.
Именно тогда он и осознал, что мать их не любит.
Не потому что они плохие, а есть хорошие, не потому что у них нет денег — от денег это никак не зависело — и не потому что у матери была какая-то трудная жизнь и ей было не до того — лишь бы выжить. Они ей были не интересны и не нужны — без причины. Просто это было так и больше никак.
Когда Савелия забрали в армию, он оказался единственным в роте, кто не получал писем из дому. Его это не удивляло, он скорей бы удивился, если бы мать вдруг написала. А вот его закадычный друг Василий каждый раз, когда родители присылали посылку с конфетами, колбасой и домашним медом, прямо из себя выходил. Они ели колбасу, белый хлеб с медом, и он все повторял: может, она тебе не родная? Тогда, Савик, понятно…
Счастливый он был, этот Василий, он не знал, что бывает по-другому.
Когда Савелий женился, он позвонил матери и пригласил ее на свадьбу. Зачем он это сделал, и сам не понимает. Просто хотелось все сделать по-людски. Но она не пришла, сказала, что в этот день работает допоздна. Они оба знали, что это не так, она уже давно работала дома и была сама себе хозяйкой. Но Савелий почему-то расстроился и до последней минуты надеялся, что она все же придет. Не пришла, зато отец приехал с женой и утешал его, как мог.
Однажды Савелий ехал с пятилетней дочкой в трамвае и на переднем сиденье увидел мать. Он рванул вперед так, что дочка чуть не упала. Мать посмотрела на него, на внучку, встала и сказала:
— Ты на следующей не выходишь? Ну, пока…
И вышла.
А брат Николай спился и замерз на улице.
* * *
Много лет «Соломинка» помогала одной женщине, которая из-за тяжелой болезни с трудом передвигалась по квартире и сильно бедствовала. Мы гордились тем, что после публикации в «МК» нашлась медицинская сестра, которая взяла на себя труд приходить к Евгении Матвеевне, делать ей уколы, время от времени массаж и вообще поддерживать связь с миром.
Медсестру звали Таней.
Однажды я приехала, чтобы поздравить Евгению Матвеевну с днем рождения и привезти небольшие подарочки. Таня тоже сидела за столом, и я приметила, что она не то чтобы не в своей тарелке, но отчего-то растерялась. Бывают люди, которые не знают, как вести себя на празднике, — вот Таня не знала.
Их с братом воспитывала мать Антонина Егоровна, которая работала в подмосковном совхозе бухгалтером. Жили они в деревянном доме довоенной постройки, про отца никогда ни слова от матери не слышали. Вторую половину дома занимала семья родной сестры матери. Когда мать допоздна задерживалась на работе, они бегали к тетке, пили там парное молоко и играли в лото. Но когда бы мать ни вернулась, она всегда забирала их со словами, что нечего шататься по людям, свой угол есть.
Антонина Егоровна была очень строгой, и они с братом трепетали, когда она была не в настроении. Брат, будучи еще совсем маленьким, нашел выход из положения: он никогда ей не перечил, со всем соглашался, чуть что — поддакивал и в конце концов стал ее любимцем. А Таню она отчитывала за малейшую провинность, и она много лет считала, что так и должно быть.
В их доме никогда не праздновались дни рождения.
Собственно, о том, что бывает по-другому, Таня узнала в школе, когда ее подружка принесла в день рождения коробку конфет. Подружка рассказала, что вечером к ним придут гости, мама отпросилась с работы и стряпает, печет пироги. Еще подружка сказала, что всю ночь не спала, все думала, какие принесут подарки, потому что в прошлом году дедушка с бабушкой подарили ей большую куклу в платье с цветами и с настоящей кроваткой. А мама с папой подарили ей коньки и вязаную шапочку со снежинками. Интересно, что подарят сегодня?
Таня была потрясена. В день ее рождения мать утром всегда говорила одно и то же: что сегодня она стала на год старше и пора браться за ум. Ни о каких пирогах и подарках и речи не было, тем более о бесполезных куклах. Таня думала, что так бывает у всех, и не расстраивалась. Только один раз, когда ей исполнилось десять лет, мать позвала родственников и подарила ей новые ботинки — обычно она донашивала то, что Антонине Егоровне давали на работе или оставалось от двоюродных сестер. Таня на всю жизнь запомнила торт с цветами из розового и зеленого крема. У них дома ничего подобного никогда не было. Мать разрешила ей съесть эти цветы, и она потом долго вспоминала, какое это было чудо.
Когда Таня перешла в восьмой класс, мать сказала ей, что больше тянуть ее не может и надо искать училище. Какое, Антонине Егоровне было все равно. Таня рассказала об этом классному руководителю, и та посоветовала ей пойти учиться на медсестру. Он даже поехала с ней в Москву, отвела к директору училища, и Таня весь восьмой класс считала дни до окончания учебы.
Первое время ей в училище было не по себе, она никак не могла найти общий язык с однокурсницами. Но учиться ей нравилось, и на втором курсе она подружилась с девочкой, которая, как Таня, больше всего интересовалась учебой.
Время от времени Таня оставалась у нее ночевать, дала матери ее домашний телефон, но Антонина Егоровна позвонила всего один раз. Но не для того, чтобы узнать, все ли у нее в порядке, а потому что не могла найти ключи от сарая.
Через неделю после того, как Тане исполнилось девятнадцать лет, она вышла замуж. Ни о какой любви и речи не было, но Таня, к счастью, этого не понимала. Ей понравился водитель в больнице, куда ее распределили, он был веселый, симпатичный, жил с родителями в большой трехкомнатной квартире на Таганке.
Когда она переехала к мужу, первое время боялась выходить из комнаты и никак не могла заставить себя пойти на кухню, когда там находились его родители.
Антонина Егоровна приехала к ним только тогда, когда у Тани родилась дочь. Она привезла ей немного денег и кубики с картинками из сказок. Родители мужа молча наблюдали за этим представлением. А Таня по-прежнему считала, что все идет своим чередом и что большинство людей живут так, как они жили с Антониной Егоровной. Вот, собственно, это и было самое страшное: она уже сама стала матерью, а все еще думала, что так и должно быть. Что праздники — это бессмысленная трата денег, что подарки — это причуды людей, которые не знают жизни, что если есть старая одежда или обувь, пусть уже очень страшные на вид, не стоит покупать ничего нового, что есть нужно все самое дешевое, а уж маргарин вместо масла — святое дело.
Когда Таниной дочери исполнилось десять лет, муж ушел к другой женщине. И Таня приняла это как должное: она догадывалась, почему. Она не умела радоваться, жила, как будто долг отдавала. У мужа были друзья, а у нее — только знакомые, ни к кому она не была привязана, могла вообще обходиться без посторонних людей. Да, собственно, для нее все люди вокруг были посторонними.
Раз в год она навещала мать. И всегда это было никому не нужно, ни ей, ни матери. Приезжала в старый дом, мать ставила на плиту корявый чайник, спрашивала, как дела на работе и дома, а ответов не слушала. Узнав, что от нее ушел муж, она сказала: все так живут, и не стоит снова выходить замуж.
Она и не вышла.
...Однажды Таню пригласили к очень пожилой женщине: делать массаж и выводить на крыльцо подышать свежим воздухом — дело в том, что Таня, чтобы свести концы с концами, стала ходить по домам: делала уколы, присматривала за беспомощными стариками, гуляла с инвалидами.
Впервые Таня попала в такой удивительный дом. Во-первых, везде были какие-то мелкие и удивительно приятные вещицы, вазочки, фарфоровые фигурки, вышитые салфетки, удивительные подушки в расписных наволочках. И все это создавало незнакомую Тане атмосферу тихой радости. А главное, вся огромная стена напротив хозяйской кровати была увешана фотографиями, по большей части старинными. Там были фотографии женщин в длинных платьях и в шляпах с перьями, мужчин в сюртуках и военной форме, фотографии детей на море, в старинных панамках и сандалиях, и еще много фотографий во время застолий, в доме и на даче, и все люди на этих фотографиях всегда улыбались.
И там, в этой запущенной, но необыкновенной квартире, где пахло не старостью, а какими-то неназойливыми духами почему-то вперемешку с ванилью, она вдруг поняла, что у нее не было ни детства, ни юности, ни человеческой жизни. Ее потрясли фотографии. Значит, неведомые ей люди, которых уже давно нет на свете, жили так, что им хотелось все это сохранить. А ей сохранять было нечего.
* * *
Не все умеют любить, а считается, что это неправда. Как это: не умеет? Чего тут уметь-то?
Не знаю. Знаю только, что Савелий не может забыть, как мать вышла из трамвая, не оглянувшись на внучку. Знаю, что Татьяна не умеет радоваться и ни разу не была на могиле матери.
Люди, которых не любили в детстве, не только не могут избавиться от этого яда, а главное — зачастую передают его своим детям.
Из нелюбимых детей вырастают бесчувственные люди, которые, говорят, здорово руководят, но только я в это не верю. Умело руководить людьми — так, чтобы всем вокруг от этого была польза — можно, только если ты понимаешь и любишь людей. Таких, какие они есть: бестолковые, ленивые, забывчивые… Любить их трудно, но дело в том, что другие встречаются очень редко. И вот эта неразборчивая любовь всем нам помогает больше дорогих лекарств, денег и всего прочего.
Бесчувственные люди ничего не могут — они могут только разрушать, потому что строить трудней, а им никто не объяснил, ради чего делать трудное, когда можно делать легкое. А люди, вокруг которых летают сверкающие разноцветные звездочки, могут все.
Они умеют строить, летать, лечить, рисовать, а главное — они умеют помогать так, что мы об этом даже не догадываемся. Даже тем, кому нельзя помочь, — тем, которых в детстве не любили.
