- Год прошел после убийства Дениса, главной драмы и трагедии твоей жизни. Понятно, что прежде всего это было время траура и тяжелых испытаний для тебя, и оно было насыщено чередой самых разных событий. Каким ты видишь этот год сама для себя?
- Помимо траура, испытаний, о которых ты сказал, была еще и страшная травля. Ситуация вынудила меня столкнуться лицом к лицу с очень тяжелой реальностью жизни. Рассчитывать мне особенно не на кого было, у меня маленький сын, и все это сподвигло меня на то, чтобы не погружаться в безысходный траур, а бороться, выживать. Как ни странно, в этих условиях, помимо трагического и ужасного, этот год стал для меня и временем моего сильного профессионального роста. Мне очень повезло, что со мной рядом оказались открытые, добрые и отзывчивые люди. Например, Стефьюк Мария Юрьевная, выдающаяся певица, пела в свое время в Ла Скала, она очень быстро поняла природу моего голоса. Я не говорю, что не добилась успехов, пока пела в Маринском театре или в Геликон-опере, но все-таки такого вызова не было, и я так не старалась. Пела партии гораздо более щадящие. Такой сложности партию как Дездемона в «Отелло», премьера которой сейчас состоится в Харькове, я в своей жизни еще никогда не пела. Сейчас тот редкий случай, когда даже я сама собой довольна.
- Даже не ирония, а какой-то сарказм судьбы. Ты играешь персонажа, которого успешно задушили, в то время, как в реальной жизни, как бы ни душили, но ты выживаешь…
- Можно здесь, конечно, проводить какие-то параллели. Хотя лично для себя я не приемлю психологию жертвы. И то, что сегодня такая трагическая годовщина (убийство Дениса, - прим. ред.), а завтра уже мой дебют в Дездемоне, как ни крути, одно могу точно сказать, - это работа, котоаря вытащила меня из всей этой депрессии. Даже не могу представить, как бы провела этот день и что бы со мной было, если бы не предстоящее выступление. Очень благодарна судьбе за эту возможность, счастлива оказаться в оперной труппе Харьковского театра. На высочайшем уровне все сделано, талантливейший постановщик Армен Калоян.
- О нем сейчас много говорят в твоем контексте…
- Да уж. Приписали нам какие-то непонятные отношения.
- Какие непонятные? Любовную интрижку…
- Ну, да. Хотя мы познакомились с ним только на постановке. Что могу сказать? Пусть говорят… Замечательный дирижер у спектакля – Дмитрий Морозов, такой возрожденческий тип дарования. Он еще и пианист, и органист, замечательно поет прекрасным оперным голосом, создает художественные образы. Удивительный человек по глубине, масштабу и требовательности к себе. Мне безумно интересно с ними работать. Надеюсь мы достойно вынесем на суд публики наши старания. Спектакль действительно получился масштабным.
- В связи с трагической годовщиной и всеми обсуждениями ты еще раз подтвердила, что главным подозреваемым у украинского следствия остается Владимир Тюрин, твой бывший гражданский муж и отец двух твоих детей. В этом контексте, правда, все время используют два термина – «исполнитель» и «заказчик». Все-таки он кто?
- У него процессуальный статус заказчика. Мы можем только предполагать, насколько он сам или с чьей-то подачи решился на такое злодеяние. На нем пока все обрывается. Сообща, не сообща он действовал, помогал ему кто-то – эти выводы мы делаем косвенно, исходя из того, что многолетнее преследование Дениса, которое шло фактически с 2007 года, вели высокопоставленные чиновники силовых структур, и сам Денис всегда считал, что именно они его преследуют и фабрикуют против него уголовные дела. Известно, что эти преследователи и Тюрин были знакомы. К сожалению, когда-то я сама поспособствовала этому знакомству через адвоката, когда спасала Тюрина от тюрьмы во времена нашей совместной жизни. Но это все косвенные вещи. Вину будет определять суд. Но причастность Тюрина к убийству уже доказана следствием.
- В общем, клубок, который еще требует распутывания…
- В любом случае то, что на заказчика, один ли он был или с кем-то, вышло следствие – это большая победа с точки зрения криминалистики. Я очень благодарна следствию, хотя у меня и были свои источники, в России остались люди, которые сочувственно ко мне относились, и уже тогда они говорили, что ситуация выглядит именно так, а не иначе. Но я не была уверена, что следствию удастся выявить этот след, и какое-то время просто жила с этим знанием. Как по-иезуитски посоветовал мне Тюрин в своим смсках: «Время так коротко, знай и живи». Это, конечно, было такое форменное, циничное и изощренное издевательство. Он понял, что я знаю, но, видимо, был уверен, что никакого официального обвинения ему предъявлено никогда не будет.
- Ты уже говорила, что психологически принять это было очень сложно – все-таки отец твоих детей…
- Это чудовищно! Как ни крути, но это так. Может, ему было неприятно, что я ушла, но все-таки даже после того, как я ушла, я многим помогала ему и у нас был выстроены какие-то корректные отношения. Теперь понимаю, что это была всего лишь их видимость. Я-то считала, что кроме чувства благодарности ко мне он больше ничего не должен испытывать. А теперь из-за него я потеряла в жизни сразу все: он лишил моего сына Ваню отца, совершил поступок, который на старших детях будет отражаться всю жизнь! Ведь дети вырастут и будут его стыдиться. Но в любом случае с моей стороны речь идет не о каком-то мщении. Мне важно, чтобы мы докопались до правды, а не то, чтобы она была щадящей или не щадящей, один он решил такое, или не один и т.д. Просто другой вариант я, может, приняла бы с бОльшим смирением, а с такой информацией ужиться, конечно, очень тяжело. Это – за гранью моего понимания добра и зла. Если я в последние годы про Тюрина вообще не вспоминала – ни хорошо, ни плохо, то он-то меня заставил о себе таким вот образом вспомнить.
- Не дало ли очередная информационная волна вокруг тебя из-за трагической годовщины ощущения того, что тональность обсуждений несколько смягчилась и тебя уже не пытаются мазать одной краской «вражины» и «предательницы»?
- Я вижу, что российское следствие стало достаточно уважительно отзываться о результатах украинского следствия. Появились причины, связанные с другими преступлениями, где прослеживаются те же персонажи. Да и потом, что, кроме жалости и сострадания, моя ситуация может вызвать у нормальных людей? А «возвращение», «не возвращение», или установки, которые кому-то и кем-то даются… Наверное, если бы когда-нибудь я сыграла роль доброго голубя мира, когда, наконец, к этому все будут готовы… Потому что война, конечно, изматывает страшно. Все хотят мира. Если что-то будет двигаться в этом направлении, то, конечно, я буду рада.
