Из благодати в гетто
— Где вы сейчас живете?
— Мы покинули Прагу, где нам очень было тоскливо, и перебрались в очень интересное, загадочное место. Мы переселились в настоящее цыганское гетто. Но, честно говоря, уже сидим с Козой и думаем: «Правильно ли мы делаем?» Ужасно тут. Касперу (старшему сыну Олега и Натальи. — Ред.) в первый же день прокололи колеса на велосипеде. Очень тут суровые ребята. Посмотрим, чем это кончится для нас. Вроде уже с лихвой было у нас всего, хватит, но так уж вышло…
— А как же чешский замок? Вы ведь жили в настоящем замке по приглашению его владельца? Почему оттуда уехали?
— Да, в замок Орлик нас после моего выхода из тюрьмы в Праге прошлой осенью поселил князь Карел Шварценберг (экс-министр иностранных дел Чехии. — Ред.). Он, наверное, второй по крутизне политик Чешской Республики. И пока мы там жили, на нас вышли активисты, представляющие интересы цыган, и спросили: «Знаете, дорогие звезды современного искусства, что вы живете по соседству с деревенькой Леты, которая находится на территории земель рода Шварценберг? В этой деревне во время Второй мировой войны располагался самый крупный в Чехословакии концлагерь для цыган. Там использовался их рабский труд, и они постепенно уничтожались. А те, которые недоуничтожились здесь, были посланы в немецкий Аушвиц и там были убиты». Я действительно что-то такое слышал, но не вникал. А потом стал разбираться. Оказывается, отец Карела — нынешнего политика, тоже Карел Шварценберг, во время нацистской оккупации, чтобы сохранить свои имения, пошел на сделку с фашистами и предложил сделать концлагерь на своей территории. Нынешний Карел не то что пытается вычеркнуть эту страницу из истории, но старается ее как-то завуалировать. Он же долгое время был председателем Хельсинкской группы. Примерял на себя правозащитные одежды. Довольно много занимался меценатством, помогал всякого рода тронутым художникам. Вот он и поселил нас в своем замке. Но у нас с ним назрел идеологический конфликт, мы не могли закрыть глаза на прошлое. А самое драматичное в этой истории то, что сейчас на месте концлагеря, на месте цыганских костей стоит огромная свиноферма. И уже долгие годы идет борьба за то, чтобы ее закрыть. Мы тоже вступили в эту борьбу. Чехи же ненавидят цыган. Они им не позволяют жить среди них, изгоняют их и селят в страшные гетто. Они устроены в жутких местах, заваленных мусором. Там капец. Люди живут в развалинах. И вот мы теперь там. Такими выходками — когда из благодати переезжаем в андеграунд — мы очень бесим чехов.
«Уголовное дело? Я рад!»
— Тем временем на вас завели уголовное дело в Швейцарии. За что на этот раз?
— Это была жуткая история. В прошлом году мы жили в швейцарском Базеле. У нас была квартира на чердаке. Нас туда поселила очень солидная организация «Кабаре Вольтер». Рядом размещалось местное правозащитное комьюнити. Как я сейчас понимаю, мы делали недопустимые вещи — участвовали в дискуссиях и с энтузиазмом рассказывали им, что они ничего о России не знают, а то, что знают, ничего общего с действительностью не имеет. (Напомним: «Война» в 2014-м поддержала присоединение Крыма к России, а в дальнейшем участники группы не раз высказывались в поддержку Путина и России. — Ред.) За это нас начали не любить. Плюс «Кабаре Вольтер» попыталось присвоить авторские права на архив группы «Война». Они ведь для того нас и пригласили к себе, а потом хотели сдать в лагерь для беженцев. А когда поняли, что мы не клюем на их удочку, запихнули нас на этот чердак. А потом (спустя примерно год. — Ред.) на нас напали. Эту операцию осуществили те самые правозащитники. 20 марта 2016-го они ворвались в нашу квартиру. В это время дети купались в ванной. Несколько человек вломились к нам, залили слезоточивым газом, схватили голых детей, вытащили их на улицу. А это был март, и Швейцария отнюдь не тропическая страна. Меня связали скотчем, повалили, душили. Украли наш архив, причем не только творческий, но и научный — Коза ведь кандидат физико-математических наук в молекулярной физике, у нее публикации, работы. Ее саму избили. Ей кое-как удалось выбежать на улицу, остановить машину, и водитель вызвал полицию. Дети дико орали: «Мама, мама!» В итоге приехали мусора. И тут мы совершили ошибку, забыв, что мусора везде мусора, в любой стране. Мы им сказали, что у нас есть видеозапись, и показали флешку. Они втроем накинулись на Козу, держали, пока у нее от бессилия руки не разжались, и забрали эту запись. И все — мы стали им неинтересны, не нужны. Уголовное дело по нападению они заводить не хотели. А нас в итоге с детьми отправили в концлагерь.
— Что еще за концлагерь?
— В Швейцарии все беженцы сидят, и иногда года по два, в подземных, я не преувеличиваю, лагерях. Там нет окон. Люди живут в кладовках. В 15-метровой комнате стоят шконки в три ряда на 18 человек. Это концлагеря, иначе и не назвать. Они обычно находятся в деревеньках. Но люди, которые живут рядом, понятия не имеют, что по соседству с ними располагается лагерь для беженцев, допустим, на две тысячи человек.
— А при чем тут уголовное дело, которое недавно на вас завели?
— Выйдя из лагеря, мы стали добиваться возбуждения уголовного дела по поводу нападения на нас. Но им не нужен был этот скандал. Базель — это такой городок, который ассоциируется со всем шикарным, что есть в жизни. И нельзя, чтобы там вспоминали историю про то, как правозащитники напали на многодетную семью. Это дело пытаются замять. А мы выложили в Интернет обвинительное заключение на нападавших. И из-за этого швейцарцы завели на нас уголовное дело. Молодцы. Они нас этим решили пугать? Нас — людей, которые годами находятся в международном розыске. Я уже четыре раза сидел в тюрьмах в разных странах Европы. В Венеции сидел, в историческом центре — ну классно же. И каким-то делом они меня будут пугать? Это как с санкциями. Мне кажется, они реально чего-то не просекают.
Поразыскивали, и хватит
— Зато вас Интерпол больше не ищет.
— Да, они удалили меня из своего красного циркуляра. А что такое красный циркуляр? Туда помещают особо опасных международных преступников. Например, я там соседствовал с Аль-Багдади (лидер запрещенного в РФ «Исламского государства». — Ред.). Одинаково опасен я с ним, что ли? И вдруг меня удаляют. Легче всего это было сделать русским, просто отозвать запрос. Видимо, поняли мою значимость.
— Вам стало проще от этого?
— Я не могу сказать, что мне сейчас будет легко. Но объективно есть плюсы. Я теперь могу заводить банковский счет или летать на самолетах куда захочу, кроме стран, где меня могут арестовать. Мы всегда тщательно планировали наши путешествия по Европе. Это как спецоперации — надо продумать, где переходим границу, на каком поезде едем. Когда мы в Швейцарию мотались, а она все-таки не в Евросоюзе, на границах бывали проверки, хоть и не сказать, что жесткие. Но надо было знать, когда их устраивают, когда нет. Всегда продумывалось, где будет ночлег посередине путешествия. Все равно мы не так быстро могли перемещаться, как люди, у которых нет проблем с законом. А теперь этим можно не заморачиваться. И морально еще прикольно. Раньше я кичился, что меня разыскивает Интерпол. Но 6 лет в международном розыске — это нормально, а больше, наверное, и не нужно, вредно для здоровья.
Теперь еще в Чехии должны закрыть дело. Я ведь не ходил на допросы по моей экстрадиции, и они тоже объявили меня в розыск. А теперь нет международного запроса. Теперь я буду сидеть в гетто среди цыган, которых они ненавидят, хихикать и смотреть, как они закрывают дела на меня.
— После того как вас удалили из базы Интерпола, чехи не смогут выслать вас в Россию?
— Никакого риска высылки вообще не было и нет. Мой случай — классический вариант для получения политического убежища. Я не замешан ни в каких экономических преступлениях. У нас чистое искусство. А Западу это больше всего и нравится. Им только и надо продемонстрировать, как великие русские художники, наследники декабристов, вдруг попали в лапы системы. Здесь очень фрондируют русофобскими настроениями.
— А как же история с вашим отношением к присоединению Крыма, к войне на Украине?
— Да, такие вещи здесь нельзя произносить. Они на Западе непозволительны выразителям общественного мнения, к которым в том числе относится группа «Война». Люди ломают себе тут подобными высказываниями карьеры очень быстро.
— За это вас не могли отправить обратно в Россию, где вас разыскивают и где готовы отправить в тюрьму?
— Нет. Для высылки надо какую-то «уголовку» шить. Доказывать, что Воротников — это криминальный элемент. По-другому тут никак.
— Когда вы жили в Питере, проводили свои акции, обливали милицию мочой, участвовали в митингах по 31-м числам, Коза как-то сказала, что Каспер в школу не пойдет, пока Путин у власти. А теперь вы за Путина. Как так получилось?
— Коза слово держит. Впрочем, у нас была попытка отдать Каспера в школу. Цыганский барон в прошлом году предоставил нам шикарные апартаменты в центре Праги. Рядом была модная школа. И мы отдали туда Каспера. Но у них же уже в начальных классах существует фактически сегрегация. Это не то что ксенофобия, это дебилизм. И Каспера, поскольку он русский, начали очень жестко притеснять. Представьте себе такую ситуацию: первый класс (у них это что-то среднее между детсадом и школой в российском понимании), детей повели на прогулку, Каспер ходил по снегу — а как не ходить, у него же сапоги новые были, надо все попробовать. А учительница говорила ему: «Не ходи». В итоге, когда они вернулись в школу, она его пропустила сквозь строй, заставила встать у двери, смотреть, как остальные заходят, а потом просто не пустила и захлопнула перед ним дверь. И он ждал нас, родителей, не в классе, не в гардеробе, а перед школой, закрытой на магнитный замок. А это ребенок, ему было 7 лет в тот момент. И такое раз за разом. Потом появился в школе украинец. Конечно, Каспер с ним на переменах говорил по-русски. Им это запретили. Это уже было последней каплей для нас. Мы забрали его из школы. Так что да, не пошел Каспер в школу.
— Вопрос-то был не совсем про школу... А скорее про Путина.
— Я вот что иногда подумываю про него. Путин ведь как разведчик, и потому у него не было желания исповедаться, раскрыться перед народом. Он не нуждался в этом для своего самоудовлетворения, как другие публичные политики. Видимо, считал, что сначала надо перевооружить армию, переоформить элиты, разобраться с разными косяками в стране, а потом уже выдрючиваться на международной арене, то есть становиться яркой и, главное, исторической личностью. Но ведь с Крымом он же раскрылся перед народом. И разве народ не отблагодарил? Разве не поддержал? И мне кажется, в этом направлении можно двигаться и дальше. И вот тут еще одна моя мысль: напрасно русская власть думает, что современные художники — это пятая колонная, предатели родины и либерасты. Нет. Какое-то время тон в СМИ задавали либералы. Но мы же видим, что сейчас это уже не так. В современном искусстве происходит то же самое. Там точно так же можно задавать тон, вводить моду, тренды. Возможно, в российском руководстве некому это оценить. Но это так. Более того, современное актуальное искусство заменяет интеллектуалам религию. Поверьте. В арт-центры народ валит и платит бабки, чтобы посмотреть на какую-то фигню: инсталляция — 100 велосипедов (велосипеды фигурно висят, зацепившись друг за друга) или инсталляция — огромный ангар наполнен семечками подсолнуха. И люди приходят и... причащаются. Как простой народ ходит в церкви. Современное искусство заряжено таким мощным идеологическим запасом, как урановая руда, что способно очень сильно влиять на общество. И его можно использовать как инструмент такого влияния. И если Путин повернулся лицом к народу, то недурно бы ему повернуться и лицом к интеллигенции. Нет там поголовно предателей. Не надо их бояться. Тем более не надо не доверять и контролировать. Нет ничего хуже, чем искусство для хорошистов. Современным искусством можно побеждать там, где нельзя дипломатией, где рискованно затевать военные авантюры. Нельзя упускать такой шанс. Тем более что все есть. Вот группу «Война» все знают на Западе. Зачем же от этого отказываться?
«Европа — чушь собачья»
— Но в Россию вы пока вернуться не можете.
— Нет. Я бы с удовольствием вернулся. Но мы с Козой остаемся в федеральном розыске. А это гарантирует арест при попытке легально пересечь границу. Мы хотим закрыть уголовные дела, а не отправлять детей в детский дом. Им там не место. И вроде бы можно закрыть эти дела. Но есть ли на это воля?
— А ради чего возвращаться хотите?
— Я вижу, что можно послужить отечеству, а не просто сидеть за рубежом. Есть понимание, есть идеи. Российская идентичность не сформулирована. Это работа в том числе и для художников, а не только для политологов, философов, социологов. Во-вторых, очень важно для художника находиться в своей культуре. Не то что это прямо необходимо. Мы знаем массу примеров, когда люди, оторвавшись от ветки родимой, реализовывали себя. Но всегда это была драма. В общем, художнику интереснее быть в своей культуре. Там он все понимает с полутонов, с полуслова. Там он работает на человека, который видит заложенные смыслы. И третье: мне просто не понравилось в Европе. Она меня не впечатлила. Хоть бы что-то меня тронуло. Нет! Чушь собачья. Не по мне. Чего длить этот непонятный послеобеденный муторный сон? Уже давно пора вставать. Нечего мне здесь делать. У нас детей в России только один раз похищали, и то милиционеры на Невском проспекте, на марше несогласных. А тут уже три раза, и правозащитники. На фиг мне это надо.
Я не вижу особенных интеллектуальных всплесков. Здесь очень запуганные интеллектуалы. Слишком они обработаны пропагандой. Это обеспеченные состоявшиеся люди с местом в обществе, с деньгами. И потерять такое положение из-за каких-то высказываний никто не решается. С ними совершенно неинтересно беседовать. Сразу понятно, что человек думает. И про Россию он все тебе расскажет, хоть и ничего не знает про русскую культуру. И слышать не хочет. И потом, я почувствовал, что в принципе они не ценят нашу культуру, не хотят возвращения русских на мировую арену, не хотят считаться с русским мнением. Они уже надели похоронные костюмы, вырыли яму, собрались. Но они падальщики — и потому просто ждут, когда мы сами туда упадем. Потом они устроят трапезу. Скажу пропагандистскими штампами: «Я увидел, что существует угроза русской культуре со стороны Запада». И в этой ситуации я могу быть только на одной стороне.
Бедный Павленский
— Как вообще вам удалось шесть лет с семьей, маленькими детьми прожить в Европе без документов? Людям, которые живут легально, этого просто не понять.
— Да, человеку, который живет легально... С трудом представляю, как это. Несчастные люди. В жизни так много интересного, опасного. Как можно прожить хорошистом? А отвечая на ваш вопрос, могу сказать: очень легко быть нелегалом в Европе. 30 процентов жителей ЕС — нелегалы. И мы среди них белые. Нас воспринимают как сумасшедших туристов, как семейку, которая поехала с детьми отдыхать: «Crazy Russians». Если бы мы были из Узбекистана — тогда было бы гораздо сложнее.
— Вы продолжаете, как и в России, «брать» еду и вещи в магазинах?
— Скажу откровенно: если бы мы приехали в Европу, не обладая этими навыками, мы бы здесь подохли. Отличительная черта Запада (в противовес русскому менталитету) — здесь слабых добивают. И это не считается чем-то неприличным. Да, тут это делать (воровать в магазинах. — Ред.), конечно, проще.. А что? Это делает нас независимыми. Люди продаются за такую фигню — жалко смотреть. Жизнь нелегкая, но мы свободны. Иначе что бы мы должны были делать — читать постоянно лекции о России, устраивать выставки на эту тему. Есть такие примеры. Я считаю, что Павленский — бедняга. Он так послушливо, даже не послушно, прочел во Франции свои лекции, сравнил Россию с КНДР, говорил про какую-то систему доносительства. Система доносов гораздо больше развита на Западе. Все охаял со своей мордочкой невинной. И получил все, что за это положено. Мне кажется, что такая послушливость — самое печальное, что может случиться с человеком, который называет себя художником. Лучше продолжать брать еду и вещи в магазинах.
— Почему в Европе у вас не было акций, подобных российским?
— Мы не планировали ничего делать, не посчитали контекст значимым. И не делали ничего принципиально. Это был как бы жест. Сейчас мы все поняли, акции назрели. Но еще одна беда — мы занимаемся коллективным творчеством. Нам важно, чтобы в акции поучаствовали разные люди, при этом делали бы одно дело. Мы всегда приглашали в качестве участников, активистов и на другие роли, например на разработку, разных людей. Собирали так, чтобы был и либерал, и националист, и антифашист, и анархист, Коза — физик, я — философ. Все это должно было смешиваться в коктейль, напоминать те противоречия, которые есть в каждом обществе. А здесь, в Европе, не удается собрать команду. Люди трусливые. Они же понимают, что акции «Войны» благополучнее участника не делают. Какие же они... Не пошел бы я с ними в разведку.
