21 февраля 2016 года в Москве в квартире по улице Дегунинской выстрелом в голову из травматического пистолета «Оса» был убит мужчина.
Что мы знаем о нем? Бывший полицейский, работавший после выхода на пенсию инкассатором (оружие принадлежало ему). Муж, отец троих детей.
В этот же день там же была найдена с тяжелыми ранениями его 76-летняя мать Людмила Минакова (фамилия изменена). Мало что интересного можно рассказать о ней: работала телефонисткой, несколько лет назад похоронила мужа, на учете в ПНД не стояла (а вот это важно, запомните).
На входной двери квартиры висела записка со словами: «Не могу смотреть, как он спивается и погибает. Если будет жить, ему будет хуже».
Полицию и «скорую» вызвали внуки, которым, по их словам, позвонила бабушка и которые первыми примчались на место преступления. В тот же день возбудили уголовное дело по статье 105 (убийство). Старушку в больнице откачали, и она во всем сразу же призналась. Людмилу Минакову, несмотря на почтенный возраст и все ее многочисленные болезни, арестовали, поместили в СИЗО. На прошлой неделе Тимирязевский районный суд Москвы установил ее виновность в убийстве собственного сына и вынес постановление о применении мер принудительного медицинского характера.
Казалось бы, все банально — мать устала от пьянства своего непутевого сына и решила покончить с ним. Таких историй по всей России десятки, если не сотни. И если бы Минаковой дали срок, никто бы и внимания не обратил на множественные несостыковки. Сама она была сначала готова отправиться в колонию, где и дожить свой век, а потом унести возможную тайну в могилу. Но бабушку признали невменяемой и назначили принудительное лечение, и — упс! — с этим она оказалась категорически не согласна.
Минакова так сильно и так отчаянно не хотела в психушку, что попросила правозащитников найти ей адвоката. «МК» бросил клич, и защищать бабушку стал Виктор Паршуткин. Получив доступ к материалам уголовного дела, он... ахнул и написал заявление о самооговоре Минаковой.
— А вообще это дело — удивительный случай даже с точки зрения юриспруденции, — говорит Паршуткин. — Вот обвиняемую признали невменяемой. Но объяснения и показания невменяемого человека не имеют юридической силы. А других доказательств ее причастности к убийству попросту нет! Мотива убийства тоже нет. Из материалов дела вообще не усматривается то, что произошло в действительности. Все построено на признательных показаниях старушки, которые, как я уже говорил, недействительны, если уж признана невменяемой она сама.
Загадка номер один «для мисс Марпл», то есть для вас, уважаемые читатели. Сумасшедшая ли Минакова?
Адвокат (а он, напомню, независимый, привлеченный к делу по просьбе редакции) говорит, что у него сложилось стойкое впечатление: бабушка совершенно нормальная. Так же считают правозащитники и сокамерницы Минаковой.
— Первая наша встреча с ней состоялась в СИЗО №6, — рассказывает член ОНК Анна Каретникова. — На кровати при входе в большую камеру сидела старенькая-старенькая, скромная и интеллигентная, седая, в очочках женщина. Она всегда и всего стеснялась. Стеснялась попросить у нас ручку, бумагу, конверт. Я это потом поняла и сама для нее всё готовила и оставляла. Бабулечка сохранила к преклонным годам не только удивительную аккуратность, но и рассудительность, и трезвость. Она очень хорошо поняла, что я только по правам человека и условиям содержания, и не задавала лишних или глупых вопросов. Она однажды подошла ко мне, дождалась своей очереди и очень серьезно и доверительно шепнула: «Мне из посылки не выдали тазик. В квитанции есть, а мне не принесли». Тазик мы нашли и вернули Минаковой. Потом я видела ее много раз в той же камере, старушка просила только о том, чтобы ее не отправляли в психушку. Сокамерницы тоже говорили: «Ну какая она сумасшедшая?»
После признания Минаковой невменяемой ее перевезли в психбольницу «Бутырки» (предполагается, что оттуда ее этапируют в закрытую клинику для принудительного лечения). Так вот в «Бутырке» врачи Минаковой даже таблеток не дают, поскольку считают, что в медпомощи она не нуждается. Ни истерики, ни бредовых состояний у нее нет.
А вот и противоположное мнение.
— Она странно себя вела в последние годы, — говорит сын умершего, внук Минаковой Сергей. — Это от одиночества, наверное. Было письмо, которое она написала 6 лет назад, где говорила, что за ней следят. Письма этого мы не сохранили. Я думаю, было так: у бабушки в голове что-то щелкнуло, вот она и убила отца.
Показания невестки почти такие же. Дескать, старушка потихоньку сходила с ума, и вот все это привело к убийству.
— Моя невестка — врач-терапевт, — говорит бабушка Минакова. — Когда меня привезли в психушку с перерезанными венами, она пошла к главврачу, долго о чем-то разговаривала. Может, тогда было решено сделать меня сумасшедшей?
Все родные — а остались только невестка и ее дети — дали на суде показания, что бабушка «немного того», что якобы она в последние годы вела себя странно, вот и дошло до смертоубийства. Очень это обидело и рассердило Людмилу Николаевну! Минакова выступила на суде с четкой, грамотной речью, пуская в близких (особенно в свою невестку-вдову) «стрелы ярости»:
— Как вы все могли меня оговорить, что я сумасшедшая?! Своих детей ты (обращаясь к невестке. — Авт.) не боялась мне отдавать на воспитание. Твоя беременная дочь долгое время жила у меня и тоже не боялась. Как вы все могли сказать врачам, что я говорила о своем сыне как о сумасшедшем или бомже? У него две квартиры в собственности, работа, он ничем не хуже вас и других.
И все же суд сделал вывод о невменяемости Минаковой, основываясь на диагнозах, которые поставили ей после попытки суицида.
«С 21 февраля по 1 марта 2016 года Минакова находилась в соматопсихиатрическом отделении для хирургических больных в НИИ скорой помощи им. Склифосовского с диагнозом: «Множественные резаные раны обеих предплечий. Резаная рана 2 зоны шеи. Параноидальная шизофрения. Умышленное самоповреждение режущим предметом».
С 1 по 24 марта 2016 года она была на стационарном лечении в ГБУЗ «Психиатрическая больница №4 им. Ганнушкина ДЗМ». При поступлении ей был поставлен диагноз: «Органическое бредовое расстройство в связи со смешанными заболеваниями». Диагноз при выписке: «Шизофреническая реакция с ассоциированным стрессом».
— Даже судя по научной литературе, эти диагнозы не предполагают 100% невменяемости, при которой больной не может руководить своими действиями и предвидеть их последствия, — говорит Паршуткин. — Наличие бредовых идей, в частности, представляет собой непоколебимое убеждение в чем-то ложном. Вполне возможно, что это ложное как раз и заключается в убеждении в ее вине в убийстве, которого она не совершала. А свой медицинский диагноз комиссия экспертов при проведении амбулаторной комплексной судебно-психиатрической экспертизы в отношении Минаковой не поставила. Мы просили о независимой экспертизе в НИИ Сербского, но нам пока отказывали.
Загадка вторая — убивала ли Минакова своего сына.
Минаковы — совершенно простая семья москвичей. Что мы о ней знаем? Отец был инкассатором, мать — доктор, сын — студент ветеринарной академии, дочь вышла замуж. В любой семье бывают ссоры, вот и Минаковы иногда ругались. Обычно перепалка случалась между отцом и сыном. Иногда конфликт не ограничивался словесными оскорблениями. Судя по показаниям супруги убитого, 6 февраля он поднял руку на сына. Сам студент Сергей этого не отрицает: «Он начал меня цеплять и бить. На следующий день мы позвонили бабушке и сказали, чтобы она его забрала. Бабушка приехала через пару часов, и они вместе с отцом уехали к ней домой».
C тех пор и до момента убийства Минаков жил с матерью. Но известно, что утром он был у себя дома, видел сына. Потом вернулся к матери в квартиру. Из заключения эксперта следует, что смерть Минакова наступила в промежутке времени с 15.00 до 18.00. А где в это время находился сын убитого? В ходе следствия он дал такие показания: «Последний раз я видел отца примерно в 10 час. 00 мин. Когда он уехал, я отправился по делам. Приехал домой примерно в 16 час. 00 мин». Однако следствие не установило, где он находился в период с 10 час. 00 мин. до 16 час. 00 мин. 21 февраля 2016 г., в том числе в то время, когда было совершено убийство. Алиби ему где-то с 16.00 обеспечивают его мать и сестра.
Биллинг телефона студента никто не делал. И вообще его, единственного, кто имел пусть не слишком явный, но мотив, в первый раз допросили спустя месяц (!) после убийства.
С самого начала следствие устроило то, что бабушка заявила: «Убила я». Потому никто не стал исследовать записи камеры видеонаблюдения в подъезде, брать отпечатки пальцев на пистолете и т.д., и т.п. И мало кто обращал внимание на несостыковки. Вот только некоторые из них: внучка показала, что по телефону бабушка сообщила ей, что Минаков покончил жизнь самоубийством — он застрелился.
— Однако после встречи с родственниками заявила, что это она убила, — говорит Паршуткин. — Вполне возможно, под чьим-то влиянием. Может быть, они поняли, что версия о самоубийстве не выдержит никакой критики.
— По характеру раны видно, что он не мог сделать это сам, — поясняет Сергей. — Люди так в себя не стреляют. И сами пистолет после этого под подушку не кладут.
Значит, все понимали, что версия самоубийства не пройдет. Но кто тогда выстрелил?
— Вы посмотрите на ее руки, — говорили правозащитникам сокамерницы Минаковой. — Она ими миску толком удержать не может, не то что тяжелый пистолет. Она нам говорила, что брала оружие, только когда пыль с него протирала.
На вопрос судьи, умеет ли она стрелять, бабушка отвечала, мол, да, сын ее учил. Но следствие не провело ни одного оперативного эксперимента, хотя, казалось бы, куда проще — дайте бабушке в руки пистолет и попросите показать, как им пользоваться! Не стал выяснять следователь и то, были ли следы пороха на одежде Минаковой.
— Если бы она умела пользоваться пистолетом, то застрелилась бы, а не резала себе вены, — считает Паршуткин.
И, кстати, про эту попытку самоубийства. На вопрос, почему она решила уйти из жизни, Людмила Николаевна отвечает:
— А какой смысл без него жить было? Он у меня один. И вот сейчас все они ведь от меня отвернулись.
На суде адвокат Паршуткин ходатайствовал о возвращении дела прокурору. Судья спросил у Минаковой: «Понятно, что просит адвокат? Он считает, что вашего сына убил ваш внук». Паршуткин возразил: «Я не считаю, что убил внук. Я просто указываю, что по материалам дела он единственный, кто имел умысел на убийство. А кто убил — в этом необходимо разбираться». Когда судья ушла в совещательную комнату, Минакова подозвала адвоката: «Я вас очень прошу, я умоляю вас, пусть мальчик спокойно живет и спокойно учится, не мешайте ему жить, не портите ему жизнь».
В ближайшее время дело Минаковой рассмотрит апелляционная инстанция.
— И я подал заявление о привлечении к уголовной ответственности за проявленную халатность следователей, прокурора, утвердившего обвинительное заключение, — говорит Паршуткин. — В Конституционный суд подготовил две жалобы. Первая — на те нормы УПК, которые позволяют принимать в качестве юридически значимого доказательства показания невменяемого человека. Вторая — на тот факт, что комиссия экспертов может опрашивать человека об обстоятельствах дела без защитника, и эти показания могут быть использованы в суде и во время следствия против него (как было с Минаковой).
А что же сама бабушка? Она хочет в тюрьму.
— Я за те дни, что провела в психбольнице, точно поняла: ни за что туда не вернусь. Я не хочу последние свои дни провести там. А на зоне — согласна. Я уже все выяснила: в колонию даже часть пенсии переведут.
— Мы считаем, что бабушке лучше будет в психбольнице, — это было последнее, что сказал Сергей...
Это дело, возможно, не только об одном убийстве. Оно о жертвенности. О родственных отношениях, о качестве психиатрических экспертиз и следствия в России. Мы не беремся судить, кто убийца. Пусть эти выводы сделаете вы, уважаемые читатели. И, разумеется, вышестоящая судебная инстанция.
