Раньше было по такой же колодке: писателями назначали — согласно верности коммунистическим идеалам (лишь немногие таланты могли пробиться сквозь сплошняковую бездарь); партийных руководителей приоритетно выбирали не по уму, а по осанистости и фигуристости, умению безостановочно политически трещать; передовиками числились выходцы из трудовых семей — чтоб биография не была подпорчена предками непролетарского происхождения или «врагами народа».
Сегодня эти тенденции обрели окончательную завершенность. На наших глазах возникли плеяды, когорты, династии, ареопаги эфемерных и тем не менее бесспорных — во плоти — фикций, агитирующих за себя, изрекающих ходульные лозунги, персонифицирующих чей-то (или свой) замысел, среди них — мнимые поп-звезды, известные телешоу-балаболы и даже кандидаты в президенты. Число этих дутых пузырей растет.
Возникает искушение сочинить историю об осязаемых призраках, химерах, привидениях, шишигах, которые морочат, сводят с ума заблудившихся в чащобе фальшивого сказочного леса не умеющих отличить подделку от подлинности бедняг.
Жизнь среди человекопроектов
Человек-проект кандидат в президенты пришел к человеку-проекту кандидату в губернаторы. Стали решать: как удержаться во власти и на виду. Сделали вывод, что без человека-проекта олигарха-богатея (который без государственных вливаний ничего бы собой не представлял) не справиться. Позвали его. Он, в свою очередь, пригласил человека-проекта генерала-правоохранителя (мифического героя в мундире с нацепленными мифическими наградами). Сообща решили: нужен (для укрепления общего имиджа) воспеватель их коллективных заслуг. Прибегли к помощи человека-проекта пиарщика, слепленного из неумелого журналиста посредством слива ему предоставленной из архивов спецслужб фейковой и прочей жареной информации.
В общем, упыри очень хорошо между собой погуторили и поладили, и все вместе пошли на телевизионное ток-шоу, где зрителями были проекты зрителей, а ведущим был проект ведущий.
В это время не знающие, сами-то они реальность или миф, рядовые труженики пытались купить в проектных супермаркетах продукты проектного импортозамещения, записывались в проектных поликлиниках к проектным врачам, получали проектные пенсии и зарплаты, на которые гипотетически могли теоретически скупить все, что в гротескных формах преподносилось как грандиозный успех. Жизнь била фонтанами нефти в стране, где ничему живому не осталось места.
Спаситель нации
Он меня сразил, очаровал — обходительностью, предупредительностью, аккуратностью, деловитостью. Все проблемы, с которыми я к нему пришел, он принял близко к сердцу: всплескивал руками, охал, ахал, тотчас взялся за их решение — кому-то звонил, лез в справочники, чтоб уточнить юридические нюансы, делал выписки для подачи будущих заявлений.
Я поверить не мог в свое везение. Неслыханная редкость — встретить умного, сноровистого, чуткого офисника.
Смущало: приема к нему ожидали еще несколько просителей. Но он выглядывал из кабинета и вежливо говорил очередникам: «Прошу прощения, я очень занят, придется потерпеть».
Еще недавно я сам был таким терпеливцем и на протяжении месяца, пока не достоялся, изнывал в коридоре. Зато теперь оказался вознагражден. Вопросы решались споро, конструктивно, оперативно. Даже обедать мой благодетель не пошел, сказал: «Какие перерывы, если просрочено и горит» — и продолжил перебирать бумаги. Я таял, я млел от восхищения. Я нарадоваться не мог.
Долгий рабочий день подошел к концу. Естественно, я собрался предложить своему благодетелю не задерживаться сверх положенного (хватит того, что, безукоризненно пластаясь, он остался без обеда), но он взглянул на часы и холодно сказал:
— Всё.
Я принялся его превозносить. Спросил (ненавязчиво): могу ли рассчитывать на столь же трепетную заботу завтра? Его голос поразил металлической жесткостью:
— Завтра будет завтра. Выметайтесь!
Я онемел. Я остолбенел. И подумал, что ослышался. В этот момент дверь приоткрылась, в щель просунулась голова посетителя.
— Какого хрена нужно?! — заорал преобразившийся чиновник.
После чего пригладил шевелюру, поправил галстук, взял портфель и направился к захлопнувшейся двери, бросив мне:
— Поторапливайся.
Я семенил за ним, недоумевая, чем вызван перепад настроения. Наконец меня осенило: человек трудился, не жалел себя. И все это — за мизерную (видимо) зарплату. Я сказал неуверенно:
— Я весьма признателен. За содействие. И хотел бы выразить свои чувства в надлежащем эквиваленте.
Он остановился и с интересом взглянул на меня.
— Давай, — сказал он. И протянул ладонь — этакой приветливой вертолетной посадочной площадочкой, нет — незасеянной полянкой, делянкой, которую предстоит осеменить.
Я достал бумажник, извлек купюру и положил на бугристую целину.
— Не густо, — усмехнулся он и подмигнул почти дружески. — Может, завалимся в ресторан? Есть симпатичное местечко неподалеку.
Видимо, лицо мое выразило смешанные чувства. Он прибавил:
— На паритетных началах.
Отказать ему я не мог. Ведь из-за меня он остался без дневной трапезы.
Заведение оказалось забегаловкой средней руки. Мы устроились за столиком в углу, он уверенно заказал шурпу, коньяк и шашлык. Выпив, пустился откровенничать:
— Устаешь на гребаной работе до невыносимости… Хоть теперь расслаблюсь, верно? — и снова подмигнул. — Если честно, я свою трудовую каторгу ненавижу.
После столь красноречивого вступления он умолк. И набросился на принесенную еду. Два раза мы дозаказывали спиртное.
Когда закончили, он велел официанту адресовать счет мне. Хорошо, что я был при деньгах.
— Теперь к девочкам? — предложил он.
Я осмелился напомнить: платить за угощение мы собирались поровну.
— Поэтому дальнейшую компанию составить не могу, — подытожил я.
Он взирал лупоглазо. И уже не казался обаятельным.
— Не бзди, — сказал он. — Как-нибудь сочтемся. А что до паритета, странно было не стребовать с тебя максимум. Согласен?
Поразмыслив, я не стал возражать.
Продолжать вечер в том же духе не хотелось. Но я опасался рассердить гуляку. Ведь нам предстояло завершить начатый деловой спурт. Поэтому стиснул свои эгоистические амбиции в кулак.
«Девочки» в зачуханном подвале неподалеку от вертепа, где мы добавили себе алкогольной бодрости, были великовозрастные и неопрятные.
— Иногда хочется грязи, — объяснил он свой выбор и ухватил самую страшненькую и распущенную.
Я предпочел коротать время в обществе остальных красоток, не вступая с ними в тесные отношения.
Наконец он вывалился из номера и, указав на меня, объявил:
— Всем шампанского, платит мой приятель!
Я заикнуться не успел, а он диктовал хозяйке борделя мои адресные и анкетные данные, номера кредиток, которые, оказывается, переписал в свою тайную бухгалтерскую ведомость.
Под утро мы наконец покинули притон, находясь в совершенно непотребном виде.
— Жаль, до выходных далеко, — сказал он. — Ну, прощевай, увидимся в конторе.
В положенный час я перешагнул порог его святилища. Он сидел за столом — подтянутый, бодрый, чисто выбритый, розовощекий. Расплылся в улыбке, протянул мне руку и погрузился в хлопоты, перезвоны, телефонные консультации с коллегами. Я снова не узнавал его (как, впрочем, не узнавал и минувшим вечером). В течение дня он не щадил себя. Опять не пошел обедать, опять был предупредителен и вежлив. Меня обуревали сомнения: уж не пригрезилось ли ночное приключение?
Но наступил «час икс». Рабочий день истек. И вновь произошло кардинальное преображение. Он посмурнел, крякнул, икнул, свел глаза к переносице и просипел:
— Ты, надеюсь, пополнил свой бумажник?
Мы отправились в другое злачное чрево. На этот раз я шел из любопытства.
Когда опрокинули по первой, я спросил:
— Что за маскарад? Вы хороший — нет, превосходный! — работник, воспитанный человек, неглупый и ответственный клерк. Объясните…
Он поковырял зубочисткой в ухе, глотнул боржоми и сказал:
— Мне платят… за то, чтоб я был хорошим… Не просто хорошим, а идеальным. Выглядел хорошо. Говорил красиво. Поступал по совести. Это означено в контракте и входит в перечень моих служебных обязанностей. Иначе уволят. Но во внеслужебное время… Извини. Могу быть самим собой. Подлинным. И никто не имеет права мне слово поперек сказать. Это тоже оговорено соглашением.
Я не до конца понял его излияния. Он пояснил:
— Государственная политика. И отчасти религиозная пропаганда. Церковь доплачивает мне за имидж. Иначе народ разуверится в наличии хороших людей. А до зарезу нужны позитивные примеры. Выступаю в некотором роде спасителем нации, витринным и наглядным примером благополучия и залогом счастливой будущности.
Он сломал зубочистку, искрошил ее своими ухоженными пальцами и плюнул на пол. И вопросил:
— Ну, к бабам? Или ширнемся морфяшкой? Намедни из Аргентины аж десять чемоданов притырили. Ты как относишься к наркоте?
