— Чтобы отыскать следы своего отца, в 1961 году, после окончания факультета журналистики Белорусского государственного университета, я пришел работать на киностудию «Беларусьфильм», — говорит Анатолий Иванович Алай. — Сначала трудился осветителем, потом — ассистентом кинооператора. Стал оператором высшей категории, снял более ста документальных фильмов, а потом, в качестве кинорежиссера, выпустил еще 28 картин. Главной темой моих фильмов стала Великая Отечественная война и судьбы военнопленных. Я искал пропавших без вести, побывал в Канаде, Германии, Княжестве Лихтенштейн, Польше, Австрии, Швейцарии. Снимал фильмы, восстанавливал имена бойцов в тайной надежде, что встречу где-нибудь фамилию своего отца. Но о нем не было никаких известий.
— Сколько вам было лет, когда отец пропал без вести?
— Отец мне, грудничку, только успел сделать прививку от оспы и ушел на Западный фронт. Я — с 1940 года. Как военврач он был приписан к 10-й армии. Стрелковые, танковые, моторизованные, кавалерийские и авиационные дивизии стояли на Белостокском выступе. Я думаю, что 22 июня они встретили войну, вели оборонительные бои, а в конце июня 41-го оказались в Белостокско-Минском котле, в окружении.
Ведя поиски отца, я лазил по штольням на Колыме, вчитывался в строчки старых газет, которыми были оклеены стены бывших лагерных бараков на Дальнем Востоке, изучал документы в медицинском архиве, центральном архиве министерств обороны России и Белоруссии. Никому об отце не говорил, все делал втайне. В то время все, заполняя анкету, должны были указать, был ли кто из родственников в плену? Находился ли кто из близких за границей? Я отвечал коротко: отец погиб на фронте.
— Как удалось найти первые сведения об отце?
— Меня пригласили в национальную библиотеку Белоруссии, где шла презентация двух книг о военнопленных. Я занимался этой тематикой. Меня попросили выступить, поделиться впечатлениями. Я рассказал о снятых фильмах, сообщил, что ищу своего отца. На презентацию были приглашены представители МВД и КГБ. На следующий день мне позвонил один из силовиков и сказал: «Мы нашли вашего отца. Откройте сайт Центра документации при объединении «Саксонские мемориалы». Там указана его фамилия».
Со съемочной группой мы тут же улетели в Дрезден, в Германию. В Центре документации нас хорошо приняли. По инициативе немцев там была организована поисковая работа. Силовые структуры России, Белоруссии, Украины поделились архивными документами. В результате удалось создать обширную базу данных, где содержались сведения о 750 тысячах бывших советских военнопленных. В Дрездене мне предоставили карточку военнопленного Ивана Алексеевича Алая, где были указаны сведения об отце: военврач, рост — 167 см, год рождения — 1918-й, место рождения — деревня Усохи Борисовского района. Также было написано, где он был пленен.
Так мне удалось выяснить, что под натиском немцев они с боями отступали. И под Столбцами, в 80 километрах от Минска, 2 июля 1941-го отец попал в плен. А позже был переброшен в концлагерь №237, который располагался на территории Польши, в Демблине. Также он известен как Шталаг-307. В старинной крепости пустовало помещение, туда и согнали пленных украинцев, евреев, белорусов, русских. Содержали их в жутких условиях, люди были доведены до крайности. Я нашел сведения, что там было даже людоедство.
— Как сложилась судьба Ивана Алексеевича Алая?
— На обратной стороне карточки военнопленного было указано перемещение отца по лагерям. И стояла отметка: 23 октября 1942 года совершил побег. Я питал надежду, что отец мог выжить после побега. Немецкие газеты пунктуально сообщали о задержанных беглецах, были указаны их фамилии.
Отец был врачом, его могла приютить у себя одна из польских семей. Также отец мог уйти к партизанам.
— Мог остаться в чужой стране под другим именем?
— Вряд ли. Как и многие из его поколения, он был истинным патриотом и наверняка попытался бы вернуться на родину во что бы то ни стало. Я попросил сотрудников КГБ Белоруссии, чтобы они по своей линии проверили все бывшие лагеря в Советском Союзе. Нигде отец не числился. Все это дало мне повод думать, что в октябре 42-го он был застрелен при попытке к бегству.
Центр документации при объединении «Саксонские мемориалы» стал отправной точкой поиска. Мы туда приехали с дочкой Олей. Держа в руках дедушкину карточку военнопленного, она поинтересовалась у сотрудников: «Это оригинал?» Мы выяснили, что это копия документа, а оригинал хранится в минском КГБ. Стоило мне объехать половину земного шара в поисках отца, чтобы убедиться, что данные о нем лежали совсем рядом. Меня пустили в святая святых, архив КГБ. Показали его карточку военнопленного. Также я нашел другие сведения об отце. Он родился под Борисовом, в школу ходил за 7 километров, учился на «отлично». И в медицинском институте у него не было ни одной «четверки». С мамой, Евгенией Андреевной, они учились в одной группе, но у нее успеваемость была не столь успешной, как у отца.
— Мама замуж так больше не вышла?
— Нет, она ждала отца. От него пришло одно-единственное письмо. Отец писал с западной границы: «Дорогая Женечка, на границе сгущаются тучи, скоро грянет гроза». Отец предчувствовал, что скоро начнется война. В письме он упоминал, что служит вместе с человеком по фамилии Берулава. А маме показалось, что он упомянул одного из родственников Берия. И в конце войны написала Лаврентию Павловичу Берия письмо, где попросила его помочь найти мужа.
Они все в то время боялись компромата и решили на всякий случай устранить свидетелей. Мы в то время жили на Днепре, в Могилевской области. За нами приехали двое военных, вывели нас с мамой на крутой берег Днепра и готовились расстрелять. Но потом старший по званию спросил: «А что мы будем делать с ребенком?» Решили приказ не выполнять, понадеялись, что никто об этом не узнает. Так волею случая мы остались живы.
После войны мы переехали под Минск, в Острошицкий Городок. Мама устроилась работать врачом. Я много времени проводил на улице. Мы с мальчишками искали порох. И однажды, обнаружив снаряд, начали его с другом, Сережей Нальгачевым, разбирать. Раздался взрыв. Осколком мне пробило ногу, если бы он попал чуть ниже — в колено, я остался бы без ноги.
Моя мама и мама Сережи работали в больнице и, когда увидели, как нас принесли в окровавленных простынях, упали в обморок… В больнице мне вынули 5-сантиметровый осколок и зашили ногу.
Жили мы с мамой трудно. У нас никогда не было своей квартиры. Мы обитали в комнате при больнице. Я рос среди лекарств и капельниц. Мама всю жизнь лечила людей, умерла в 2003 году, так и не узнав о судьбе отца. Какое для нее было бы счастье получить хоть какую-то весточку о муже.
Я снял о поисках отца сначала документальный фильм «Черная дорога», а потом главный фильм моей жизни — «Черный ворон». Это был мой сыновний долг. В работе над фильмом мне очень помог польский писатель, который жил и работал в Демблине. Его отец во время войны работал в пекарне и пек булочки для военнопленных. Писателю удалось найти около ста фотографий из Шталага-307, где содержался отец, и издать книгу.
«Черный ворон» довлел над нами с мамой всю жизнь. Считалось, если человек пропал без вести или попал в плен, то он — изменник родины, предатель. Я рад, что смог проследить и рассказать истинную историю своего отца. На это нам с мамой понадобилось 75 лет.
