Если согласиться с тем, что его не зря сравнивали с Великой депрессией конца 20-х — начала 30-х годов прошлого века, то суть сравнения — не столько в масштабах события, сколько в новом качестве кризиса, требующего качественно нового ответа. Сравнение, кстати, очень тревожное: Великая депрессия, даже получив ответ в виде кейнсианства и «Нового курса» Рузвельта, все-таки стала одной из причин развязывания Второй мировой войны. Кризис 2008–2009 годов ответа пока так и не получил. Я не о том, что впереди все четче контуры новой большой войны, — я о том, что у кризиса (в том числе и для того, чтобы войны не было) надо учиться.
Так чему же кризис успел научить?
Пока уроков извлечено мало. Единственный практически общепризнанный, но явно частичный ответ на кризис, предлагаемый экономической наукой, — это выдвижение на первый план такой ее отрасли, как поведенческая экономика, о чем свидетельствует присуждение Нобелевской премии по экономике в 2017 году Ричарду Талеру, яркому представителю этого направления, а также общий «поведенческий» бум исследований и публикаций.
Что такое поведенческая экономика?
Сергей Гуриев, бывший ректор Российской экономической школы, а ныне — главный экономист Европейского банка реконструкции и развития, еще из Москвы, а не из Лондона, прочел на канале «Культура» в программе «Академия» лекцию об экономике. Там он подчеркнул ее специфику: когда вы изучаете структуру атомов, предмет ваших исследований на само исследование никак не реагирует, а вот с экономикой — иначе. Тут субъекты рынка с той или иной степенью интереса следят за достижениями экономической науки и, соответственно, меняют свое поведение.
Первый вывод, таким образом: в экономике не разобраться, если не учитывать психологию. Но поведенческая экономика идет по этому маршруту дальше. Она признает тот факт, что люди — не рационалы (термин, которым пользуется, в частности, Ричард Талер). Их поведение гораздо чаще, чем принято считать, иррационально. Почему это происходит, как на это влиять — вот чем занимается поведенческая экономика.
Но тут же возникают вопросы. Согласен, люди — не рационалы. А разве рационалы — авторы поведенческой экономики? Или ошибки совершают только люди, не посвященные в глубины экономического знания? Но ведь эти знания далеки от математической точности, их постоянно оспаривают представители противостоящих экономических школ. Или признанные экономисты от них застрахованы?..
О своих ошибках Талер если и пишет, то полушутя, зато разделяет мнение своего учителя — еще одного лауреата Нобелевской премии по экономике, но 2002 года, Даниэла Канемана, который утверждал, что поведенческая наука поставила под вопрос «практическую ценность фундаментальных постулатов экономической теории». Что же касается рекомендаций экономической науки, то Талер пишет о них так: «Если вы будете считать, что каждый сделает необходимые сбережения для пенсии, что свойственно любому рационалу, и соответственно сделаете вывод, что не нужно пытаться помочь людям делать сбережения (скажем, разработав пенсионный план), то вы упустите шанс повысить благосостояние многих людей. А если вы считаете, что финансовые пузыри теоретически невозможны и при этом являетесь главой центрального банка, тогда вы рискуете совершить серьезные ошибки — Алан Гринспен, надо отдать ему должное, признал, что именно это с ним и случилось».
А теперь — еще один вопрос: если поведенческая экономика — это наука о том, что ошибки свойственны всем, и о том, как, признавая этот факт, суметь от ошибок защищаться, то почему только экономика? Разве не пора дать зеленый свет, например, поведенческой политике?..
На одном из недавних ток-шоу, в которых бесконечно соревнуются между собой наши федеральные телеканалы, ведущая задала неожиданный вопрос: если, как учит опыт «цветных революций», самая благоприятная среда для них — это период передачи власти, то зачем России рисковать в 2024 году? Может быть, выходом была бы монархия? Кто в таком случае станет монархом, причем с полномочиями отнюдь не английской королевы, а русского самодержца, даже не обсуждалось. Как и то, чем закончатся выборы 2018 года.
Понимаю, вопрос был своего рода провокацией, но как тут не вспомнить фильм-интервью с Владимиром Путиным, сделанный журналистом ВГТРК Андреем Кондрашовым по горячим следам присоединения Крыма. Кондрашов прямо спрашивает, как Владимир Путин относится к превращению в монарха. Последовал ответ: это невозможно. Журналист уточняет: ведь если бы вы захотели, получилось бы…
Казус с монархией так и просится в анналы поведенческой политики. Если вслед за ведущей ток-шоу взять за критерий процедуру передачи высшей власти (а это принципиально важно), то и СССР, и современная Россия от монархии мало отличались.
В Советском Союзе единственный случай относительно демократической (во всяком случае, с соблюдением требований Устава КПСС) передачи власти — это ее переход от Никиты Хрущева к Леониду Брежневу. Хрущев стал пенсионером, никаких волнений, тем более столкновений и жертв, не было. Остальные вожди доживали на посту до гроба.
В современной России Борис Ельцин сам, удивив многих в своем окружении, отошел от власти, но назначил преемника. Карусель преемничества после этого сделала полный круг, что при соблюдении буквы Конституции гораздо ближе к монархическим образцам, чем к общепринятым демократическим нормам.
А что такое монархия, ориентирующаяся на образцы самодержавия, с точки зрения поведенческой науки? Рассадник иррационализма и благоприятная среда для ошибочных решений. Потому что монарх — не рационал, а ответственность на нем — громадная, что банально не способствует укреплению здоровья и точно не является лекарством от старения.
Тема монархии, при всей своей архаичности, возникла не на пустом месте. Сейчас у нас демократия, увы, не в чести. По крайней мере, если судить по тем же ток-шоу, которые без некой общей атмосферной режиссуры точно не обходятся. Потому что нам демократия обязательно «навязывается извне» и приводит «к плачевным результатам», как нас убеждают, ссылаясь на угрозу краха европейской культуры и, чуть что, грозя «майданизацией».
Между тем именно разделение властей, самостоятельный, ориентирующийся исключительно на закон суд, свободные, не зависящие от власти СМИ и, конечно, конкурентная выборная процедура смены политических сил и лиц у власти — это и есть демократические азы страховки от политических ошибок. Точнее, не от отдельных ошибок, которые были и будут, а от привыкания к ним, от впадения общества в апатию, состояние, когда на деле власть от него никак не зависит, что чревато самыми разнообразными ошибками и злоупотреблениями. Без поведенческой науки политика превращается в некий набор политтехнологических приемов, что совсем не одно и то же.
Хотя, честно признаюсь, я все-таки отношусь к поведенческим дисциплинам настороженно. Потому что если послушать Ричарда Талера, то поведенческую науку можно понять и как науку о том, как сделать человека более счастливым, чем он есть, — причем исходя не столько из его собственных побуждений и действий, которые подвержены ошибкам и в значительной мере признаются иррациональными, а в соответствии с привнесенным рационализмом, корректирующим поведение осчастливливаемого. Что-то это мне живо напоминает. Похоже если не на насильственную коллективизацию, то на следование указаниям Большого Брата, а все это в нашей стране уже было. И счастливей от этого мы не становились. Хотя я не рационал, могу и ошибиться…
