Что это — жестокость? Нашей правоохранительной системе нужны признание и раскаяние, пусть ценой самой смерти?
«Вор должен сидеть в тюрьме. Будет сидеть. Даже если тяжело болен. Даже если прямо там и умрет». Так сегодня понимают органы следствия слова героя легендарного фильма «Место встречи изменить нельзя» Глеба Жеглова. Они уверены: лучше уж человек скончается в СИЗО, чем рисковать, что он, не дай бог, сбежит или откажется от сделки со следствием, дожидаясь приговора на воле.
Вот и Гусев скончался... Бывший заместитель министра Подмосковья был задержан еще в конце января 2016 года по подозрению в хищении 5 миллионов рублей (эти деньги якобы были переведены со счета одной из теплосетей на счета фиктивных фирм). Следствие возбудило против него уголовное дело по части 4 статьи 160 УК РФ «Присвоение или растрата в особо крупном размере» в феврале 2016 года. Суд постановил избрать ему самую жесткую меру пресечения с учетом того, что чиновника поймали в аэропорту Пулково, откуда он собирался улететь в Израиль. 1 февраля Гусева доставили в СИЗО №4 («Медведь»), где и выяснилось, что у него целый букет тяжелых заболеваний, включая сахарный диабет, ишемию, гипертонию, стенокардию, кардиосклероз. Причем риск сердечно-сосудистых осложнений установлен как «очень высокий». Заключенный постоянно жаловался на боли в груди, и медики СИЗО ходатайствовали сами о его освобождении, но суд все время продлевал арест. В апреле экс-замминистра вывезли наконец в ГКБ №20, где проходят освидетельствование самые больные арестанты на предмет наличия или отсутствия у них недугов, препятствующих содержанию под стражей. Медкомиссия пришла к выводу, что, несмотря на плохое состояние заключенного (а это состояние она полностью подтвердила), в СИЗО находиться он может. 9 ноября, когда его вывели на прогулку на 7-й этаж (там на крыше нового корпуса располагаются прогулочные дворики), он схватился за стенку, вздохнул и упал.
Прибывший через несколько минут фельдшер попытался реанимировать его. «Скорая» приехала в 9.20 и констатировала смерть Гусева от острой сердечной недостаточности. «Я присутствовал во время вскрытия, — говорит начальник медчасти СИЗО №4 Александр Кравченко. — У него сосуды и сердце как будто были хрустальными».
Из более чем трех десятков (в числе которых был Гусев) больных заключенных этого изолятора, подавших в нынешнем году прошение о таком обследовании, медкомиссия ГКБ №20 одобрила освобождение только трех человек. По факту освободили лишь одного!
«Наверное, в момент освобождения он был уже мертвый», — грустно шутят арестанты с третьей стадией рака, перенесшие инсульты и инфаркты, которым медкомиссия отказала.
А незадолго до случая с Гусевым судья Мещанского суда приговорила к реальному сроку умирающего директора компании Михаила Чемодурова, которому вменяли заключение нескольких фиктивных сделок. Даже тюремные врачи, которые намучились с Чемодуровым (трижды в неделю они вывозили его под конвоем на гемодиализ), были потрясены этим решением. Следствие и суд тем самым отрезали всем фигурантам дела пути к отступлению, поставив их перед моральным выбором: или жизнь Чемодурова, или вы соглашаетесь с приговором. Есть два постановления правительства, №3 и №54: в одном указан перечень заболеваний, препятствующих содержанию под стражей, а во втором — перечень недугов, препятствующих отбыванию наказания. Люди, которых уже осудили, но которые с этим не согласились и подали апелляцию, не подпадают ни под тот, ни под другой реестр. Они выпали из правового поля. Чемодуров и его подельники оказались в одном уголовном деле. Им так и сказали: если подадите апелляцию, Чемодурова нельзя будет актировать по постановлению правительства №54, и он умрет, не дождавшись решения апелляционной инстанции. Все фигуранты дела сделали выбор в пользу жизни бизнесмена.
Тяжелая болезнь заключенного стала предметом торга для следствия. «Признаешься во всем — у тебя есть шанс выжить, а нет — сдохнешь на бетонном полу», — прямо так и заявил следователь одному из арестантов. Вот в том же СИЗО №4 не смог выйти на свободу совершенно слепой человек. Его актировали по постановлению №54 как уже осужденного, а следователь завел новое дело по другому эпизоду. А раз новое уголовное дело — нужно новое медосвидетельствование.
Почему вообще следователи стали решать — кому лечиться, а кому умирать? Почему суд идет у них на поводу? Три года назад в «Лефортово» правозащитники нашли онкобольную Юлию Ротанову. Тогда они добились, чтобы женщине изменили меру пресечения, выпустили ее на волю до суда. На днях состоялся процесс. «Ротанова проведет в колонии 6 лет». Ротанова — та самая женщина, которую, по мнению правозащитников, посадили вместо Васильевой (она проходила по делу «Оборонсервиса», оказалась «стрелочницей»). Рассчитывать на то, что ее ждет фантастически быстрое условно-досрочное освобождение, как это случилось с Васильевой, ей не приходится. А что такое человек с раком в нашей тюрьме? Это почти что смертный приговор.
Что можно сделать? Уточнить перечень заболеваний по обоим постановлениям. Прописать отдельно случаи, когда человек уже не под следствием, но приговор еще не вступил в силу (подана апелляция, кассация), или когда он одновременно и осужденный, и подследственный. А главное — запретить любое вмешательство следователя в процесс актировки человека.
