Нам же эксклюзивно удалось пообщаться с Галиной Волчек после вечера, который ее так одухотворил, хотя — и это всем известно — она совсем не любительница пышных публичных празднований, но эта встреча, это путешествие по ее жизни и биографии «Современника» так было важно всем, кто во Дворец пришел. Туда, на «Электрозаводскую», во временное пристанище, пока на Чистых идет капитальный ремонт. Каждое слово Волчек настолько энергетически заряжено, что в одной фразе — вся глубина прожитого, та самая «вольтова дуга», не терпящая равнодушия и спящего сознания...
— Я так боялась этого творческого вечера, все было против меня, я — метеозависимый человек, погода не та, физическое состояние, простуда, боялась, что кашель не даст возможности нормально общаться, но бог помог.
— Галина Борисовна, сначала о насущном — вы сказали, нужен год для реконструкции основной сцены на Чистых, но вы как-то сомневаетесь... но, дай бог, чтобы это не был «Геликон» номер два, не будет размазано на восемь лет...
— Я живу положительным восприятием жизни. Поэтому и надеюсь, что это будет, может, и не год, но и не какие-то заоблачные сроки. Я верю, что Сергей Семенович Собянин относится к этому с пониманием, недавно на приеме он просто проходил мимо, мы поздоровались, я к нему даже не приставала с этим вопросом... Он нагнулся ко мне: «Все нормально с ремонтом?», он понимает, что это нужно не только нам, но и Москве, москвичам.
— А здесь, на Яузе, как играть? Скрипя зубы?
— Это не самый худший вариант. Это уж точно. Это своего рода временно-постоянная прописка, куда хуже — играть на разных сценах, была бы опасность просто растерять труппу. А здесь... просто этот Дворец — не театральное помещение, хотя и сюда ради нас приезжает наш зритель, вон, девочка из Перми сейчас подходила. Это дорогого стоит, трогает тебя невероятно.
— «Современник» проходил в своем развитии много разнообразных фаз, а сейчас — какая стадия?
— Молодая труппа дает новые идеи, молодежь помогает всплеску. Это не значит, что я не уважаю, не люблю или не ценю своих «стариков» — Гафта, Неелову, Бабенко, — конечно, ценю, думаю об их занятости и обо всем прочем. Но молодежь дает импульс, и для меня важно, чтобы сложился тандем — молодежи и «стариков», чтоб не было такого: раз молодежь пришла — давай отсюда, под зад коленом... нет. Театр должен быть общим.
— Вы ревнивы к артистам? Сейчас у них столько соблазнов...
— Я очень ревнивая. Конечно. Артистов, понятно, разносит в разные стороны, хочется и туда, и сюда, и в эти моменты я их ругаю. Хотя сама подталкиваю своего сына, чтобы он как продюсер на них смотрел, видел, знал. Но всем важно помнить главное: театр — это вам не запасной аэродром. Если артист не будет играть в театре, он просто не будет артистом. Не будет расти.
— Все задают один вопрос: когда мы увидим новый спектакль в вашей режиссуре?
— Не знаю, для этого надо выздороветь. Я обещала, что все для этого сделаю. Обещала даже Владимиру Владимировичу Путину, который сказал: «Вы должны выздороветь!»
— А он не сказал, что вы должны поставить спектакль?
— Нет, он не сказал, но имелось в виду, что это с учетом работы... три раза мне повторил.
— Будем ждать. На вечере вы много лесных слов сказали в адрес Алишера Усманова, который активно помогает «Современнику»...
— Его отношение к театру вообще, не только к нашему, — дорогого стоит. Я не могла по состоянию здоровья поехать в Орск: они там сделали невероятный драматический театр... Его никто не заставляет, но по зову души он делает. И делает потому, что он такой. Просто он такой.
— Он говорил, что, часто бывая на премьерах тут и там, «Современник» все равно остается его любимым...
— Наверное, наш театр отвечает его пониманию жизни. И я этим очень горжусь. Меня его мнение интересует не только потому, что он помогает нам выживать в трудных иногда условиях, — он глубоко понимает природу театра в принципе, природу драматургии и литературы, он чрезвычайно серьезно к этому относится. Я ведь его прежде не знала.
Так получилось, что я оказалась на одном дне рождения у человека, совершенно далекого от бизнеса. И вот за столом оказываюсь рядом с незнакомым мужчиной, и вот сидим, слово за слово — он что-то сказал, я что-то ответила. И вдруг он начинает задавать вопросы о театре, драматургии, литературе, и я начинаю думать, что он имеет какое-то к этому отношение — то ли критик, то ли литературовед, у которого глубокие знания предмета — не сегодняшние или вчерашние по времени жизни, а даже позавчерашние... Я ему говорю: «Вы такой театрал, видимо. А к нам в театр почему не ходите?» А он парирует: «Если вы хотите спросить — сколько раз я смотрел «Три товарища» и с какими составами — я вам отвечу». Я такого совсем не ожидала. Так мы и познакомились. И он стал интересоваться — на что театр живет, сколько от бюджета получаем... И то, что сейчас он помогает нам, — это великое дело.
■ ■ ■
В течение более чем двух часов зрители задавали Галине Волчек множество интересных вопросов, вот некоторые из них.
— Смотрели ли вы по ТВ прямую линию с Путиным?
— Смотрела. Но не все, конечно. Это безумно трудная вещь — услышать всех, пытаться всем дать какие-то советы. Но вообще я политикой не занимаюсь, моя политика — это театр.
— Как прошли гастроли в Лондоне?
— Лондон он и есть Лондон. Я с почтением отношусь к любым гастролям, другая страна, другая культура. Мне гораздо интереснее было, когда я туда приезжала раньше в качестве туристки. А про гастроли все говорят одно и то же — «у нас был такой успех!». Но у нас, и правда, был успех, ничего не могу сказать.
— Так есть разница между женской и мужской режиссурой?
— Наверное, теоретически разница должна быть. Но мало женщин, сложно выводить закономерности. Не знаю, жива ли еще Лилиана Кавани? Жива? Вот это для меня отнюдь не женская, а самая настоящая режиссура.
— Театр как жанр может умереть?
— Настоящий театр, театр, который «заставляет катапультироваться зрителя из его стула», театр переживания — он будет всегда. Как будет всегда человек, которому можно исповедоваться. Которому можно просто уткнуться в плечо и поплакаться — это вечные категории.
— Можно ли из не очень одаренного артиста со временем сделать что-то приличное?
— Когда я смотрю на молодых артистов на показе, для меня главное, чтобы в них проступила личность. Их собственное начало. Тогда я обязательно рискну, и попробую взять. А если признаков этой личности нет, и есть усредненный набор качеств, я бы не пыталась сделать из них больших артистов.
— Какой момент для вас лично был самым счастливым в жизни? И в жизни театра?
— Для меня лично, как и для любого человека, это понятно: это рождение сына. А в театре... слава богу, это не один счастливый день; недавно у нас был 500-й (!) спектакль «Три товарища», и у меня сердце даже заметалось — надо же, пятьсот раз сыграть драматический спектакль, ведь это не шоу, не балет, не мюзикл. И снова — полный зал, и я вижу и слышу это напряжение в публике, эту тишину... это счастье.
— А в человеческих отношениях что для вас самое важное?
— Искренность. Абсолютная. Я, к сожалению, очень чувствую фальшь. Наверное, это помогает мне в профессии и в личных отношениях тоже. И я верю только во взаимную любовь.
— А в чем вообще ваша сила?
— Может быть, в слабости. Я же не знаю.
— Но потрясения в жизни были?
— Конечно. Как без этого? И плакала, истезала себя, переживала, все было. Но я больше склонна видеть мир через позитивные моменты, положительные эмоции. Они сильнее. И они касаются не меня лично. Но наших зрителей, их отклика на то, что мы делаем. Вы, наши зрители, — главный подарок для меня.
