Убийственный, бессмысленный расстрел дагестанским «игиловцем» (организация запрещена в России) невинных старушек, пожилых прихожанок обычного православного храма в Кизляре, настолько не вписывается в привычную картину мира, что федеральные СМИ, пошумев один день, очень быстро о нем замолчали — именно потому, что непонятно, что же со всем этим делать дальше...
Чтобы не навредить чувствам верующих. Любых конфессий.
...Говорят: зачем нам какой-то Ближний Восток, война с преступным «Исламским государством»? Да, религиозные фанатики, отрезающие головы людям и сжигающие их живыми, конечно, плохо, но какое отношение они имеют к нам, это ведь так далеко?
Не лучше ли заниматься своими внутренними делами, не влезая в чужие? Но где границы того, что принято называть родным домом, который следует защищать? Государство? Город? Квартира? Собственная кровать?
Все взаимосвязано. Сейчас на стороне ИГИЛ (запрещено в РФ) воюют тысячи наших сограждан. Пусть в большинстве своем не со славянскими именами. Но они не хотят мультикультурности или толерантности, они даже слов таких не знают, — они идут убивать всех, кто не похож на них. Просто убивать. Вот так. Сегодня они убивают в Сирии, а завтра где?
У них такие же российские паспорта. Прокачанные ненавистью, в любой момент они могут вернуться домой. Навстречу идущим из церкви бабушкам в платочках.
Кровавое воскресенье
Вот больница в самом центре Кизляра — ее в 2006 году захватил террорист Салман Радуев. Вот школа, рядом с которой в 2010-м, четыре года спустя, переодетый милиционером смертник ворвался в толпу народа. Местные успокаивают: «Мирный город, тихий, славный. Это когда было-то?!»
Распускается первая листва, пахнет сиренью и шашлыками, над церковной оградой поет безымянная ночная птица, какой в Центральной России, наверное, и не услышишь. И если бы не недавний теракт в Свято-Георгиевском храме, я бы тоже поверила в безмятежность этих мест.
Россия пережила Буденновск, «Норд-Ост», Беслан; но все эти акции, несмотря на участие в них радикальных исламистов, были все-таки политикой. И убийства священников тоже случались, но единичные, сектантами... Но вот так, чтобы все совпало...
В тот вечер лужа у ворот храма окрасилась кровью. Будто яичко в пасхальное воскресенье. И оставалась такой, пока весеннее солнце ее не высушило. Телевизионщики, приехавшие снимать трагедию, сразу подметили: «Красивый кадр». А люди, что шли прощаться с погибшими, бросали в воду красные же гвоздики.
Тогда тоже было воскресенье. Только другое — Прощеное. Конец февраля. Последний день Масленицы. В городском парке власти устроили празднество, и все силы правопорядка были оттянуты как раз туда. Церковь почти что никто и не охранял. А кого там охранять — бабушек? «Да за всю историю города чего тут только не было, но на храм никто не посягал. У нас и деревянная дверь такая, что ее легко вышибить. Если бы у убийцы было больше времени и он успел подняться по ступенькам, ворвался бы внутрь —жертв могло быть гораздо больше», — переживает настоятель, отец Павел Каликин.
Как вспоминает священник, его будто бы что-то не отпускало в тот день: сокращай проповедь, сокращай. И он сократил — на целых три страницы. Служба закончилась раньше. К моменту, когда убийца выдвигался к храму, тот почти опустел.
Но кто-то замешкался, кто-то напоследок еще просил прощения. Праздник же!
Свечница Раиса Федоровна оглянулась, здесь ли подруга Надежда Терлиян — та обычно уходила самой последней уже лет двадцать, и ее всегда можно было попросить выключить свет или помочь убрать в лавке. И только в тот вечер Надежда Сергеевна почему-то заторопилась, вышла прежде всех. Навстречу убийце.
Громкие хлопки на улице приняли сперва за выхлопы автомобилей. Никто не испугался. Вот ведь Северный Кавказ, тревожный регион, а не подумали, что это автоматная очередь...
И вдруг крик этот истошный: «Бегите обратно, в церковь, закрывайте дверь, по двору ходит человек и всех расстреливает».
Ему было все равно кого. Как в компьютерной игре. Перезарядил — выстрелил, полные карманы патронов. Только патроны настоящие. Игра тоже была как бы настоящая, перед выходом из дома «залогинился» — записал и выложил в Интернет клятву верности ИГИЛ (запрещено в РФ). Обещал вести непримиримую войну с неверными.
С «неверными»... бабушками.
Их было четыре. Надежда Сергеевна Терлиян, возглавлявшая паломническую службу в храме; известный в городе кардиолог Людмила Георгиевна Щербакова, заслуженный врач республики; Вера Сергеевна Блинникова, пенсионерка; Вера Гавриловна Моргунова, работница совета ветеранов, — 1996-м, когда Радуев захватил городскую больницу, ходила на переговоры с террористами.
Самые активные прихожанки. Пламенный костяк. Исповедоваться, причащаться, отстоять службу, в далекие паломнические поездки на автобусе в Дивеево или Оптину, как в молодости по комсомольским путевкам, — это все они.
— Надя последнее время всякий раз, когда была литургия, причащалась. Как-то батюшка у нее спросил: «Вы когда последний раз причащались?» Она ответила: «Вчера». Он еще удивился, зачем же так часто. А она ответила: «А вы знаете день и час своей смерти? Вдруг так случится, что умрете и не подготовитесь», — рассказывает Людмила Гаврилова, сестра погибшей Надежды Терлиян.
«Вот ведь как удивительно: ведь все убиенные в тот вечер успели попросить у всех подруг прощения, настоящее чудо это и есть, чистыми они ушли», — до сих пор не могут прийти в себя те, кто выжил. Перебивают, пытаются рассказать самое главное.
«Вера-то наша Гавриловна упала после выстрела, ее поднимают, а она шепчет: «Без паники, без паники, не трогайте меня», — и умерла».
«А с Людмилой Георгиевной мы так хорошо на святой источник прошлым летом ездили. Вода ледяная! Она по три-четыре раза окуналась. Обсохнет и снова нырнет. И так целый день с ней плещемся. Один мужчина еще присвистнул: «Вот бабки дают!».
Почему эти четверо? Почему они, не другие? «Они были самые лучшие из нас», — в перерывах между слезами повторяют подруги.
Но была и пятая. Юродивая на паперти, которая в храм отродясь не ходила. Сидела на кованой скамеечке возле. Дни, ночи, годы. Песни пела. То ли дурочка, то ли святая.
Пятая жертва
Отец Павел Каликин показывает мне видео на своем телефоне. На нем пятая убитая — Ирина Мелькомова. Он снял ее вскоре после того, как приехал в Кизляр.
Совсем молодой, 29 лет, даже не сын — внук здешним бабушкам-прихожанкам, благочинный в своей епархии, настоятель храмов Георгия Победоносца и Святителя Николая. Такое он получил послушание. Недавно — в августе прошлого года, ровно за полгода без одного дня до расстрела в храме, — прибыл в Кизляр.
Жена и четверо маленьких детишек остались пока в Махачкале. Оглядеться бы на месте, как и что понять — город непростой. Не каждый на него согласится. До отца Павла был батюшка, который пробыл всего несколько лет, а до этого — вообще монах, правда, тот служил больше двадцати...
Почему-то сразу подумалось, что новый священник сам из церковной семьи, раз в столь молодом возрасте уже занимает такую должность. Оказалось, что нет, из обычной. Так же как все, учился в школе, из ярких воспоминаний махачкалинского детства — как однажды собрались после летних каникул, и вдруг выяснилось, что в классе есть русские и есть все остальные. И общаться как раньше, дружить теперь не получится. Кто так решил? Почему?
С каждым годом русских становилось все меньше. Их никто вроде бы не гнал. Уезжали сами. Церковные купола сменялись башенками мечетей. Прежняя жизнь — целым рядом строгих запретов и ограничений. И даже непонятно, откуда что повылезало, эти традиционные ценности, — если все мы были родом из СССР.
Для пенсионерок, помнивших еще Советский Союз и в силу возраста не имеющих уже возможности уехать, православный храм в Кизляре был не просто храмом, но и клубом по интересам, и местом, где их ждут и им рады. Вокруг свои.
Прихожанок отец Павел шутя зовет «бурановскими бабушками». За любовь к церковному пению и оптимизм. А они за ним присматривают. Подкармливают иногда. Бабушки же.
И только она, Ирина, не была похожа ни на кого.
— Я только приехал — и слышу, кто-то поет на улице: «У церкви стояла карета...», а потом без перерыва: «Ах, какая женщина», — рассказывает настоятель. — Спрашиваю у наших, кто это может быть. «Так это наша Ирка, вы ее еще увидите».
Ангелы бывают разные. И в каждом маленьком городке — я, родившаяся в провинции, знаю точно — есть свой. Обычно это очень странные люди, на которых все показывают пальцами. Не такие, как все. Иные. Они ходят между нами, задевая невидимыми крыльями, им больно. А мы смеемся.
— Родителей ее дразнили. Они тоже чудаковатые были. Мальчишки вечно бегали за ее отцом по улицам и кричали, обзывались: «Сосик, Сосик» — это армянское имя, он армянин, родом из Баку, но они оттуда уехали, — рассказывают одноклассники.
Бакинский армянин. Для тех, кто знает сложные взаимоотношения двух этих закавказских народов, не нужно объяснять, что это значит.
С раннего детства было видно, что и девочка их тоже не от мира сего: слоновьи руки, ноги, от гормональных бурь на лице росли усы, но Ирина их не замечала. То, чего хотят обычно все девчонки-подростки — нравиться мальчикам, — для нее было вообще невозможно. Ангелы — они бесполые.
В школу ее взяли только в умственно отсталый класс. «Посадили в подвале, занимались они каким-то легким физическим трудом, давали самый минимум, чтобы могли себя обеспечивать в будущей жизни. Насколько мы помним, восьмилетку Ирина так и не окончила», — вспоминают ровесники, которым уже пятьдесят.
В сущности, юродивая Ирина была очень счастливым человеком. Потому что не замечала, как теперь уже за ней несутся по улицам мальчишки, дети тех пацанов, которые дразнили ее отца: «Слониха! Слониха!».
После смерти родителей Ирина прибилась к храму. Сидела на своей любимой скамеечке у ворот. Но внутрь не входила, что вызывало даже некоторое недовольство: раз уж просишь милостыню, так хоть причащайся, что ли.
Кроме Ирины, других профессиональных нищих в Кизляре не было. Да и какая она нищая — божий человек. Со временем с ее странностями смирились.
«Ир, может, зайдешь в церковь все-таки?»
«Зайду, зайду. Вот в Сочи только съезжу и зайду» — Сочи был ее мечтой. Недостижимой, потому что дальше своего родного города с перегороженным силовиками въездом, чтобы опять не пробрались террористы, Ирина нигде и никогда не бывала.
— «Батюшка, — говорит. — Привези мне коробку конфет из Махачкалы», — вспоминает отец Павел. — Я ей привезу, а в следующий раз она опять просит. «Ир, что же ты с конфетами делаешь-то?» — «А людям раздаю. Жалко их».
— Соберет на праздники копеечку и ходит отдает тоже всем. Или календарики церковные дарит. Мороженое детям купит. Если прибьется какой-то чужой человек, расскажет ей свою жалостливую историю, что негде ночевать, так она его запросто к себе возьмет, в родительский дом. Если это мужчина — то оставит одного, а сама вообще уходит спать на улицу. У нее были свои понятия о нравственности и чистоте, — вспоминают местные.
В последние дни перед страшным Прощеным воскресеньем Ирина почему-то со всеми попрощалась. «Ира, ты куда?» — «Уезжаю я от вас. Не увидите вы меня больше никогда».
«Ирин, ну а в храм ты на прощание придешь?» — «Приду, приду». — «А крестик наденешь?» — «Надену». Эта короткая запись на телефонную камеру — единственное, что от нее осталось. Отец Павел и сам не знает, почему попросил тогда ее спеть «У церкви стояла карета...» А она стоит — на усатом лице улыбка, в руках пакеты с подаянием. Сквозь хриплый голос одинокой нездоровой женщины прорезается маленький ангел...
Пять крестов
С таким же вот пакетом с подаянием — увидев, как легко убийца срезает одну за другой удобные мишени, пожилых женщин, — Ирина кинулась наперерез со своей скамеечки, начала бить боевика по лицу. «Ты куда идешь?! Ты куда?! Нельзя в церковь!» Она истошно кричала и все колотила его, колотила...
Не задумываясь он выстрелил юродивой в грудь. Ирина упала. Но несколько секунд, столь необходимых для того, чтобы успеть ворваться в храм, убийца потерял. Ирина его задержала.
Вторая железная дверь храма со скрежетом закрылась. Те, кто успел забежать внутрь — беременные, с детьми, много же народу пришло именно в праздник — были спасены. Кто-то плакал, кто-то молился. Перед лицом смерти атеистов нет.
Стрелок, поняв, что устроить бойню у алтаря уже не получится, принялся палить куда попало. Но теперь он все время промазывал. Спокойствие, как у зомби, покинуло его, будто Ирина своим истошным криком изменила что-то. И он ее услышал.
Тут наконец подъехала машина с ОМОНом и был открыт огонь на поражение... 22-летний Халил Халилов — житель кизлярского района, не местный, снимавший здесь квартиру специально для того, чтобы подготовить теракт, — был убит на месте.
Двоюродный брат его, как оказалось, уже несколько месяцев воевавший в Сирии, звал Халила к себе. Оставалось только доказать свою полезность и преданность «Исламскому государству» (запрещено в РФ).
Кизляр — русский город
Это вам скажет всякий. Некогда крепость Святого Креста, форпост Российской империи на Северном Кавказе, а еще родина полководца Багратиона и знаменитого кизлярского коньяка…
Ну и что же, что русские люди уезжают, — всякие времена бывают, потом, глядишь, и вернутся; церковь же есть, никуда не делась, цела, стоит себе на улице Советской, 14.
Но и воевать в Сирию из Кизляра исламисты отправляются тоже — впрочем, не больше, чем из остальных районов Дагестана. Так что не надо наговаривать и оправдывать уехавших тем, что работы нет, денег нет, смысла жизни нет — вот и приходится скрипя зубами записываться в религиозные фанатики. «Кто хочет, тот всегда работу найдет, — пожимает плечами местная молодежь. — А о тех, кто уехал, ничего сказать не можем. Ни хорошего, ни плохого. Человек десять, может быть, и было за все время. А этот Халилов — он вообще не наш, не кизлярский. Негодяй он и больше никто».
Ирину Мелькомову, юродивую Ирину, нищую духом, не просившую для себя ничего и никогда, похоронили в церковном дворике, слева от храма, если стоять к нему лицом. Пять крестов расположены рядом. Пять убитых женщин. Это большая редкость, чтобы простых людей, вроде бы с нашей, светской точки зрения не совершивших никакого подвига — безмолвные же жертвы, — упокоили в таком месте. И все-таки это больше чем подвиг. «Может быть, когда-нибудь наша блаженная Ирина станет новомученицей, или ее даже канонизируют. Ведь она столько жизней спасла», — мечтают бабушки.
Может быть, и смысл ее собственной жизни был — просидеть до положенного часа на этой скамеечке... Дождаться. А чтобы не скучно было, песни петь: «Ах, какая женщина...»
В Кизляр я привезла подарок от детей Москвы — вышитые их руками хоругви на большой праздник жен-мироносиц. Хоругви — так называются священные знамена, с которыми когда-то в стародавние времена христиане шли в бой... Но все повторяется. Если мы будем забывать и будем прощать. И подставлять другую щеку. Ирина же террористу ничего не подставляла — наоборот, била. Хотя, наверное, то, что я написала, не совсем по-христиански...
Но это был ее родной дом, и она его, как смогла, защитила.
В холодильнике у отца Павла до сих пор хранится мороженое, которое Ирина подарила его детям. А на скамеечке Ирины отчаянно тоскует без нее Андрей. Ее единственный друг. Тоже нищий. Он учился в той же школе, но немного ее моложе. Он иногда приходил к ней на паперть, когда совсем не было еды и выгоняли злые родственники из дома. Инвалид, да еще и пьет. Ирина делилась с ним подаянием. Жалела его. Теперь он остался совсем один. Никто и не пожалеет.
Андрей зарос бородой, и кажется, что ему уже далеко за семьдесят, но когда я спрашиваю у него: «Сколько же вам точно лет?» — он отвечает: «А какой сейчас год на дворе?» И успокаивается, услышав, что 2018-й от Рождества Христова.
Кизляр — Москва.
P.S.: Накануне в Дагестане были уничтожены две группы боевиков — два и девять человек, — планировавшие совершить теракты на эти майские праздники. Как сообщает информационный центр Национального антитеррористического комитета (НАК), убитые являлись членами одной из наиболее известных международных террористических организаций. От предложения сдаться террористы отказались, открыли прицельный огонь, после чего были ликвидированы.
