Я все-таки не думаю, что для патриарха Кирилла лично идея коммунизма является «грандиозной» ценностью. Скорее всего, трагедия посткоммунистической РПЦ состоит в том, что если она не будет бить поклоны идее коммунизма, то в храм не придут богомольные старушки, у которых в «красном углу» портрет Сталина соседствует с образом Божьей Матери. Но все-таки в этот, уже уходящий, юбилейный для дела Ленина и Троцкого год, мы не столько спорили о сущности их идеалов, сколько о том, был ли на самом деле «советский человек». Понятно, что все мы, рожденные в СССР, были советскими людьми в том смысле, что жили в советской стране и не имели права по собственной воле ее покинуть. Но непонятно, насколько каждый из нас был советским в том смысле, что всецело и до конца отдал душу идеалам Октября, Ленина и Троцкого.
Для одних участников прошедшего в нынешнем году спора о плюсах и минусах Октября советскость была лишь маской, которую надевали каждое утро граждане СССР, выходя из дома на работу, а тем более перед комсомольским, партийным или профсоюзным собранием. А другие участники спора были убеждены, что все-таки советская власть создала «новый тип личности», которого не знало ранее человечество.
Лично я во всех этих дискуссиях о советском человеке по традиции попытался «схулиганить» и напомнить, что наряду с теми, кто якобы верил в идеалы коммунизма, и теми, для кого слова о коммунизме были всего лишь привычной маской, были еще те, кто не хотел скрывать своего негативного отношения к советской системе. Конечно, это случалось на людях редко, но все-таки мне было суждено услышать разоблачение советскости как нового крепостничества публично. «Я нэ жинка! — кричала украинка-колхозница на товарищеском суде в ответ на обвинения ее бригадира в недостойном поведении. (Она, колхозница Мария, действительно подсунула своей соседке в торбу с личными вещами кусок шланга, напоминая ей, что у нее нет мужа. — Авт.) — Я нэ жинка, я рабыня! Чи може буты жинка с тымы порэпанными ногами!» Она при этом задрала свою юбку и показывала бригадиру свои сине-красные ноги в трещинах и снова кричала: «Я рабыня!»
Я, честно говоря, в своей родной мещанской Одессе, которую навсегда покинул в 1963 году, так и не встретил человека, который бы не только на словах, но и на деле своей жизнью доказал верность идеалам коммунизма. Я за все 50 лет жизни в СССР так и не встретил личность, которая бы отличалась тем, к чему призывал еще в 1919 году рабочих и крестьян Владимир Ленин: чтобы эта личность работала целиком и полностью «во имя блага всего общества» — то есть не для себя лично и своих ближних, а во имя дальних, во имя «общества в целом, десятков и сотен миллионов людей».
Но я, став свидетелем этой раздирающей душу сцены самораздевания (во всех смыслах) колхозницы Марии, начал уже тогда, в 1965 году, подозревать, что ее настроение, ее отношение к колхозам и к нашей советской «великой державе» разделяют многие крестьяне, прикрепленные еще со времен Сталина пожизненно к земле. Да, колхозник, отслужив в армии, мог уже не возвращаться в родную деревню. Да, детей, с отличием закончивших школу, председатели колхозов обычно отпускали учиться в город. Но как на самом деле должны были ощущать себя миллионы крестьян, которых бригадир, хотят они этого или нет, тащил каждое утро на поле? И притом все они, крестьяне, работали за «галочку», за трудодни, и чаще всего им ничего не платили. Ведь на самом деле выжило советское крестьянство, да и весь советский город только потому, что Сталин после голода 1932–1933 годов вернул крестьянам часть земли, не более 50 соток, в качестве «личных подсобных хозяйств». Можно ли было этим людям искренне и всей душой полюбить систему государства, которое насильно, а многих навсегда привязало к колхозу и к его земле. И, наверное, совсем не случайно советские люди в 1991 году, даже после самой благодатной для них брежневской эпохи, довольно равнодушно созерцали смерть советской системы и распад СССР. Ведь правда состоит в том, что подавляющая часть населения России — ни 82% крестьян, ни порядка 10% мещан — не выбирала никакого социализма. Если бы 100 лет назад крестьяне в солдатских шинелях, которые жаждали мира и права оторвать у помещика лишний кусок земли, знали, что их ждет коллективизация, они никогда в жизни не пошли бы за большевиками, за Лениным и Троцким.
И тут встает серьезный вопрос: когда на самом деле мог появиться советский человек как массовое явление? Как писал Лев Троцкий в своей работе «Мировая революция», изданной в конце 1930-х, не более 8–9% населения можно было отнести к советской «политической нации», к советским людям в точном смысле этого слова. Кстати, как показывает в своих исследованиях архивист-историк Александр Донгаров, и Сталин не имел особых иллюзий по поводу советскости подавляющей части населения. В беседе с посланцем президента Рузвельта Авереллом Гарриманом осенью 1941 года Сталин признал: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию: не будет сражаться и за советскую власть» (Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. — М., Изд-во гуманитарной литературы, 1995). И Сталин знал, о чем говорил. За 5 месяцев лета–осени 1941 года 3 миллиона 800 тысяч красноармейцев сдались в плен, а 1 миллион 200 тысяч — дезертировали. А из 2 миллионов 400 тысяч выживших в немецких лагерях советских военнопленных 950 тысяч (то есть 40%) поступили на службу в вермахт и национальные антисоветские формирования. И только тогда, как хорошо показывает Василий Гроссман в своем романе «Жизнь и судьба», когда война превратилась в отечественную, в защиту национального достоинства русского народа, героизм русского солдата стал массовым явлением, и стала возможной великая Победа 1945 года.
Реальная история СССР говорит о том, что советскость как личная связь с государством появилась только тогда, когда она соединилась с русскостью. И это произошло именно во время Великой Отечественной войны. Но, как показала дальнейшая история страны, советскость как вера в идеалы Ленина, как желание жить и работать только для великой идеи коммунизма, как массовое явление так и не появилась. И вина в этом не Хрущева, как говорят идеологи нынешнего славянофильского патриотизма. Если бы Хрущев не начал политику очеловечивания советской жизни, не начал платить колхознику за трудодни, переселять рабочих из бараков в пятиэтажки, выпускать сотни тысяч невинно осужденных из ГУЛАГа, то, наверное, СССР не просуществовал бы и до 1991 года.
Нельзя было никогда, ни при каких условиях марксистскую утопию идеальной личности реализовать в действительности. Действительно ли русская баба, Коробочка Николая Гоголя, со своей страстью собирания в кубышку на всякий случай всего на свете, могла стать «передовицей», несущей в своем сознании идеал безвозмездного коммунистического труда? Несколько дней назад водитель, везший меня с дачи, рассказывал о своей уникальной тете, фронтовичке, члене партии, которая с поля боя выносила раненых солдат. Она была героиней войны, но после ее смерти (она была на протяжении многих лет руководителем медпункта на своем заводе) ее сестре досталось от нее наследство в виде 20 трехлитровых бутылей спирта. И водитель Ваня рассказывал мне, что, оказывается, его тетя каждый день старалась выносить с завода понемногу спирта и хотя сама не пила, но постепенно наполняла эти бутыли. Нет, убежден, русская Коробочка как была Коробочкой, так и осталась, и советская власть ничего здесь не изменила.
При оценке того, чем на самом деле был этот новый советский образ жизни, рожденный Октябрем, возникает множество новых вопросов, на которые мы до сих пор не дали ответа. А можно ли при экономической системе, отличительными чертами которой был дефицит, нехватка предметов питания, одежды, обуви, когда для многих людей центральной была проблема выживания, создать какого-то нового человека с какой-то новой мотивацией? Я лично думаю, что нельзя было всю страну превратить в монастырь, где люди только думают о Боге и о спасении души. Монастырь потому и монастырь, что он для избранных.
Все дело в том, что даже в идеале монашеской жизни было больше реалистичного, было больше связи с интересами отдельной личности, чем в идеале коммунистической жизни, который в годы Гражданской войны навязывал России марксист Ленин. Да, монах в монастыре работает без мысли о материальном вознаграждении. Но тем не менее он же работает не во имя общего, а во имя спасения своей собственной души. Он при помощи «безвозмездного труда» хочет прийти в рай, прийти к Богу. А тут советский идеал требовал от простого человека, чтобы он забыл и о своих детях, и о своих ближних и отдал всю свою энергию беззаветному служению идее победы мировой революции. Откровенная утопия. Тем более в условиях, когда подавляющая часть крестьян жила в отдельном старом доме, построенном еще до революции, и после 1934 года спасала себя тем, что выкармливала свиней и пасла коров.
Лучшее в "МК" - в короткой вечерней рассылке: подпишитесь на наш канал в Telegram
