Бюро защиты евреев
Кто поймет, кто постигнет и разгадает секреты женского сердца? Вернувшись в Златополь, Пинхас пришел к Ревекке. В укоризненном ее взгляде читался упрек (а может быть, приговор?). Ревекка сказала:
— Левушка Бронштейн арестован. Идет судебный процесс над Менахином Бейлисом. Рейзель и Лайзера так и не вернули матери. А ты…
Пинхас мысленно закончил: «В угаре картежничества забыл обо всем? Почему ты не в кандалах, не подвергся преследованиям? Валяй, напевай вслед за Христенко оперы Доницетти. Все равно так талантливо, как у Горовица, у тебя не получится. Какой ты герой?».
Его отговаривали (все, кроме Шимона, Янкеля и Эфроима): «Куда? Зачем? Что может изменить твое присутствие на процессе? В разбирательстве принимают участие ведущие адвокаты, нанятые Мойшей!». Урядник (которого Вася Панюшкин величал урыльником) открыто запретил Пинхасу ехать в Киев. «Хочешь, чтоб тебя, как Бронштейна, сослали в Туруханский край?». Пинхас не слушал ни расхолаживающих увещеваний, ни приказов. Объявил, что лично выступит на постыдном судилище и произнесет речь в защиту Бейлиса.
Ночью накануне отъезда крыса принесла ему старинный, свернутый рулончиком свиток. Пинхас развернул манускрипт и ахнул, узнав из оттиснутых на куске воловьей кожи строк: предки Готлиба были изгнаны из Испании, когда помогали Колумбу подготавливать кругосветное плавание, а прапрадеды и прапрабабки Рахили — погибли бы в Египте, если бы не устремились в пустыню. Манускрипт содержал посвящение: «Колумб не случайно открыл Америку в тот год, когда Испания изгнала евреев из своих пределов, Господь указал дорогу, которой надо следовать, чтоб избегнуть уничтожения, — путь Бейлиса лежит в страну, победившую рабство».
Пинхас покинул Златополь, увозя в саквояже испеченную Ревеккой мацу. Сперва наведался в Петербург, отыскал на тихой улочке «Бюро защиты евреев», оттуда его вежливо выпроводили, сказав: рекруты не требуются, в рядах организации лучшие публицисты и юристы.
В Киеве он навестил адвоката Натана Лурье, к которому (до того как повстречал Ревекку) намеревался наняться в помощники, и спросил: почему тот не вступается за Бейлиса? Лурье ответил:
— У меня семья, дети.
И Наум Штаркман (подслеповатый старичок, к которому Пинхас до того, как увидел Ревекку, планировал приквартироваться) сказал то же самое:
— Мне угрожают. У меня дочь в инвалидном кресле. Куда ее увезу?
Пинхас подумал: «Может, к лучшему, что я не женат и бездетен? Я свободен и сам собою распоряжаюсь…».
Уголовное дело
Сорокалетнего Менделя Менахина Бейлиса, неотесанного соперника Пинхаса в споре за Ревекку, обвиняли в убийстве мальчика Андрюши Ющинского. Входные билеты на судебные заседания продавались в кассах, как на цирковое представление. Пинхас, примостившись на скамье в дальнем ряду, напряженно ловил каждое произнесенное с трибуны слово.
Уголовное дело было лишь внешне запутанным. А по сути чрезвычайно внятным: мальчики Андрюша Ющинский и Женя Чеберяков играли в прутики, Андрюша срезал более удачный, Женя пытался у него этот прутик отобрать, Андрюша, обороняясь, неосторожно пригрозил, что пожалуется в полицию: мама Жени Чеберякова торгует краденым, в ее доме воровской притон. Женя передал угрозу бандитам, вскоре Андрюша был найден мертвым. И вдруг взгромоздилось: Женя заявил, что видел, как приказчик кирпичного завода Менахин Бейлис тащил Андрюшу в конюшню.
К Бейлису в камеру поместили (под видом заключенного) дознавателя, тот настрочил от имени неграмотного Менделя записку его жене, немедленно переданную начальнику тюрьмы. Из якобы продиктованного извлекли наказ: устранить неугодных и неудобных свидетелей. Вскоре были отравлены — пирожными, принесенными полицейским! — обладатель злосчастного прутика, из-за которого все началось, Женя Чеберяков и его сестренка. А конюшня, где, по утверждению обвинителей, свершилось убийство, сгорела. Сообщники Бейлиса это сделали? Но выпирала похожесть: пирожными, знал Пинхас, готовились отравить Григория Распутина, способ умерщвления сладостями, по-видимому, был привычно практикуемым, опробованным — излюбленным среди полицейских.
Вера Чеберякова, мать отравленных сына и дочери, заявила: евреи предлагали ей крупную сумму — чтобы взяла вину за убийство Андрюши на себя, оговорила своего мужа (отчима Андрюши) или своего сожителя Мифле, он был ее соседом по дому. Она настаивала: деньги предлагали евреи. Публика и судьи, естественно, сочувствовали несчастной матери больше, чем подозреваемым — Бейлису и его постояльцам (он сдавал им комнату), их обвиняли в том, что они подмешали кровь Андрюши в тесто для мацы.
Обнадеживало: обвиняемые хоть и были запуганы, однако опровергали вымыслы о себе как о кровопийцах. Приглашенные предвзятые истолкователи Торы уснащали рассуждения непривычно звучавшими словами: «цадики», «хасиды», «резники», упоминали названия древних книг и вероучений: «Зогара», «Шулхан Арух», «Мишна» и магические числа Каббалы (13 и 666), что вызвало среди неискушенной публики ропот: «666 — знак сатаны!», «По всей России столько домов под номером 13 — ловко же внедрились убийцы в нашу повседневность!», «Естественно, это они порешили ученика Киево-Софийского духовного училища Андрюшу!». Присутствующих подминал кошмар ужасных запоздало осознанных хитростей и жестокостей, творимых чужеродцами. Цитировались и обсуждались резолюции Николая Первого и Александра Второго — на полях давних уголовных дел: «Верю, что среди евреев распространены ритуальные убийства».
Несмотря на выступления адвокатов Маклакова и Зарудного в поддержку Бейлиса, сам Менахин выглядел сломленным. Его изводили полными сарказма речами прокурор Виппер и присяжный поверенный Шмаков. Один из выпадов прокурора состоял из простенького, но иезуитского перечисления имен (Пинхас занес перечень в тетрадочку, которую держал на коленях): «…Какие фамилии здесь звучат — Шнеерсон, Ландау, Грузенберг, Тартаковский, Эттингер, Чернобыльский... Весь цвет еврейства явился защитить единокровца»!
Пинхас побывал у Бейлиса дома: семья обвиненного в ритуальном убийстве сторожа бедствовала.
Напросился на аудиенцию к помещику Акацатову (одному из главных инициаторов судебного разбирательства). Очутившись в просторной гостиной, устланной коврами, размышлял: «Все в жизни наоборот. Те, кого мнят богатыми и злобными, нищенствуют и нуждаются в защите. Богатые, которые должны были бы благодушествовать (ведь не испытывают лишений), напротив, заходятся в злобе. Они, согласно христианской морали (да и простой сострадательности), должны были бы помогать бедным, но попирают слабого. А от досаждающего надоедливыми заповедями Бога, зовущего возлюбить ближнего, можно откупиться свечкой или большим или малым пожертвованием».
— В Иерусалимском храме поклоняются сатане, торгуют разлитой в бутылки кровью, выточенной из христиан, смазывают ею лбы, чтоб стать угодными Христу, — говорил ему единомышленник Акацатова, студент Владимир Голубев, предпринявший самостоятельное расследование и установивший бесспорную вину евреев во всех когда-либо случавшихся в России убийствах.
Пинхас думал: «У каждого человека и народа свои верования. И свой рай. Наверно, для моли не придумать лучшего рая, чем тот, в котором я сейчас нахожусь». Стены были увешаны гобеленами, полы устланы коврами.
Пытался объяснить: маца выпекается без каких-либо примесей, только вода и мука, в этом секрет ее сохранности в жаркой пустыне, но логика непригодна, если утрачена здравость и главенствует догма. Противоположностям на узкой тропинке не разминуться. На Пинхаса сыпалось:
— По какому праву числите себя самой просвещенной и стоящей над всеми остальными нацией?
— Если вы, евреи, такие умные, почему не едите свинину?
— По медицинском соображениям, — ответил Пинхас. — Это избавляет от ожирения. А еще вспомните: в кого вселились бесы, изгнанные из одержимых? В свиней!
— Значит, предоставляете болеть и пожирать дьяволов в свинине нам? В этом и проявляется высокомерие вашей нации!
Бросало в дрожь, удручала неискоренимость вражды, снедало отчаяние: разуму — не выстоять против инстинктов! Пинхас понял: не в кулуарах надо оттачивать красноречие. У него подгибались ноги и дрожали руки, когда всходил на кафедру. Что руководило им? Жажда справедливости? Наитие? Внутренний голос, повторявший: «надо развенчать навет»? (Иногда совершаешь поступки бессознательно и лишь спустя время настигает понимание, что действовал единственно правильно.)
— Ни Бейлис, ни Шнеерсон, ни Ландау, которых винят в убийстве ребенка, ни разу не были замечены в нарушении закона. А шайка, собиравшаяся у Веры Чеберяковой, хорошо известна полиции, — заговорил Пинхас. И воскликнул: — Бедный Андрюша! Что он видел на протяжении недолгой жизни? С чем соприкоснулся? Отец бросил, мать не любила, мальчик обращался к ней по имени-отчеству, отчим избивал… Вокруг воровали, убивали. Всеми силами Андрюша хотел вырваться из порочного круга. Если он и видел что-то светлое, то как раз у Бейлиса, который был неграмотен, но честно трудился! Постояльцы Бейлиса жалели Андрюшу, были добры к нему…
— Его заманивали! — раздалось из зала. — Чтобы замучить!
Пинхас отхлебнул воду из стакана (во рту пересохло).
— Андрюшу угнетало, что числится незаконнорожденным и сверстники дразнят его «байстрюком»… На первом этаже дома, где он жил, находится винная лавка. В притоне Чеберяковой пьянство продолжалось с утра до вечера. Бейлис и его сосед, старичок Тартаковский, хотели Андрюше помочь, искали его отца на Дальнем Востоке… Но воры тянули Андрюшу в свои сети. Известно: вместе с шайкой он готовился ограбить Софийский собор! А ведь учился в духовной семинарии! Бандиты расправились с ним в спешке, боясь, что выдаст их планы. Тело мальчика оставили в квартире Чеберяковой, завернули в ковер. Труп видела соседка! Потом убийцы перетащили тело мальчика на кирпичный завод и, чтобы избавить себя от подозрений, инсценировали ритуальное приношение — скорее всего, этому их научила полиция.
В зале зашумели. Пинхас не стушевался:
— Да, погромы проходят по распоряжению свыше. Выгодное дельце! Во время погрома в 1905 году Чеберякова неплохо нажилась на разграблении еврейских лавок: дом был полон рулонов ткани, материей растапливали печь, так много добра удалось присвоить…
Понеслись выкрики:
— Есть тайный, ни в Талмуде, ни в Торе, ни в одной другой рукописи не зафиксированный, из уст в уста передающийся закон — о необходимости истребления христиан.
— Откуда неграмотному сторожу, вы сами это признаете, известна сия доктрина? Кто мог с ним, непросвещенным, этим поделиться?
— Обмениваетесь сведениями и согласовываете планы, устраиваете конгрессы...
Пинхас дал справку:
— Бейлис ни на один конгресс не выезжал! Что ему там делать? Рассказывать о кирпичах, которые охраняет от воров?
Некоторых пронимала его ирония. Его зашикивали:
— Вы, евреи, талантливые, потому что пьете христианскую кровь! С нею в вас переливается разум.
Не реагируя на глупости, Пинхас стал раздавать испеченную Ревеккой мацу:
— Пробуйте. По-вашему, этот хлеб замешан на крови?
Объяснял:
— В пустыне, по которой водил наш народ Моисей, не было другой пищи, кроме мацы. И негде было взять христианского младенца, чтоб подмешать кровь в тесто. Приходилось обходиться без столь лакомой и питательной кулинарной специи.
Говорил:
— Если правила ритуального жертвоприношения нигде не записаны, а обмениваемся мы ими тайно на тайных конгрессах, то откуда вам они известны? Ссылаясь на несуществующие и якобы по секрету поведанные предания, можно обвинить любого человека и любую национальность или веру в чем угодно!
— Нам известно от наших лазутчиков! Вы — торгаши и продаете ваши секреты!
— И сумма названа? Которую запрашиваем? — поинтересовался Пинхас.
— Да! Тридцать сребреников!
— Маловато. С тех пор, как Иуде кинули подачку, прошло почти две тысячи лет. Она должна возрасти!
Пинхасу удалось посеять сомнение. В заключение он привел пример биографии премьер-министра Великобритании Дизраэли, выстроившего головокружительную карьеру:
— Вот что могут совершить евреи на благо страны, которая им доверяет!
Но студент Голубев и помещик Акацатов дуэтом закричали:
— У нас хватает евреев-министров! Они-то и не позволяют расследовать дело Бейлиса, выгораживают убийцу!
На другой день по их подсказке прокурор и присяжные заседатели взялись оглашать подготовленные вопросы:
— На конгрессы Бейлис не ездил. А не выезжал ли он из Киева — с целью доставить разлитую в бутылочки кровь — в какие-либо ближние города, где происходит выпечка мацы? Не ездил ли он к Шимону Барскому, чья дочь изготовляет редкостного вкуса пресный хлеб, который нам предложено было отведать? Почему Шимон и его дочь отсутствуют на разбирательстве? Не из страха ли перед разоблачением?
Обеспокоенный таким поворотом, адвокат Лурье сказал Пинхасу:
— Навлечешь беду на всех наших!
И другие юристы упрекали смельчака: маца не повседневная пища, наделять ею (пусть даже она испечена возлюбленной) неиудеев не следует.
Предчувствие не обмануло осторожничающих. Еще через два дня в суд были доставлены свидетели: черноволосая девочка по имени Клавдия, ее брат Филипп, а также Василий Панюшкин. Он подтвердил:
— Мацу в доме Шимона пекут. — Однако произносить ложь не стал. — Никогда я не видел, а я частенько присутствовал при выпечке, чтоб в нее добавляли что-то кроме воды.
Рассказывая о приезде Бейлиса в Златополь, Вася сообщил:
— Он безобидный. Знай бросает охапки цветов в окно девушкам. — И заявил: — Убийство произошло в те дни, когда мы с Бейлисом вместе работали в конюшне Шимона. Убить он не мог!
Зато Клавдия и Филипп в один голос сообщили, что играли вместе с Андрюшей на улице и видели, как Бейлис потащил его в заброшенное здание завода.
Пинхас подошел к детям, стал их расспрашивать. Очень скоро он выяснил: Андрюшу они не знали и никогда с ним не встречались. Брата и сестру привезли с далекого лесного кордона и научили говорить то, что они теперь повторяли.
— Ненавижу евреев! — сказала девочка.
— Они трусы и убийцы! — подхватил мальчик.
Стоило ли открывать им правду о родной их матери-еврейке, которую они не помнили? Это могло нанести травму неокрепшим детским душам. Пинхас промолчал.
Маца — традиционное международное блюдо
Обвинители требовали вызвать на процесс Ревекку, Шимона, Хейфеца, Циолковского, Арлазорова, Симиренко... Пинхас отправил Шимону телеграмму с просьбой не приезжать. И остальным запретил появляться в Киеве. Хотя познания Шимона могли в корне изменить ситуацию.
Во время следующего своего выступления Пинхас поразил слушателей глубокой эрудированностью.
— Иудаизм может существовать без христианства. А христианства без иудаизма быть не может. Новый Завет опирается на ветхозаветные притчи. Крестоносцы недаром стремились в Иерусалим, они жаждали слияния с первоосновой и на этом фундаменте собирались возводить здание будущей веры.
Он говорил:
— Написано: «Спасутся евреи и хорошие». А кто такие «хорошие»? Те, кто не обижает евреев. Только глупцы притесняют нас. И от этого сами терпят убытки. Недальновидные государства пытаются избавиться от евреев. Но написано: «Спасение миру придет от иудеев». Господь ищет пути к каждому — и через иудаизм, и через Аллаха, и через Христа. Только безумец станет выступать против какой-либо ипостаси единого Бога!
Но рты ненавистников оголтело пенились, глаза им застилала бесноватая пелена:
— Спасутся евреи и хорошие? Значит, евреи — нехорошие!
— Вам все позволено! Даже убивать! Вы и на этот раз останетесь безнаказанными! Умеете устроиться при всех режимах!
— Разворошим ваш заповедник!
Пинхас обосновывал:
— Надо приспосабливаться. Всем друг к другу. Иначе будут войны.
— Куда вам воевать? Вы — трусы!
— Вовсе нет. Евреи воевали в первых киевских дружинах против половцев…
Пинхас был терпелив. В перерывах между заседаниями давал интервью репортерам:
— Евреи безнаказанны? Да нам ставят любое лыко в строку! Взять хотя бы этот процесс… Адвокатам Бейлиса не позволяют высказаться. Прокурор обрывает их на полуслове. Зато обвинители говорят сколь угодно долго.
И не только ораторству предавался Пинхас. Он отправил лист мацы на экспертизу дочери Дмитрия Менделеева, Любови, и получил заключение из химической лаборатории Петербургского университета: ни йоты крови в тесте не обнаружено!
Пинхас предъявил заседателям справку и зачитал заверенное подписями известнейших ученых свидетельство. При этом не упустил случая пошутить:
— Все нации безбоязненно могут сделать это блюдо традиционным, а то и обязательным в своем рационе. Гарантии кошерности распространятся на все народы.
Осмелевший Лурье тоже неожиданно для себя пошутил:
— Где нацедим столько крови? Не напасешься ее пускать!
А престарелый Штаркман сформулировал то, что испытывали многие:
— Рядом со смелым человеком начинаешь чувствовать себя смелым. Ты, Пинхас, подаешь пример бесстрашия.
С Пинхасом солидаризировался академик Бехтерев, он выдвинул версию: Андрюша был убит кем-то, находившимся в состоянии аффекта, отсюда большое количество ран, в частности на ягодицах. Из таких поранений не может вытечь много крови.
И лейб-медик Павлов вступился за Менахина. Он прибыл на процесс, чтобы заявить:
— Я не криминалист. И не эксперт в области иудаизма. Я, как и работавший по субботам Бейлис, скорее нерелигиозен. Хотя отдаю дань уважения моим религиозным предкам. И тем шести миллионам евреев в России, что чтут закон Моисея и посещают синагоги. Хочу задать всем, а не только судебным заседателям вопрос: Бейлис настолько глуп и несообразителен, что на глазах детворы хватает Андрюшу и тащит в заводское помещение, убивает и не заботится замести следы, а обрекает себя на уголовное дознание? Уж как-нибудь он мог предвидеть: свидетели донесут, вот и потрудился бы увезти тело — зачем выставлять причастность к преступлению напоказ?
Ученого прервал один из присяжных:
— Не замел следы, потому что нагло демонстрирует пренебрежение к закону.
Павлов возобновил речь:
— Итак, подозреваемый не избавился от мертвого тела… Более того, зачем-то заботливо разукрасил труп. Чтоб дать понять: совершено именно ритуальное, а не какое-то случайное убийство? Либо убийца ненормален, вот и устроил отвратительный маскарад, либо это намеренная провокация. У полуграмотного рабочего не хватит фантазии на такие причуды. И еще деталь: кого похитил Бейлис? Андрюшу, с которым дружили его сыновья... Он разве не понимал: если его дети общаются с Андрюшей, то следствие рано или поздно на него набредет? Планируй он преступление, и поехал бы на другой конец города и нашел бы жертву там. Какая разница, из кого цедить кровь? Выберите что-то одно: евреи хитры и коварны или дремучи и людоедски пожирают детей. Я убежден: Андрюшу умертвили опытные преступники. И обставили убийство таким образом, чтоб свалить вину на других. Недаром бандиты из притона Чеберяковой, чтоб обезопасить себя, срочно вступили в «Союз русского народа»… Ведь союзу покровительствует царь…
— Вас, евреев, не перехитришь! — оборвал ученого молоденький энергичный юноша с лоснящимися усами, которого Пинхас поначалу, видя его в зале, принял за еврея. — Вы всегда выкрутитесь!
— Я русский, — счел нужным сообщить Павлов.
Вслед за ним приглашенные в качестве экспертов по иудаизму православные священники нашли мужество заявить: еврейская религия запрещает убийство и не позволяет использовать кровь в пищу.
После заседания юноша с усиками продолжил угрожать:
— Люди привыкли жить бандами и подчиняться строгой бандитской дисциплине. Нельзя нарушать этот уклад: состоять в одной банде, а исповедовать законы другой. Это как в шахматах: невозможен переход из белых в черные. Ющинский предал банду, в которой состоял, и заслуженно наказан. Бехтерев и Павлов русские, а хотят услужить евреям! Бехтерев, если не прекратит ставить диагнозы во всеуслышание, подвергнется той же участи, что Ющинский.
— Вы сами-то кто такой? — спросил его Пинхас.
— Моя фамилия Джугашвили, — ответил усач, приглаживая густую жгуче-черную волнистую шевелюру. Его лицо было изрыто оспой. — Я этого Бехтерева отравлю! Ишь, вздумал публично оглашать диагнозы! И Павлова изведу! Вместе с его собаками. На человеческих массах надо ставить эксперименты, а не на отдельных псах! И Пирогова! Этот Пирогов проживает неподалеку, в Виннице. Он додумался себя забальзамировать. Не позволю! В России не должно быть много мумий — максимум две. Две прекрасные мумии, спящие в одном мавзолее. Их можно разбудить поцелуем любви. Народ одарит меня таким лобзанием! В народных массах, в их благодарности будет таиться секрет моего бессмертия. Не нужна заумь, не нужны Бехтеревы, Пироговы, Вавиловы, от них сплошной вред! Ученые засоряют мозги. Чтобы быть идеально образованным, достаточно окончить два начальных класса семинарии. Устрою «дело врачей», и сегодняшний суд покажется жалкой потугой на подлинную потраву! Подомну всех и встану во главе огромного бандитского сообщества!
— Я полагал: фамилии, оканчивающиеся на «швили», носят грузинские евреи, — озадаченно пробормотал Пинхас.
Он подбадривал Лурье:
— Не надо бояться защищать истину. Почему я заступаюсь за Бейлиса? Потому что не хочу, чтобы с моим сыном, когда он подрастет, произошло заушательство. Не хочу, чтоб моих будущих дочерей убили во время погрома.
Пинхас знал: его сын Александр окажется в опасности. А дочь Лия выучится на юриста. Пинхас сожалел, что не может уже сейчас привести ее на процесс Бейлиса. Если бы она услышала выступления отца, то восхитилась бы его отвагой. И вторая дочь Клара будет гордиться им. У его детей явится множество возможностей возблагодарить взрастившего их папу!
Доклады, исторические экскурсы, короткие сообщения Пинхаса становились все более отточенными. Немалую роль сыграло то, что он скрупулезно и тщательно готовился к выступлению на сионистском конгрессе. (Никакая выполненная работа не пропадает!). Пинхас говорил, обозревая прошлое и предвидя будущее:
— Евреев упрекают, что пытаются добиться оправдания Бейлиса всеми возможными средствами. А что остается, если единоборствуем с государством, которому милее воры, чем честные граждане? Мы присутствуем при зарождении жутчайшего мифа: мифа о еврейском заговоре. — Пинхас набрал в грудь воздух и выложил то, о чем давно собирался, но не мог заставить себя сказать: — Этот миф создается по распоряжению министра юстиции, он повелел свалить вину на евреев… На нас науськивают простых неиспорченных людей… Эта враждебность может вылиться в кровавые реки…
У Пинхаса побелели губы, когда он это произносил. Зубы стучали о стакан, когда ему налили воду. Часть слушателей наградила смельчака овацией. Другая часть свистела и топала. Над Пинхасом навис покачивающийся детина и крутил перед его лицом кукишем, сложенным из волосатых грязных пальцев:
— Вот вам оправдательный приговор!
Пинхаса стащили с трибуны. Но он проповедовал в зале:
— Недавно в Петербурге в конюшне обнаружили тело замученного мальчика. До суда не дошло. Потому что в убийстве оказался замешан родственник высокопоставленного чиновника Воейкова! Странно, что не объявлено: погибший ребенок — тоже жертва еврейского ритуала!
Роняя весомые фразы, Пинхас вновь видел себя сражающимся в Египте, бредущим в пустыне, снаряжающим Колумба в путешествие, а то и стоящим на трибуне лондонской Палаты общин. Он продвигался вперед, достигал ощутимых результатов, а его отбрасывали, и получалось: он идет вспять — в те века, когда бороться за жизнь было столь же опасно, как и среди комфортабельных домов и европейских одежд. Пинхас видел: покидая Египет, горстка за горсткой уходят далекие предки, чтобы рассеяться по миру и в неведомых странах, то пресмыкаясь и угодничая, дабы сохранить веру и детей, то поднимая мятежи, дабы отстоять свободу и права, сохраняют величие и спокойствие…
Увы, тем, чьи пращуры не скитались и не искали утлых прибежищ, а жили оседло, события прошлого казались до примитивности простенькими…
Выпад против царских приближенных пошатнул позиции Пинхаса. Его безрассудное донкихотство высмеял в газетной публикации приславший статью из сибирской ссылки Левушка Бронштейн. Он назвал усилия самодеятельного адвоката «действием без надежды на успех». Пинхас ответил ему — через газету же: надежда есть всегда.
Черносотенная газета «Киевлянин», издаваемая Василием Шульгиным, который готовился принять акт отречения из рук царя, написала: «От горшка два вершка самозваный оратор встает на стул, чтоб голова его возвышалась над трибуной». Зато Пинхаса поддержал лидер Конституционно-демократической партии, известный юрист Владимир Дмитриевич Набоков. Его статьи, осуждавшие кишиневский погром, поминались многими участниками процесса над Бейлисом. Набоков поздравил Пинхаса: «Надеюсь, этот отважный человек станет примером того, как один представитель нации полностью изменит мнение о ней!». У Владимира Дмитриевича был сын — тоже Владимир, начинающий литератор, этот приехавший в Киев высоченного роста юноша подробно расспрашивал Пинхаса о последних днях Льва Толстого, свидетелем которых Пинхас невольно стал. Молодого человека интересовало: каким образом Толстой собирался переделать «Анну Каренину»? Юноша мечтал: «Я исполню намерение Льва Николаевича и создам роман «Лолита!».
Илья Яковлевич Брежнев
Число сторонников Пинхаса росло. Ему аплодировали, когда он появлялся на улице. Его прежние и свежие речи широко перепечатывались. А рассказ о том, как готовить мацу на Пейсах — без использования крови христианских младенцев, — вышел в виде книги и был раскуплен владельцами хлебопекарен, производившими бездрожжевое тесто. Пинхас написал предисловие к этой книге.
Ревекка, погружаясь в сводки нетерпеливо ожидаемых ею новостей, диву давалась: откуда у невзрачного ухажера такое ораторское мастерство и столь глубокие познания? Ей невдомек было: Пинхаса окрыляет любовь.
Приходя в гостиницу после трудного дня, Пинхас подкреплялся мацой, испеченной Ревеккой, подолгу смотрел на фотографию красавицы — и силы возвращались к нему. Ах, любовь… Ах, маца, чудо-хлеб, продолжающий спасать! Его золотистые тонкие листики никогда не утратят свою волшебную силу! Ночами Пинхас обдумывал план наступающего дня, а днем слова и мысли сами слетались на язык и упархивали с языка. Ревекка гордилась женихом, да и самому Пинхасу была приятна обретенная популярность. Он надеялся: она поможет вызволению Бейлиса из тюрьмы.
Пинхас сделался заметной фигурой. Ему присылали письма поддержки писатели, артисты, ученые. Его звал приехать сам Шолом Алейхем! На процесс под видом японского самурая прибыл Григорий Распутин, он сбрил бороду, нарядился странником-богомольцем, стал неузнаваем. Стискивая в кулаке несуществующую бороду, Григорий Ефимович говорил:
— Ты закладываешь основы великого будущего.
Шимон, перед которым Пинхас письменно отчитывался о проделанной работе, прислал уведомление: «Предупреди Набокова-младшего: его отец может быть застрелен монархистом-черносотенцем. Тремя пулями в спину, как обычно и убивают черносотенцы». Пинхас поделился предостережением с Распутиным, и Григорий Ефимович взялся колдовать над отсрочиванием этого преступления, а то и полнейшей его отменой.
Однажды в дверь дома, где Пинхас, съехавший из гостиницы по причине дороговизны казенного проживания, арендовал комнатушку, постучал скромно одетый человек и представился:
— Я из поселка Каменское… Работаю на металлургическом заводе… Зовут меня Илья Яковлевич Брежнев… Про вас пишут: вы — наследник мудрости Шимона Барского… Хочу потолковать о судьбе моего сына Лени.
Пинхасу было лестно, что к нему обращаются столь уважительно и едут издалека спросить совет, как недавно приезжали к старому Шимону. Но разума из-за похвал он не терял. Напоил гостя чаем. Ублаготворил мацой. Узнав, что отпрыску, о котором хлопочет отец, нет и десяти лет от роду, улыбнулся:
— Не рано ли беспокоитесь о его будущем? Пусть бегает, играет.
Приехавший мастеровой остался серьезен:
— Учусь у евреев, надо все предусматривать заранее. А мы, русские и украинцы, спохватываемся в последний момент. Знаете пословицу: «Еврей приходит к врачу за год до болезни, а русский — за час до смерти»? Пословицы мы мастаки придумывать. «Готовь сани летом, а телегу зимой», а следовать своим же правилам не удается. Мой Леня — хваткий. Пусть, конечно, пускает кораблики с пристани по Днепру. Но если заранее его судьбой не озаботиться, можно мальчика упустить. Дети должны жить лучше родителей. Мой отец пришел в прокатный цех из деревни, я его в знаниях и умении превзошел. А для Лени еще лучшей доли хочу. Я недаром назвал его Леонидом. Это имя означает: «подобный льву». Хочу, чтоб мой Леня стал подобен Льву Толстому, оказался в столице — в Киеве, Петербурге, Москве. Чтоб мог по вечерам ходить в театры… Хочу отдать его в гимназию…
— Если нужна финансовая помощь, лучше обратитесь к сахарозаводчику Збарскому, хотя и он нынче не при деньгах, — посоветовал Пинхас.
Илья Яковлевич ответил с достоинством:
— Деньги есть. Меня вот-вот назначат фабрикатором, буду давать подчиненным задания, распределять заказы по цехам, отгружать готовую продукцию… Лене необходим правильный взгляд на жизнь. То, как вы защищаете несчастного Бейлиса, производит на всех большое впечатление. Сегодня особенно наглядно: евреи тянут общество вперед, а мракобесы — ввергают в пучину. Евреи — локомотив мировой истории. Мы не пещерные дикари и понимаем: людоедский поклеп, возводимый на евреев, — позор! Не хочу, чтоб ребенок вырос юдофобом. Не могли бы принять его в воспитуемые?
— Конечно, — согласился Пинхас.
Илья Яковлевич еще сильнее стушевался:
— И еще. В жизни мужчины многое зависит от жены… В семье жена — тот же локомотив, а муж при ней — кочегар.
С этим Пинхас был солидарен.
Произнося следующую тираду, Илья Яковлевич ерзал на стуле, как ерзают неопытные, просящие за негодный товар высокую цену спекулянты.
— Получается: если жена еврейка — это двойной локомотив! Знаю, юный литератор Набоков, который дружен с вами, намечает жениться на еврейке Вере Слоним. Этот брак сделает его крупнейшей величиной в литературном мире. Хочу, чтоб и мой Леня женился на еврейке… Может, выбьется в писатели, создаст какой-нибудь трехтомник.
Пинхас обнадежил просителя:
— В бумагах Шимона я наткнулся на запись. О том, что скоро большинство руководителей нашей страны будут женаты на еврейках. Перечислены фамилии: Молотов, Ворошилов, Бухарин… А уж литераторы будут сплошь нашей принадлежности: Мандельштам, Бродский, Пастернак, Цветаева, Пильняк, Бабель… Написано также, что руководить мировой экономикой станут Ротшильды и Рокфеллеры… А еще станут известны: Троцкий, Каменев и Зиновьев… Но эти останутся на доморощенном местечковом уровне. Превзойдет их грузин… — Пинхас запнулся. — Кажется, Джугашвили. Где-то я слышал эту фамилию… Причем совсем недавно. А уж после него воцарится Леонид, — завершил монолог Пинхас. — Если хотите, чтоб и ваш Леня преуспел, чтобы он посещал московские театры и болел за столичный «Спартак» или ЦСКА, проконсультируйтесь у австрийского доктора Фрейда.
Илья Яковлевич замахал натруженными руками:
— Не надо австрияков! Обойдемся своими евреями!
Пинхас расчувствовался, крепко пожал его костистую ладонь. И предложил мастеровому взять мацу в дорогу.
Илья Яковлевич отвел взгляд:
— Я, конечно, не верю в глупости. Что подмешиваете православную кровь. Но есть мацу с тех пор, как услышал о Бейлисе, избегаю. Только из уважения к вам и отведал ломтик… Все же какой-то специфический привкус есть.
На том и распрощались.
Вскоре малолетний помощник Леня стал помогать Пинхасу перебеливать бумаги. Пинхас обучал его идишу и древнегреческому.
Впоследствии Леня писал наставнику, что окончил в Курске землеустроительно-мелиоративный техникум, работает на Урале и счастлив, поскольку любит свою профессию, а главное, обожает жену, с которой познакомился тоже в Курске, она училась там в медицинском техникуме. «Очень важно, — подчеркивал в письме Леонид, — что жена моя — медработник и следит за моим здоровьем». Сообщал: избранницу зовут Виктория, она — еврейка, правда, из семьи выкрестов. «Это, конечно, не совсем то, что хотел мой папа, но ведь от принятия другой веры кровь не меняет химического состава. Как известно, о мужчинах никто так хорошо не заботится, как еврейки, Виктория подсказывает мне правильные партийные решения!»
Затем работа позвала Леонида Ильича в Свердловск, в земельное управление, оно располагалось в доме некоего Ипатьева. Потом он служил в армии в Чите.
Пинхас однажды едва не утратил старые бумаги, готовясь отдать их в музей, но, к счастью, сохранил пачку автографов своего выученика. Послание будущего руководителя страны очень пригодилось, обеспечив личную встречу с генеральным секретарем компартии Советского Союза. Пинхас убедил Брежнева не высылать московских евреев в Биробиджан.
На свободе
В Златополь Пинхас вернулся, овеянный славой и увенчанный победами. Шимон расцеловал его, поднявшись из кресла, в котором проводил теперь большую часть времени. Ноги плохо слушались старика. Любавический ребе воодушевленно заговорил о том, что Пинхас заслуживает награды, обещал сделать его бургомистром столицы еврейского государства.
Выпущенный на свободу Бейлис пожаловал к Пинхасу в гости. Он держался гордо (как и подобает непокоренному колоссу), но здоровье было подорвано, нервы истрепаны, силы истощены. Ища успокоение, Бейлис ходил в поля и луга, собирал целебные травы, готовил настои и отвары и принимал по столовой ложке несколько раз в день. Угощал Шимона, говорил, что хочет приготовить лекарство от всех болезней и затмить великого фармаколога Парацельса:
— Парацельс слишком буквально воспринял латинское выражение «Лечи подобное подобным». Ну и похожи уши на лопухи, но это не значит, что слух можно восстановить с помощью подорожника. А зрение — при помощи вишневого сока, если зрачки карие.
Бейлис использовал при составлении отваров абрикосовую мякоть, полынь, семечки симиренковских яблок и окисленные гвозди Готлиба Фальковского. Во время одной из прогулок он спас тонувшего в пруду подпаска Сережу Тарахтуна. Бейлис бросился в воду и вытащил пастушка. Отпоил его валерьяной. Тарахтун признался, что пришел на пруд ловить налимов.
Но и это спасение Менахину поставили в вину: сказали, он упрямо охотится на детей — все с той же целью получения их крови. Неотступно следивший за оправданным счастливцем журналист Нилус написал в очередном пасквиле: когда еще одного мальчика найдут убитым, у Бейлиса будет алиби — весь день провел в лесу, сдирая кору с осин, она особенно целебна, если растолочь ее и подмешать в гоменташи.
В планы Бейлиса входило открыть травяную аптеку на Крещатике, но после этой публикации он принял решение уехать в Америку. Перед отбытием сделал Пинхасу предложение:
— Поехали вместе. Тут будут только беды… А там… Широчайшее поле возможностей. Приглашаю сделаться моим компаньоном. Увожу с собой рецепт напитка для дам. Хочу приносить людям радость.
Пинхас отказался. Его одолевала мысль: найти отобранных у матери детишек — Лайзера и Рейзель. Бейлис и Пинхас предприняли совместный розыск — и нашли Лайзера и Рейзель. Бейлис готов был взять подросших детишек за океан. Ни брат, ни сестра не захотели разговаривать с явившимися к ним евреями и заявили: русским детям не к лицу якшаться с иудеями-кровопийцами.
