Музыканты попали в разработку Госнаркоконтроля после того, как дали объявление в Интернете о продаже лекарственного препарата. Успокоительные таблетки, еще недавно хранившиеся чуть ли не в каждой домашней аптечке, с недавнего времени входят в список сильнодействующих веществ и продаются строго по рецепту, как, впрочем, и пилюли от кашля, содержащие микроскопическое количество кодеина.
По объявлению позвонила подсадная утка — сотрудница ФСКН Карина Карцева, однако сделка оказалась столь ничтожной, что на уголовное дело никак не тянула, но Ксения с Артемом оказались под колпаком.
Через несколько месяцев пара привезла из Камбоджи четыре пачки злополучного препарата. В стране кхмеров лекарство продается свободно. С артистами тут же вышел на связь некий «Коля» — опер из Госнаркоконтроля, по легенде — алкоголик, пытающийся выйти из запоя на успокоительных таблетках. На этот раз улов был крупным. Дело в том, что учитывается полный вес таблетки со всеми невинными наполнителями типа целлюлозы, а не только содержание фармакологически активного вещества. «Коля» приобрел пачку и один блистер — все вместе за 5 тысяч рублей, и карательная машина заработала.
Такие преступники — мечта любого оперативника. Наивные, неискушенные, они легко заглатывают все крючки с наживкой. Доказывая, что препарат был приобретен легально, Ксения предъявила чек из камбоджийской аптеки и паспорт с отметками о пересечении границы. Это признание обернулось еще одной статьей УК — о контрабанде.
— Тем не менее нас отпустили под подписку о невыезде, и на все заседания суда мы приезжали из дома, — говорит Ксения. — Мы не считали себя закоренелыми преступниками. Это лекарство — не наркотик, я понятия не имела о том, что его включили в списки сильнодействующих препаратов. Даже в Таиланде, где за наркотики смертная казнь, это лекарство свободно продают в аптеках.
Она настолько верила в торжество справедливости, что ни капли не сомневалась: их отпустят в зале суда! Год под следствием и судом — достаточное наказание за участие в оперативном эксперименте.
— На приговор я пришла в шелковых черных брючках, кипенно-белой водолазке, бледно-розовой меховой жилетке, расшитой жемчугом, и в сапогах на шпильках. Потом этими шпильками, не помня себя от отчаяния, я била в бетонную стену камеры.
В конвойном помещении суда, в абсолютно черной комнате с исписанными стенами, она увидит рыдающую девушку, которую привезли из СИЗО, где она отсидела год и думала, что ее освободят в зале суда, но ей еще накинули срок.
Как хрупкая девушка с внешностью модели не потеряла себя там, где ломаются даже крепкие мужчины?
***
— Страшно было оказаться среди уголовниц?
- Пока меня везли в автозаке, на жаргоне — в «скотовозке», в СИЗО, я тоже думала, что сейчас попаду в камеру, где сидят злые зэчки, как в фильмах про зону. Тебе ведь кажется, что только ты — жертва чудовищной ошибки. Откроется дверь, и тебя выпустят, а потом ты понимаешь, что жертв очень много.
Много «детей «Ашана», которые украли в гипермаркете больше чем на 1000 рублей.
Со мной была девочка, ее осудили по 228-й, часть 5, там старт от 15 лет. Она учительница, жила на Памире, приехала в Москву работать в семью помощницей по хозяйству. Выяснилось, что эти люди торгуют героином, она сразу попросила ее рассчитать и на следующий день должна была улетать. Ей сказали: «Подержи, пожалуйста, скотч». Они паковали свой товар. В этот момент врываются сотрудники полиции. В квартире было восемь с половиной килограммов героина. Учительнице дали 3 года, потому что на скотче нашли ее отпечатки пальцев.
— Помнишь первые дни в СИЗО-6?
— Сначала сфотографировали анфас и в профиль, как преступницу. Достали из моей сумки флакон духов «Шанель» и демонстративно кинули в пустое помойное ведро: «Этим мы бомжей будем прыскать!».
Тюрьма начинается с карантина. Помещение, рассчитанное на 10 человек, никогда не пустует. Одних разводят по камерам, других запускают. Мне досталась продавленная раскладушка, гамаком провисающая до пола, все кровати были заняты. Часов в камере нет, и ты теряешь отсчет существования. Это сводит с ума. Единственная возможность узнать время — телевизор, но в карантине такая роскошь не предусмотрена.
— Были моменты, когда ты падала духом?
— Сначала я постоянно плакала или проваливалась в сон. Открываю глаза, вижу решетки, вспоминаю приговор — 4 года лишения свободы — и понимаю, что это реальность. Там было очень холодно. Мы спали по двое, чтобы хоть немного согреться. Будят в 6 утра. Выводят гулять раз в день в узенький дворик с высокой бетонной стеной, на которой кто-то написал: «Спаси и сохрани». Через неделю тебя поднимают в камеру, где уже 45 человек — битком, как сельди в бочке.
— Что было тяжелей всего?
— Самое тяжелое — информационный вакуум. Чтобы позвонить, надо написать письмо в суд, который дает разрешение на один 15-минутный звонок. Ответа из суда ждут около двух месяцев. Я с первого дня писала Теме письма, отсчитывая дни и ночи, как мы не вместе. Написала 45 писем из СИЗО и 55 писем с зоны. Цензоры говорили, что я слишком много пишу и они не успевают читать.
Еще жутко, когда человек умирает на твоих глазах. Его рвет кровью, но никто ничего не может сделать. Все подлетают к окнам и начинают кричать: «Три ноль семь! Врача!» Три ноль семь — это номер камеры.
— Что давало силы жить, в чем черпалась надежда?
— Все верили в амнистию. Раньше я даже не задумывалась, что это такое. «Ты родилась под счастливой звездой!» — сказала мне старшая по камере, когда я рассказала свою историю. Первая судимость, ребенок… Кто, как не я? Все ждали «золотую амнистию» — такую же, как после смерти Сталина. Мы этим жили. Потому что если думать о том, что у тебя еще целых четыре года, — не то что руки на себя наложить хочется, хотя были и такие, но хоть криком кричи.
По четвергам — «голый» день, довольно унизительная процедура. Открывается дверь, раздается команда: «Раздеваемся и выходим!» Таким незамысловатым способом администрация проверяет, нет ли у тебя побоев, не наколол ли ты себе татуировки. Женщины покорно выходят из камеры в чем мать родила, а я в танце срываю с себя одежду и выхожу кувырком! Смотрите!
— Ксюша, я слышала от адвоката, что ты была звездой СИЗО. Единственной женщиной, кому дали 15 суток карцера. За что тебя так сурово наказали?
- К нам приводят девочку с ВИЧ, с таким низким иммунным статусом, что у нее грибок по всему телу. В СИЗО «вичевые» содержатся на общих условиях. Но тут все боялись заразиться и выступили с требованием, чтобы больную девочку перевели.
Заходит в камеру замначальника по воспитательной работе — женщина угрожающего вида, килограммов под 200, и начинает объяснять, что в соседстве с этой осужденной ничего страшного нет. Ситуация накаляется. И я, чтобы разрядить обстановку, выступила со своим заявлением: у меня есть коллектив, и мы готовы предоставить творческие услуги на безвозмездной основе.
Творческий человек остается таким везде, даже за решеткой. Я раньше мечтала давать концерты в тюрьмах в колониях. Говорят, бойтесь своих желаний — они исполняются. Хотела выступать за решеткой — пожалуйста.
Замначальника спросила: «И костюмы есть?» — «Есть!» — «И программа хорошая?» — «Конечно!» Я решила показать, что умею. Даже ведь на карантине крутила колесо и делала шпагат. Мах ногой — и носком случайно попадаю ей по плечу, на погон, прямо на звезду. Она кричит: «Денисова!» — я падаю на шпагат: «Простите, пожалуйста, я случайно вас задела!» Написала объяснительную. Меня вызвали на комиссию и за оскорбление сотрудника СИЗО дали 15 суток карцера.
— Карцер — это тюрьма в тюрьме. Как ты выдержала это испытание?
— Сначала ведут к врачу, который удостоверяет, что твое состояние здоровья позволяет находиться в карцере. Затем раздевают догола, выдают робу 56-го размера и тулуп для прогулок, на спине которого краской выведено слово «карцер». Конвоиры наступали на штаны и гримасничали: «Покажи свои помидоры!».
Карцер находится в башне, и сидят там одни мужики. Максимум по 5 суток. Я больше всего боялась, что «через матрас» останусь дальше — это когда через 15 суток тебя поднимают на сутки в камеру и снова дают 15.
Это маленькая комнатка с пристегивающейся к стене кроватью и железной табуреткой. Сначала я рыдала, а потом стала от стенки отрывать камушки и, как Робинзон Крузо, расчертила себе календарь на 15 суток. Если ты попал в карцер до вступления приговора в законную силу, тебе нельзя читать ничего, кроме духовной литературы. Я попросила свой молитвослов и с шести утра, как по расписанию, читала утреннее правило, затем акафисты и поняла, что сила молитвы есть, потому что под вечер непонятно откуда у тебя берется хорошее настроение и начинаешь улыбаться.
Выводят гулять по одному, ты перекрикиваешься с теми, кто тоже в карцере, хотя «межкамерная связь» строго запрещена. Курить в карцере тоже нельзя, и это для курильщиков настоящая пытка. Ищешь в прогулочном дворике окурки, а они специально втоптаны в пол.
— Ты, наверное, как все, надеялась на положительный пересмотр дела…
— Надеялась, что правда восторжествует и весь этот кошмар закончится. Но все оказалось даже страшнее приговора. У меня была апелляция очень сильно написана. В камере СИЗО нет Уголовного кодекса, и все помогают друг другу правильно составлять жалобы, прошения и апелляции.
Зачитываю свой текст, который мог растопить любое сердце, и вдруг слышу: «Апелляционная жалоба удовлетворению не подлежит, оставить приговор без изменения!». Я помню тот свой крик…
Зато, пока в маленькой камере Мосгорсуда, которую называют стаканом, я ждала вызова, мы встретились с Темой после восьми месяцев разлуки. Меня выводят и говорят: «Главное, не ори!» — и вдруг навстречу мой Тема. Нас скрепляют одним наручником. Я кричу любимому: «Неужели я тебя не увижу четыре года? Сделай что-нибудь!».
***
…Потом этап. СИЗО в Орле как пансионат после московской тюрьмы. Три человека в камере, нормальная еда, человеческое обращение. Короткая передышка перед входом в ад — колонию общего режима. В ИК-6 словно остановилось время.
— Было начало апреля, но зима пошла в последнее наступление. Вьюги, метели, мороз. Два баула с вещами, которые я везла из Москвы, выпотрошили. Отбирают почти все, даже ватные палочки. Или ломай их пополам, или они полетят в мусорное ведро. У меня было два пуховых платка, один забрали, второй я прятала полгода, пока не наступила зима.
Тебе приносят «зеленку» — местную форму. Из-за этого колония кажется изумрудным городом, полным зеленых человечков, правда, без доброго волшебника. Тебе надевают платок — основной элемент наказания. Женщину не отпустят по УДО к ребенку за то, что однажды камера ее засекла без косынки. Это значит, что осужденная не сразу встала на путь исправления.
— Там тяжелее, чем в тюрьме?
— Конечно. Сначала карантин в деревенском доме, напичканном камерами слежения, но с одним туалетом на 25 человек, без задвижки. На карантине подъем в пять утра. Вскакиваешь, заправляешь кровать, чтобы ни складочки! Раньше я одеяло в пододеяльник вставить не могла! Ты сразу должен надеть косынку и бежать на зарядку. Неделю наизусть учишь ПВР — правила внутреннего распорядка. Первое правило — каждый осужденный к лишению свободы обязан трудиться.
Трудиться надо добросовестно, то есть выполнять норму выработки на 100 процентов.
— Это вообще реально?
- Мы шили куртки для полиции. Это госзаказ, который должны выполнять профессиональные швеи.
По Трудовому кодексу ты работаешь не больше 40 часов в неделю, но тебя заставляют подписать заявление: «Прошу разрешить мне выполнение сверхурочной работы за дополнительную плату, потому что я должна материально помогать своей семье. Претензий к администрации не имею».
В итоге получаешь шестидневную рабочую неделю с рабочим днем, который мог длиться 13 часов. А после этого дежурство в отряде на 100 человек…
Меня определили на должность чистильщика изделий. Куртка на выпуске вся в нитках, норма — 63 секунды. Не пойдешь на перекур, на обед — все равно не успеешь. Вкалываешь, не поднимая головы, и выполняешь норму на 15 процентов.
Тебя вызывают на комиссию и говорят: «В чем дело, осужденная? Ты не стремишься домой?» Однажды я упала в обморок от страха. Но проценты можно покупать за еду и сигареты. Это спасало.
— Обычно администрация поддерживает порядок в зоне руками заключенных.
- Страшнее человека, чем наш бригадир Ира, я не видела никогда. Она прессовала всех. Ожесточенная. У нее был срок 16 лет. Она отсидела 12 и, на мое счастье, через два месяца ушла по УДО.
Когда Ира поднималась в цех, люди покрывались холодным потом. Она могла взять человека за волосы и бить о швейную машинку головой. Машинка продолжала строчить, и женщины прошивали пальцы.
Иногда вспыхивали массовые драки из-за того, что кто-то не успевал выполнять норму и тормозил весь поток. Женщины уставали так, что на длительном свидании с мужем падали в кровать и спали все трое суток так крепко, что их не могли добудиться.
— Наверное, есть абсурдные правила, которые невозможно соблюдать.
— Их множество. Зона поделена на локальные участки — отсеки. Свободного перемещения нет. Одиночное хождение запрещено. Только строем в 6 человек. Однажды мне надо было взять пуанты в клубе. Получаю разрешение. Возвращаюсь с пуантами, мне говорят: «Рапорт о взыскании за одиночное хождение!» — «Вы же мне сами разрешили!» — «Мы тебя отпустили только туда».
Там ничего нельзя. Если застукают ночью с ручкой — рапорт. Запрещены любовные романы, детективы. Нельзя иметь лекарства на руках. Если у тебя заболел живот, ты не можешь получить свои таблетки. За лекарством, которое выписал врач, надо два раза в день отстаивать длиннющую очередь. Я зуб полтора месяца подручными средствами лечила, даже бычки от сигарет запихивала.
— Ты и на зоне создала музыкальный коллектив!
— Там я сделала 39 культурных мероприятий и получила за них всего одну благодарность. Чтобы создать коллектив в зоне, надо было горы свернуть. Я рвалась на волю! Даже получила специальность каменщика 3-го разряда! Теперь у меня диплом ПТУ!
— Помнишь, как ты вышла из колонии?
— Я до последнего не верила, что меня освободят. Самое страшное — получить рапорт о взыскании накануне УДО. Были случаи, когда люди, отсидев 10 лет, выходили за ворота, где уже встречали родные, как поступал протест из прокуратуры и их, за землю цепляющихся, возвращали назад.
Меня отпустили в ноябре. Пока не отъехали от колонии подальше, боялась, что патруль бросится в преследование. Накануне кто-то набил мой баул кирпичами. Это был последний привет из зоны. На берегу реки я сожгла ненавистную зеленую форму.
А вскоре я поехала на свидание к Артему. Я очень люблю готовить и, зная, что в зоне скучаешь по домашней еде, привезла солянку сборную, домашние котлетки, жареные пирожки с капустой, собственноручно слепленные пельмени. Даже испекла торт а-ля «Наполеон» на 18 коржей с ягодами. На приготовление ушло 7 часов 40 минут!
— Когда человек попадает в такую передрягу, он часто остается один на один с бедой. Любимые предают, друзья отворачиваются.
— Мне повезло. Никто не предал, не отвернулся. Свою любовь я сберегала в письмах. Это помогло выжить в условиях, которые перемалывают тебя как личность.
Анатолий, отец моего сына Данилы, продал свою единственную квартиру в Волгограде, набрал кредитов, чтобы поддерживать меня в тюрьме и в зоне. Певец Дмитрий Маликов мне тогда очень помог.
— Вы были знакомы?
— С Дмитрием я познакомилась, когда училась в балетной школе. Мне было 14 лет. Я стала самой большой поклонницей его творчества, ездила на все его выступления. Потом работала в продюсерском центре. А позже создала свой коллектив девочек-блондинок, который исполняет лучшие хиты Маликова.
— Ксюша, ты вернулась в свою стихию. Выступаешь с коллективом «Белый песок», ведешь праздники, пишешь сценарии, участвуешь в благотворительных концертах. Прошлое заросло, как рана. Но шрам остался?
— В первые дни я боялась выходить из дома. Боялась, что подбросят пакетик с наркотиком и сделают из меня рецидивистку!
Когда спрашивают, хотела ли я что-то изменить в своей жизни, я говорю: «Пусть будет так, как было: и хорошее, и плохое». После того, что со мной случилось, больше начинаешь ценить жизнь, потому что тебе есть с чем сравнивать.
Раньше я могла считать себя несчастной только потому, что у меня чего-то нет, а сегодня сразу вспоминаешь клетку. Не поймешь, что такое свобода, пока ее не потеряешь. Я выстояла. Меня это не сломало.
