— Давид Георгиевич, в последние годы наши врачи получили возможность ездить по миру, делиться с коллегами опытом, узнавать что-то новое, получать информацию из первых уст. Например, недавно в Париже прошла крупнейшая европейская ежегодная конференция Euro PCR, где вы и ваши коллеги представляли нашу страну. Каковы ваши ощущения?
— В области рентгенэндоваскулярной хирургии проходит два ключевых события в мире: это парижская конференция Euro PCR и американская TCT. Ежегодно их посещают звездные врачи, самые известные и уважаемые, со всего мира. На первых таких конференциях, в начале 1990‑х годов, активных участников из России не было — нас не признавали, мы жили в полной изоляции. После очень больших усилий ситуация изменилась, и с нашим мнением стали считаться. Сначала нас приглашали как слушателей, потом как лекторов, а в последние годы мы стали даже членами faculty — большого жюри конференции PCR. То есть мы теперь можем не только выступать, но даже быть организаторами больших заседаний. В общем, за последние 20 лет нам удалось многого достичь, потому что мы стали частью международного медицинского сообщества. У нас много талантливых людей, но, если врач не интегрирован, у него нет возможности получать информацию о последних открытиях и достижениях, представлять свои результаты международному сообществу. Я хорошо помню советские времена. Как трудно было осваивать что-то новое! Мы варились в собственном соку и каждый раз изобретали велосипед. В условиях полной изоляции велосипед получался у нас то с квадратными, то с ромбовидными колесами. Когда в 1991 году я впервые поехал на стажировку в Америку, вернулся оттуда совершенно другим человеком как профессионал — только в результате общения, обмена мнениями может возникать что-то новое и интересное...
— В силу нынешней политической ситуации такое общение, вероятно, стало проблематичным?
— Международная ситуация сейчас не очень радужная. Возможно, именно наше взаимодействие с зарубежными коллегами может внести лепту в разрядку международных отношений. Мы не должны конфликтовать, мы должны сотрудничать. Раньше был популярным термин «народная демократия». Медики должны быть вне политики, но их международное взаимодействие может поспособствовать миру, в том числе и политическому. Мне не очень понравилось, когда один российский регион на парижской конференции выступил самостоятельно с государством Белоруссия. Это как раз одно из проявлений дезинтеграции.
— Но объединились вы все же с Латвией. Как, кстати, развиваются отношения с коллегами из этого государства?
— У нас очень хорошая дружба, причем уже давно. Поначалу они к нам относились настороженно, и потребовались годы, чтобы наладить отношения. А вот с Эстонией, увы, пока не получилось. Однако врачи, повторяю, должны быть вне политики. У нас общая цель — служить людям. И очень важно, чтобы мы не были изолированными. Иначе начнется то, что мы уже проходили: мы отдельно — и весь мир отдельно. Такая ситуация не способствует прогрессу в медицине и в здравоохранении.
— Вы не раз говорили, что такому прогрессу не способствует и новая система одноканального финансирования медицины...
— Да. У нашей страны, кажется, единственной в мире, эта система построена так, что траты медицинскому учреждению из системы ОМС компенсируют по утвержденным тарифам, которые порой в несколько раз ниже реальной стоимости лечения. Что происходит в клиниках цивилизованных стран? Больной поступает в больницу — и сразу же начинается отсчет. Все процедуры, которые ему проводят в рамках существующих общепринятых стандартов, заносятся в калькулятор, и, когда человек выписывается, смета напоминает простыню. Ее передают в страховую компанию, а та платит. У нас лечение больного заранее обозначено суммами, которые крайне малы. В итоге больницам выгодно использовать самые дешевые методы лечения. Поставили пару раз горчичники, раз клизму — и на выходе получили такую же сумму, какую у нас выделяют на стентирование коронарных артерий. Как вы думаете, сколько по нашим стандартам стоит лечение пациента с хронической ишемической болезнью сердца?
— Со стентированием или без?
— А это не важно, в стандарте этого не написано. Лечение по ОМС стоит 19 800 рублей. Но если проводить стентирование — это минимум 100 тысяч рублей. И как мне лечить больного с ИБС? Я считаю крайне необходимым как можно быстрее повысить тарифы на некоторые виды медицинской помощи. Особенно по заболеваниям, которые дают наибольшую инвалидизацию и смертность.
— Наверняка ведь скажут, что кризис, денег нет...
— Деньги можно найти, если тратить их разумно, не воровать. Вот как организована сегодня система закупок оборудования и расходных материалов для клиник? Для моей больницы все это закупает Департамент здравоохранения и его дочерняя организация. Скажите, кому выгодно купить хороший расходный материал — мне, врачу, который лечит больного, или чиновнику, который зачастую в этом даже ничего не понимает и для которого важно экономить средства? Ему все равно, а мне нет. К тому же самое дешевое — это далеко не самое лучшее. Поэтому надо дать возможность руководителям учреждений самим выходить на торги и приобретать то, что им нужно. А если каким-то руководителям не доверяют — учреждение всегда можно проверить. Это должно быть задачей Департамента здравоохранения и Фонда ОМС. А сегодня... О каких новых методиках в лечении я могу говорить, когда речь идет о выживании? Я весь в долгах, мне нужно новое оборудование, а приходится заниматься рутиной. Такая ситуация отбрасывает наше здравоохранение на годы назад.
— Говорят, с помпой закупленное в ходе модернизации здравоохранения оборудование теперь простаивает?
— Это так. Причина — крайне сложная процедура его ремонта. Разумеется, ни одно медицинское учреждение не в состоянии ремонтировать КТ или МРТ за свой счет. У меня, например, четыре рентгеноперационных с современных оборудованием, два КТ, один МРТ. Это все очень дорогая техника. И каждые 1,5–2 года надо менять рентгеновскую трубку. А она стоит 80–100 тысяч евро. В итоге у меня КТ не работает с прошлого года — я не могу сам купить трубку, это должен делать Департамент здравоохранения. У меня не работает одна рентгеноперационная — тоже ждет трубку. И будет ждать еще месяцы — у нас зачем-то проводят тендеры, хотя понятно, что трубку для аппарата одной фирмы производит только эта фирма. И я не один такой. Уверен, что сегодня простаивает существенная часть закупленной «тяжелой» техники. Нельзя, да и не нужно было закупать столько оборудования. Да, теперь у нас больше МРТ, чем в Лондоне, о чем с гордостью говорят наши некоторые чиновники. А почему их в Лондоне меньше? Там понимают, что они в таком количестве просто не нужны... Без решения всех этих проблем ни о каком прогрессе в здравоохранении не может быть и речи. И я очень боюсь, что, если мы и дальше пойдем таким путем, мы не сможем рассказывать о наших прорывах на мировых конгрессах. Ведь мы будем думать только о том, чтобы выжить.
