Ольга боится, что в любой момент могут прийти чиновники и отнять детей, отправить всех шестерых во временный приют для несовершеннолетних. Посчитав, что это лучший для них выход. А ее с мужем депортировать из-за нарушения миграционного законодательства. Регистрация есть, но она просрочена, а новую не дают. По правилам они должны для этого выехать и заново въехать на территорию страны. Поставить новые пограничные штампы. И за все эти передвижения платить, платить, платить... «Но даже если мы сейчас выедем, то где гарантия, что нас потом пустят обратно. Это уже на усмотрение властей. Ведь мы просрочили документы и все сроки. Помимо всего прочего, нужно еще и штрафы погасить. Иначе уж точно не пустят. А с детьми тогда что?», — задает резонный вопрос Ольга. Ответ на него я не знаю.
На деревенской околице припекает солнце. Ни души. То ли на огороде народ с утра копается, то ли дома сидит, телевизор смотрит. Пресловутый 101-й километр. Смоленщина. Позади — Москва. Впереди — Европа. Или наоборот. Кому как нравится. Сюда Макар телят не гонял. Но зато природа хорошая.
ЖИЗНЬ ВЗАЙМЫ
Мою машину встречает на велосипеде 13-летняя Вика Матвеева. У нее только начались каникулы, поэтому она не спешит. Автомобиль приходится бросить, дальше проезда нет — дом, вернее, квартира, которую снимают Матвеевы, в стороне от дороги, через колдобины туда не пробраться, только на уазике.
Все очень чисто и очень бедно. Обои содраны со стен, оголилось бетонное основание. Одна из комнат вплотную заставлена пластиковыми рамами — приезжие планируют поменять все окна, зимой здесь очень холодно. А так все как в обычных семьях. Даже есть аквариум с рыбками. Подарили.
Мама Ольга предлагает суп. Я смущенно отказываюсь, понимая, что суп — это единственное, вероятно, что у них есть сегодня в меню. Папа Андрей опять где-то на шабашке. Каменщик, плотник, электрик. Золотые руки. И не пьет (тьфу-тьфу-тьфу).
Ольга — профессиональная медсестра. Когда-то в другой, инопланетной жизни она была кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике, ее собранная стройная фигурка и сейчас вся будто бы состоит из одних мышц. Не скажешь, что у нее шестеро детей. Самая младшая — Маша, ей четыре, ходит с мамой убираться по чужим людям. В местный садик ее не берут. Хотя в группе всего несколько детей — это не большие областные города, где в дошкольные учреждения огромная очередь. Здесь все по-простому, и хорошо бы Машу в сад пристроить. Но с маленькой девочкой без регистрации и гражданства никто не хочет лишних проблем.
«К нам уже приходили из органов опеки, предлагали отдать детей, временно, пока не решится вопрос с документами, раз уж такое непростое положение, — начинает Ольга. — Мы показали все как есть на самом деле. Инспекторы осматривали дом, спальные места, содержимое холодильников, пока что признали обстановку нормальной, но что потом?»
Она умоляет помочь выбраться из этого замкнутого круга. Нет регистрации — нет постоянной работы — быстро не оформить ни РВП, ни тем более гражданство. Надо было сразу подавать просьбу о «временном убежище», но им никто не объяснил, не подсказал, что так можно тоже. Они же не из территории, где ведутся активные боевые действия, не из Донецка или Луганска. В Днепропетровской области все спокойно, на первый взгляд поводов помогать беженцам оттуда у Российского государства нет. К тому же по всем формальным признакам никакие они не беженцы, а гастарбайтеры, мигранты, к тому же нелегальные.
Нет и возможности у Ольги выбраться из своей деревеньки хоть куда-то, чтобы решать вопросы, страшно одной в большом мире — подойдет любой полицейский, попросит предъявить паспорт или регистрацию, а у нее что?
Так что в город Смоленск за триста километров не наездишься. А здесь они сидят тихо как мышки, боясь прогневить соседей.
Народ все равно шушукается за спиной. Много недовольных. Платок на чужие рты не накинешь. Это правда. Понаехали тут...
«А зачем вы правда приехали именно сюда, за 101-й километр?» — интересуюсь я.
«Здесь родня есть, мать Андрея и его сестра, думали, помогут, у них-то самих все более или менее налажено», — вздыхает Ольга. Надежды не оправдались. Бедные украинские родственники с выводком детей оказались никому не нужны. Впрочем, с первой временной регистрацией помогла как раз свекровь-россиянка, так что грех требовать большего.
13-летняя Вика сейчас заканчивает восьмой класс. Скоро ей положен паспорт. Но могут не дать. 14-летней Насте уже не дали; старшая из тех, кого взяли с собой в Россию, 15-летняя Алина, в большом областном городе до сих пор живет по свидетельству о рождении. В колледже ей начисляется стипендия. Пусть небольшая — полторы тысячи, — но и та где-то зависла, так как девушке невозможно получить банковскую карточку (ее нельзя оформить по просроченному свидетельству о рождении).
В принципе, все по закону и все правильно. «Не положено, не имеете права». Никто и не обязан входить в их положение. И Матвеевы это понимают.
Даже письмо в редакцию прислали не они сами, а лишь согласились на то, чтобы его от их имени составил Алексеич, так его кличут в деревне, — писатель и режиссер Виталий Тарасенко, что живет на своей зимней даче шестнадцатый год. По соображениям творческим и здоровья, как сам шутит.
Не свой и не чужой в этих суровых краях. Сторонний наблюдатель. Иногда помогает людям, если его попросят. О том, что в округе поселилась большая семья беженцев из Украины, Виталий Алексеевич прослышал уже давно. Видел и Ольгу, когда та вдвоем с маленькой Машей шла по улице. «Я собирался наклеить объявление на почту, у магазинчиков, что ищу помощника по хозяйству. Приходящего, без вредных привычек. На длительное время. Дал свои телефоны», — он был уверен, что если кто и отзовется, так это только она.
Местные горбатиться за копейки не станут. Чего ради? Они тут хозяева. «Смотрели страшный фильм о деревне русской? Как спивается на глазах, что же с ней стало, это все чистая и жестокая правда о всех нас, — констатирует московский дачник. — С приезжими Матвеевыми мы разговорились, они выгодно, как нам с женой показалось, отличались от местной публики. Вдобавок ко всему они еще и в искусстве разбираются. Оказывается, они еще до того узнали обо мне, про мою здешнюю «значимость и добродетель», я Ольгу с Андреем веселил целый вечер, вроде как глянулись мы друг другу. О том, что с ними произошло на Украине и как они оказались тут, выдавали в день по чайной ложечке, придерживая в шкафу кучу секретов, я, не зная многого, тут же закусил удила и ринулся в бой, звонить во все колокола...»
В АД ИЛИ В АТО
Первые четверо детей Матвеевых были рождены в России. В сытые «нулевые» годы. Когда те приезжали в Москву на заработки. У этих первенцев и свидетельства о рождении наши, российские, зеленого цвета, в отличие от почти точно таких же, но голубых, украинских.
Но в России место рождения автоматически право на гражданство не дает. Предвижу вопрос: зачем столько рожала, если не могла прокормить? Хотела и рожала. Имеет право.
К тому же любила. Любила и рожала. А что — нельзя? «Когда Янукович пришел к власти, вроде для нас попроще стало, и мы вернулись со всеми детьми домой, — вспоминает Ольга. — В России я работала приходящей уборщицей в богатых домах, даже и на Рублевке. На Украине я вообще оказалась никому не нужна. Ну да, бывшая спортсменка, медсестра, но когда хозяева узнавали, сколько у меня детей, то хватались за голову и сразу указывали на дверь. Я-то была готова и полы мыть, но мне не давали даже этого шанса».
Андрею, бывшему чемпиону — рекордсмену по велоспорту, везло чуть больше. Но так как семья огромная, то и заработанные на шабашках деньги разлетались мгновенно: одному нужно одно, другому — другое, как тут накопить? «Мы реально нищенствовали, — говорит Ольга. — Незадолго до войны муж трудился на заводе в Луганске вахтовым методом; когда завод захватили, ему едва-едва удалось оттуда забрать трудовую, о какой зарплате могла идти речь!»
После Майдана и начала боевых действий на Донбассе, как говорит женщина, жить стало еще хуже, еще тяжелее. «Говорить на родном не разрешали. Школы русские позакрывали все. А у меня дети никакого другого языка не понимают. Они скатились на полные «двойки», так как математика на украинском, Пушкина преподают как зарубежную литературу, Гоголя... С ума все посходили?! Днепропетровск всегда был русским городом, поэтому, может быть, наших здесь зажимали еще сильнее, чем везде».
Это было бы похоже на кошмарный сон. Если бы это не было правдой. Так или почти так рассказывают о происходивших событиях все бежавшие оттуда.
Коммуналка подскочила. Не платишь, приедут — сразу обрежут свет. Жалеть, шутить и предупреждать не станут, это учтите.
Пособия на многодетных урезали. Зато из своей зарплаты Андрей теперь платил еще и новый налог — на АТО, проведение «контртеррористической операции» в ДНР и ЛНР: он и такие, как он, получается, эту братоубийственную войну и финансировали.
Но самое страшное, чего они с женой очень боялись, это то, что в любой момент за Андреем придут и заберут на фронт. Некоторые даже со смены домой не возвращались. Нет, конечно, Верховная рада приняла закон, по которому многодетные отцы семейств, там, где детишек больше трех, могут оставаться дома. Но сначала тебя заберут, а потом доказывай, что не верблюд. Это как когда машину эвакуируют, сперва заплати штраф, а потом объясняй в суде, что произошла ошибка. А тут не суд — война. Где каждый день может стать последним.
«В доме моих родителей похоронили парня. Двое маленьких детей остались. Я попыталась было понять, что и к чему, что он там делал, против кого воевал и кто его убил, и ничего не поняла. Почему Крым можно было присоединить, а юго-восток нет, и почему теперь они на Донбассе все там брошены, и мы здесь, в России, получается, брошены тоже», — возмущается Ольга.
А еще страшнее, когда от голода и безысходности молодые мужчины записывались в АТО добровольно. Чтобы прокормить семью, получая примерно 15 000 в пересчете на русские рубли. Ольга очень боялась, что однажды они с Андреем сами примут такое решение, чтобы спасти детей. «В феврале 2017-го не выдержали, собрали все, что смогли, наняли микроавтобус и сбежали сюда. Думали, что к родственникам, хотя бы на первое время. Пришлось как-то устраиваться, обустраиваться самим», — продолжает Ольга.
В первую весну посадили огород. Но все, что собрали (картошку), сразу сами и съели. Даже до Нового года недотянули. Вместе с родителями восемь ртов. А время шло. Закончилась легальная регистрация, Ольга не могла понять, имеет ли она право продлить ее сразу или нужно все-таки выехать за границу и, только поставив штампы о въезде-выезде, вернуться.
Пока размышляла, закончились все возможные сроки. И теперь доказать, что протянули из-за страха, опасаясь поступить как-то не так, гораздо сложнее. Денег заплатить штрафы нет. Да и на билеты на Украину нет, если честно. Разрешения на проживание пока действительны только у младших детей. Да и то до начала следующего учебного года. А что дальше? Кто виноват?
Мы идем на зимнюю дачу Алексеича. Пить чай и разговаривать. Через овраг, железнодорожные пути километра полтора по пыльной дороге. Погодки Сергей и Даниил, кто-то из них окончил третий класс, а кто-то четвертый — но кто, понять невозможно, так как мальчишки похожи друг на друга как две капли воды, мечтательно размышляют. «А вот тут только богатые люди живут, да?!» — «Очень богатые, очень». — «Мы когда вырастим, тоже такими богатыми станем». — «Обязательно станем, надо только немного подрасти, и никаких проблем у нас не будет».
«Мы никогда не бросим своих детей в России, но и ехать назад в ад, в АТО — не хотим. Что же нам делать?» — спрашивает меня как последнюю инстанцию Ольга.
Пересилив свой страх, она уже была где только можно. В местном УФМС, в паспортном столе: там на словах посочувствовали ее беде, на деле же развели руками и в содействии, судя по всему, вежливо отказали. Не в их компетенции.
Да, в 2014 году украинцев, беженцев, в России встречали с распростертыми объятиями, готовы были поделиться всем, чем могли, последним куском хлеба, но невозможно так долго заставлять людей быть добрыми — ни одно сердце не выдержит, очерствеет, перегорит — имеет полное право.
У жалости тоже есть свой предел и предохранительные клапаны. Вот только почему подчас она оборачивается не равнодушием, а откровенной злобой? Кто в этом виноват?
«Мне сложно понять столь пристрастное отношение местных жителей к этим людям. Откуда столько злобы, ребята добрые, славные, сплоченные, за что же они с ними так?» — все не может понять причину Алексеич.
Он говорит, что пробовал поговорить с соседями, но наткнулся лишь на глухую стену «бабских сплетен» на уровне «мы их сюда не звали».
Свою собственную плохую жизнь местный люд, получается, оправдывает тем, что приезжают такие «из Украины» и занимают все лучшие рабочие места. Какие места? Где? Кто на них претендовал до этого? На съемную квартирку с выбитыми стеклами?
Из огня да в полымя. Из одной войны в другую. Из горячей в холодную. Я хотела было поговорить с жителями той деревеньки, где проживают Оля и Андрей. Что они имеют против молодой семьи, которая сама их вообще не трогает? Но за все время, что я там находилась, не скрипнула ни одна калитка, никто не выглянул на порог, не поздоровался, даже не плюнул во след — невозмутимые, вот бы как я их назвала, не ходить же мне по хатам и самой стучаться во все двери с глупыми вопросами? «Почему вы не любите многодетных беженцев?» Пальцем покрутят и будут правы. Может, и проблема эта надумана, предположила я. За что же их уж так ненавидеть?
Но когда вернулась в Москву, то увидела, что капот моей машины был словно нарочно поцарапан кем-то. Когда уезжала, на нем ничего не было. Тоже случайность?
В ожидании решения своей судьбы Ольга Матвеева встречает это лето. «Умоляю! Спасите моих детей», — стучится она во все двери. До начала нового учебного года, когда у нее потребуют новые бумажки на школьников, на то, что они имеют право жить в России и учиться здесь, вместе с мамой и папой, осталось ровно три месяца.
Фамилия главных героев изменена.
