Работа пресс-секретарем президента СССР Михаила Горбачева. Два с лишним десятилетия на посту руководителя крупнейшего российского информационного агентства. Должность вице-премьера РФ в кабинете Черномырдина. Только на подробное перечисление «послужного списка» Виталия Никитича Игнатенко может уйти несколько абзацев газетной площади. Но причина высочайшего авторитета Виталия Игнатенко — не только и не столько в тех высоких должностях, что он занимал.
Виталий Игнатенко — командный политический игрок, который не предает, который держит удар. Человек, который, являясь стопроцентным реалистом, остается при этом романтиком и идеалистом. Накануне своего юбилея Виталий Игнатенко вспомнил в интервью «МК» о самых ярких эпизодах своей политической и журналисткой карьеры.
— Виталий Никитич, почему вы решили стать именно журналистом? И были ли какие-то другие варианты при выборе профессии?
— В самом раннем детстве, когда я занимался музыкой, я мечтал стать дирижером. Но это быстро прошло. Я увлекся журналистикой, и это увлечение все пересилило. Журналистика — это, по-моему, наиболее близкий путь к товариществу. Журналистика — это то, что приближает каждого отдельного человека к человечеству как к чему-то целому. Я пришел к этому выводу в юности и по-прежнему думаю так и сейчас. Я ни разу не пожалел о своем выборе профессии.
— А легким ли был ваш путь в профессию? Например, была ли у вас уверенность, что вы сможете сразу поступить на журфак? Конкурс в 1958 году, наверное, был очень немаленьким?
— Очень большим. И принимали в первую очередь производственников и тех, кто уже отслужил в армии. Для вчерашних школьников было выделено всего 15 мест. Конкурс составлял примерно 20 человек на место. Но уверенность, что я сразу поступлю, у меня почему-то была. У меня уже были публикации. И я твердо верил, что у меня все получится. Однако продержалась она только до первого экзамена. На первом экзамене рядом со мной сидел замечательный молодой человек Миша Палиевский, который писал сочинение в стихах. И, увидев это, я подумал: наверное, я не туда попал!
Но в результате мы поступили оба. Мне повезло: я набрал 19 баллов из 20. А Миша получил за сочинение удовлетворительную оценку. Это было почти равнозначно провалу. Но на Мишу обратил внимание будущий декан факультета Ясен Засурский. Он решил, что такой талантливый мальчик, который описывает все в стихах, достоин того, чтобы учиться на журфаке. Миша был принят в университет. Потом он действительно стал очень классным журналистом и при этом по-прежнему сочинял стихи.
— Свой первый значимый материал вы помните?
— Помню, конечно. В нем было так много ошибок, что меня из-за него чуть было не прогнали из «Комсомольской правды». Назывался он «Металлург шагает в море» и был посвящен теплоходу «Металлург Амосов». В одной маленькой заметке я умудрился допустить целых тридцать ошибок. Я написал, например, что в Херсоне есть море, а там его нет. Еще я написал, что солнце опускается в море, что стапеля стоят на морском причале, что теплоход шел со скоростью 30 узлов в час... Видимо, такое количество ошибок было достойно Книги рекордов Гиннесса. И поэтому меня оставили! (Смех.) Правда, после этого я больше ошибок уже не допускал.
— Какой случай из вашей журналисткой практики вы считаете самым забавным, а какой — самым экстремальным?
- Забавных очень много было случаев. Ну вот пожалуйста, например, такой. В те годы была очень популярна рубрика «Журналист меняет профессию». И вот в рамках одной из своих «смен профессии» я работал в Ленинграде официантом в ресторане «Нева».
Вдруг в этот ресторан пришла моя одноклассница с каким-то парнем. Она сидела не очень далеко от обслуживаемых мной столов, но все время за мной наблюдала и ничего не могла понять. Она ведь знала, что я журналист. А молодой человек, как она позднее мне рассказала, ей говорил: «Да ты посмотри на его физиономию! Какой он журналист? Явный официант!» Через какое-то время после этого дня я смог ей позвонить и все рассказать. А до моего звонка она чуть с ума не сошла: вроде он, но как он оказался в этом ресторане?!
Других случаев, как потом выяснилось, тоже было несколько. В рамках той же самой рубрики «Журналист меняет профессию» я работал палубным матросом на танкере «Джордано Бруно». Находясь в море, мы загорелись. Это было мое первое столкновение со стихией, и оно на меня очень подействовало.
Потом мы с моим другом Олегом Игнатьевым несколько раз совершали марш-броски вместе с партизанскими отрядами в африканской стране Гвинея-Биссау. Это было, думаю, опасно. Нам нужно было за 40 дней пройти всю страну пешком — тропическая жара, бомбежки, минные поля. Периодически на партизанские тропы совершали налеты военные самолеты. Они обливали все вокруг напалмом. Те, кто попадали в очаг лесного пожара, как правило, погибали. Надо было успевать выскакивать. Мы попадали в такие ловушки несколько раз. Повезло.
— У вас при этом не возникало мыслей: зачем мне все это? Ради чего я сюда приперся?
— Да нет. У меня был журналистский максимализм, уверенность, что я это все преодолею. Кроме того, как я уже сказал, рядом со мной шел замечательный журналист-международник Олег Константинович Игнатьев — испытанный человек, который в составе морской пехоты прошел всю Великую Отечественную войну. Он был старше меня и шел очень спокойно. Я должен был ему соответствовать. Кстати, командир нашего партизанского отряда стал потом президентом республики. Мы с ним долго переписывались.
— В 1978 году вы очень радикально сменили профессию: с журналистской работы вы перешли на управленческую — на должность заместителя заведующего отделом международной информации ЦК КПСС. Чем это было вызвано?
— В ЦК уже тогда произошли некоторые изменения. Появилась необходимость создать отдел, который бы занимался журналистикой, внешнеполитической пропагандой. Нашей задачей было смотреть на себя глазами иностранных коллег. В круг моих обязанностей входило курирование ТАСС, Агентства печати «Новости», телевидения. Мы стали активно приглашать ведущих внешнеполитических журналистов газет в ЦК партии, знакомить их с внутренними документами, с сообщениями посольств, других наших служб. Мы хотели, чтобы наши коллеги-журналисты были всегда насыщены первостатейной информацией. Я считаю, что это была работа очень полезная для страны.
— А у вас был сильный культурный шок от перехода в радикально иную среду? Вам хотелось вернуться обратно в журналистику, или бюрократическая стихия вас увлекла и затянула?
— Да, конечно, я не очень уютно себя чувствовал в ЦК в первые годы. Меня тянуло в редакцию. Я по всем вопросам старался сверить свои ощущения с коллегами, которые остались работать в прессе. Потом моя новая работа меня увлекла: я был очень востребован. Но, разумеется, мысль о возвращении в журналистику меня не оставляла. Проситься куда бы то ни было в ЦК было не принято. Но руководство ЦК было в курсе, что я бы с удовольствием ушел на журналистскую работу. За восемь лет моей работы на Старой площади рассматривалось несколько вариантов такого ухода: обратно в «Комсомольскую правду» — в качестве главного редактора, в «Известия», обратно в ТАСС.
Однако ни один из этих вариантов по разным причинам не прошел. Но вскоре после прихода к власти Михаила Сергеевича Горбачева было принято решение: в центральном аппарате партии должны работать только люди, у которых есть опыт линейной партийной работы в райкомах и горкомах партии. У меня такого опыта не было. И мне предложили пойти главным редактором в журнал «Новое время». Я это предложение с удовольствием принял. Мне казалось, что мы делали тогда хороший журнал.
— Вам это не казалось. Как человек, который с огромным удовольствием читал «Новое время» в свою бытность школьником, могу сказать, что это был прекраснейший журнал.
— Это была совершенно новая, совершенно другая журналистика. У нас работали прекрасные молодые ребята — Саша Пумпянский, Леня Млечин, Володя Кулистиков, Галя Сидорова, Дима Погоржельский, Саша Лебедев, Алексей Букалов, Марина Шакина — все как на подбор звезды. Саша Бовин у нас печатал почти каждую неделю те свои материалы, которые ему не давали печатать в «Известиях». И нам позволяли все это делать. Правда, меня все время укоряли, однажды даже предупредили строго, что я ставлю себя вне партии. В ГДР наш журнал даже запретили. Было много скандалов. К примеру, я поехал без разрешения ЦК в ЮАР. Встретился там с президентом «расистcкого режима» Фредериком де Клерком, будущим нобелевским лауреатом. Чуть не прогнали за самоуправство. Выручил Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. На дворе уже было такое время, что можно было доказывать свою правоту и нужность именно такой журналистики.
— С 1990 года по август 1991 года в качестве пресс-секретаря Президента СССР вы были одним из самых близких к Горбачеву людей. Было ли у вас в этот период ощущение, что Советский Союз находится на грани крушения?
- Не было у меня такого ощущения. С моей точки зрения, все тогда шло к тому, чтобы заключить союзный договор. К тому, чтобы Советский Союз стал более современным, более мобильным государством с демократическими отношениями центра и республик. Это был прекрасный договор, за который все ратовали, включая Бориса Николаевича Ельцина. Но те, кто устроил неконституционную акцию с ГКЧП, все обрушили, запустили процесс распада.
Однако что сейчас об этом говорить? Мы уже давно живем в другом государстве. Наверное, мы должны просто для себя сделать выводы: в нашей стране нельзя ничего делать на скорую руку. Мы страна, где надо думать, думать и еще раз думать. С бухты-барахты, вот так на живую нитку — это не проходит, приводит к самым непоправимым последствиям.
— Извините, но не описали ли вы именно то, что очень многие ставят в вину Горбачеву? Мол, он действовал непродуманно, импульсивно, и в результате Союза не стало.
— Я бы не сказал, что Михаил Сергеевич Горбачев действовал импульсивно. Он действовал быстро, он значительно опережал свое время, возможности своего аппарата, возможности своих коллег. Он, можно сказать, не соизмерил свои силы. Михаил Сергеевич, на мой взгляд, не ощутил вовремя, какой объем негативной энергии накопился за многие-многие годы в советском и партийном аппарате, в спецслужбах. Он не осознал, какое надо приложить нечеловеческое усилие, чтобы это все перебороть. Но, хотя у Михаила Сергеевича Горбачева что-то не получилось, я все равно считаю его великим человеком, который сделал Россию другой.
— При каких обстоятельствах вы вернулись в ТАСС после провала ГКЧП в августе 1991 года? Почему вы не остались в кремлевском аппарате Горбачева?
— На следующий же день после возвращения Михаила Сергеевич с Фороса он собрал в Ореховой комнате Кремля своих самых близких соратников. Я там тоже был. Мы начали обсуждать кадровые назначения. Требовался новый министр иностранных дел, новый председатель КГБ, новый министр внутренних дел, новый министр обороны. Кандидаты на все эти должности были быстро подобраны. И тут разговор зашел о том, что требуется еще и новый генеральный директор ТАСС: прежний руководитель агентства в период ГКЧП повел себя, мягко говоря, не по-государственному. Все посмотрели на меня. И Михаил Сергеевич сказал: тебе придется туда пойти.
Конечно, я ответил согласием. Александр Николаевич Яковлев отправился представлять меня коллективу, но перед этим сказал: чтобы тебе спокойно работалось, надо позвонить Борису Николаевичу Ельцину. Он тут же при мне сделал этот звонок. И Борис Николаевич сказал: да, я его знаю, он смело себя вел во время путча, я его очень поддерживаю. Потом Борис Николаевич позвонил мне сам и поздравил. Вот так и получилось, что я проработал генеральным 22 года и 22 дня!
— А почему, как вы думаете, вам удалось занимать такую сверхответственную должность при четырех президентах: Горбачеве, Ельцине, Путине и Медведеве и снова Путине?
- На этом посту ты должен быть профессиональным, честным журналистом и просто честным человеком. Ничего другого не надо. Этих двух качеств вполне достаточно.
Во время попытки государственного переворота в октябре 1993 года ко мне в кабинет ввалились полупьяные люди и начали тыкать мне в живот автоматом: «Передай сообщение, что Ельцин низложен». Если бы ТАСС передал эти четыре слова «Режим Ельцина низложен. ТАСС», то этому сообщению все бы поверили. Никому другому не поверили бы, а ТАССу поверили. Вы представляете, что бы в этом случае началось?
Но, хотя эти молодчики захватили весь ТАСС и положили всех на пол, они не смогли среди всей коллегии ТАСС найти даже одного предателя, который бы передал нужное им сообщение. А сами они, будучи непрофессионалами, не знали, как это сделать. Они, конечно, привели с собой какого-то «генерального директора». Указ у меня был с подписью Руцкого о том, что я освобожден от должности. И какой-то дядька пришел, сел на мое место, крутился на моем стуле. Но сделать этот дядька ничего так и не смог.
— А вы не думали о том, что этот автомат может и выстрелить?
— Когда к нам в здание принесли с улицы первого убитого — офицера, который попал под пули около ТАСС, — я, естественно, задумался. Задумался не о себе. Задумался о том, что у нас десятки женщин в кабинетах, на выпуске. И о том, что для них надо найти безопасное место. Таким самым безопасным местом оказалась моя комната отдыха — она без окон. Я туда набил всех, кто мог оказаться под огнем снайперов. И эта предосторожность оказалась не напрасной. Кабинет моего первого заместителя был в пулевых отверстиях. Окно английской редакции тоже было пробито.
— В 1995 году, оставаясь руководителем ТАСС, вы стали еще и вице-премьером РФ. Как это случилось?
- Виктор Степанович Черномырдин давно искал кандидатуру на должность своего заместителя, который занимался бы вопросами СМИ, культуры и религии. Но подобрать такую кандидатуру все никак не получалось.
Один раз со мной был общий разговор. Но я сказал: нет, в ТАССе я нужнее. А потом случилось вот что. В мае 1995 года я был в отпуске у мамы в Сочи. Прихожу вечером домой. А мама мне и говорит: тут твои товарищи звонили, все меня разыгрывали, что это, мол, Черномырдин со мной говорит. Мама, учитель в самой обычной школе, естественно, не поверила, что ей может звонить сам Черномырдин. А я сразу ушки топориком. Я спрашиваю: «Когда звонили в последний раз?» — «Да вот чуть ли не сейчас». Я глянул на часы, 11 часов вечера, и решил дозваниваться.
И мне сказали: Виктор Степанович в самолете. Вдруг он сам мне звонит из самолета и говорит: «Ты где находишься?» — «В Сочи». — «А я лечу в Сочи. Ты меня встречай». И мы через его помощника договорились, что, когда ночью он будет проезжать по центру города, я буду стоять в определенном месте. И вот он меня подобрал, и мы с ним сидели где-то часов до двух ночи. И он мне сказал: «Я тебе уже указ привез. Отказываться не надо!» При этом он разрешил мне одновременно продолжить работу в ТАССе. Мы с ним выработали формулу: я становлюсь не представителем правительства в прессе, а представителем прессы в правительстве. Еще я отказался от большой зарплаты вице-премьера, «Мерседеса» и охраны. Такой вариант решения вопроса мне понравился.
— И какие свои достижения в качестве представителя прессы в правительстве вы считаете самыми главными?
— Виктор Степанович был выдающимся, замечательным, невероятным человеком, одним из лучших в моей жизни. Мы с ним работали душа в душу. И кажется, что мне удалось несколько развернуть его понимание прессы. Я смог убедить его в том, что СМИ — это не только «Московский комсомолец», «Известия», «Комсомольская правда». За пределами Москвы, в регионах тоже находится гигантская информационная площадка. Вот я и мотался по стране, чтобы поддерживать областные, краевые, республиканские газеты, местное телевидение и радио. Я убеждал региональных руководителей, что все это нужно сохранять. И в итоге журналистику регионов нам удалось спасти. Это, я считаю, является огромным достижением правительства Черномырдина — правительства, которое работало в условиях невероятно тощего бюджета, тотального дефицита всего и вся!
— Итак, в 90-е годы региональную российскую журналистику удалось спасти. Но не потеряли мы в нулевые и десятые годы всю российскую журналистику? В среде нашего креативного класса многие убеждены: журналистики в РФ больше нет, она умерла. Каково ваше мнение?
— Журналистика — это дело вечное. Каждое поколение имеет свою журналистику. Та журналистика, которая сейчас есть в стране, в целом соответствует и уровню развития технологий, и уровню развития общества. Другое дело, что общество построило внутри себя такую систему законов и систему отношений, что журналистика перестала быть общественным авангардом. И вот это меня действительно очень тревожит. Я убежден, что когда-нибудь это обязательно негативно скажется на развитии нашей страны. Хороший журналист продается только один раз — своей идее, идее, которую он вынашивает всю жизнь. А если каждый раз ставить перед журналистикой исключительно сиюминутные конъюнктурные задачи, то, конечно, это очень роняет профессию.
— И все-таки в чем конкретная причина того, что пресса перестала быть авангардом общества? Дело в самой прессе или в том, что на нее надели намордник, как считают многие?
— Я считаю, дело в том, что изменилась сама пресса. С огромным сожалением могу констатировать: при Борисе Николаевиче пресса в России была намного сильнее и острее. Она гораздо меньше работала на разрушение и сведение личных счетов и гораздо больше на то, чтобы двигать вперед этот огромный воз под названием «Российская Федерация». А потом в какой-то момент — не могу даже вспомнить, в какой именно, — все поменялось. И думаю, что одна из главных причин этой перемены в том, что в прессу пришло гигантское количество непрофессионалов. Людей, которые являются журналистами по названию, но не по своему мироощущению и состоянию души. Людей, которые не отвечают за то, что они пишут, показывают и говорят.
— А как вы оцениваете общее положение дел в стране? И когда, по вашему мнению, может произойти наше замирение с Западом?
— Мне кажется, что в плане возможности замирения с Западом мяч сейчас находится не на нашей стороне поля. Правда, на западной стороне поля его тоже нет. Мяч болтается где-то в центре газона. А причина подобного положения дел в том, что Запад утерял способность понимать нашу страну. Советский Союз времен Брежнева или в период перестройки им был понятен. Россия Ельцина тоже была для них понятна. А сейчас они не понимают, с кем именно они имеют дело.
Естественно, такая ситуация вполне объяснима. Страна, которая находится в состоянии бурления и масштабного внутреннего переустройства, всегда притягивает к себе большое внимание. Она всем интересна и всем симпатична. Но как только эта страна успокаивается, как только у нее повышается внутренняя самооценка, как только она начинает жестко отстаивать свои интересы, отношение внешних игроков к ней меняется. Внешние игроки возмущаются: мы отвели для этой страны вот такую-то клеточку мировой экономики, мировой политики и мирового влияния поставить. А она почему-то хочет из этой клеточки вылезти! Непорядок! Поэтому, кстати, и нападки на нашу страну, на ее руководство. Бьют, кстати, и по российским СМИ.
Задача современной России состоит в том, чтобы не переставать себя утверждать. Выполняя эту задачу, нам нельзя уставать и останавливаться. Любая остановка, любое замедление — это для нас шаг назад. Конечно, мы будем совершать ошибки. Конечно, мы будем по-прежнему сталкиваться с непониманием партнеров. Но в конечном итоге упорное движение вперед приведет к тому, что мы останемся великой державой. Страной, с которой все будут вынуждены считаться. Страной, которую Западу придется заново понять и принять.
