В июле 2015 года Священный синод принял два решения: «Преосвященным Казанским и Татарстанским, главой Татарстанской митрополии быть митрополиту Симбирскому и Новоспасскому Феофану»; «Преосвященным Симбирским и Новоспасским, главой Симбирской митрополии быть митрополиту Казанскому и Татарстанскому Анастасию». Нет, вам не показалось. Двух высших церковных иерархов просто взяли и поменяли местами. Почему?
Казанское местоблюстительство митрополита Анастасия тянулось долгих двадцать семь лет. Это были годы, отмеченные достижениями (например, открытие Казанской духовной семинарии) и провалами (содомский скандал в этой семинарии). Время, о котором можно говорить так, как это делают правительство Татарстана и Священный синод: реставрация и строительство храмов и монастырей, «конструктивный диалог с мусульманскими общинами», «утверждение мира и согласия в регионе». Правительство РФ Татарстана наградило Анастасия орденом, Синод вынес ему благодарность. И стремительно (неожиданно даже для правительства РТ) перевел в другой регион. Так все-таки: почему?
Об этом можно говорить по-другому. Например, так, как это делает эксперт Института национальной стратегии религиовед Раис Сулейманов: «Нынешнее количество храмов и монастырей в Татарстане почему-то сравнивают с советским периодом. Это в корне неверно. Сравните с количеством храмов в Казанской губернии в дореволюционный период. Только в Казани до революции было 76 храмов, включая домовые церкви, притом что в Казань в 1917 году проживало 200 тысяч человек, а сегодня в Казани 1,2 млн при 30 православных храмах... Казань уже давно увеличила численность мечетей по сравнению с дореволюционным периодом. Тогда в Казани их было 17, сегодня 60. Если мы возьмем всю территорию Татарстана и сравним количество мечетей и церквей, то разница в 4–5 раз становится очевидной… Все оскверненные большевиками мечети восстановлены, чему можно только порадоваться, а вот сотни церквей остаются в поруганном состоянии до сих пор». По мнению Сулейманова, «утверждающей мир и согласие» деятельность казанского митрополита назвать трудно: в течение двух десятилетий в Татарстане, в особенности в Закамье, пробивал себе дорогу ваххабизм, усиливалось давление на кряшен (крещеных татар, считающих себя особым этносом), и на это местоблюститель смотрел сквозь пальцы.
Так за что же бессменного престарелого иерарха взяли и горизонтально переместили с одного места на другое? За невозвращенные и невосстановленные церкви? За невнимание к экстремистским проявлениям радикального ислама: поджогам кряшенских церквей, угрозам священникам в Татарстане (например, отцу Андрею Зинькову из Базарных Матак чуть не сожгли дом)? За падение авторитета православной церкви в регионе, где он необычайно важен, но его особенно трудно восстановить? Быть может, за содомский грех?
Беда в том, что мы не знаем, не имеем объективной возможности судить об этом. Есть цепочка событий, не имевших официальной оценки со стороны Церкви, есть официальная благодарность иерарху — и его перевод в другую митрополию. В Ульяновск, где прихожане встретили его криками «анаксиос!» («недостоин!») и пытались препятствовать проведению его первого богослужения. У них ничего не получилось: недовольных оттеснили казаки, Анастасий прошел в Спасо-Вознесенский собор, а потом и прочел проповедь, где назвал произошедшее «майданом», пообещав адскую бездну всем, кто восстает «против святейшего патриарха, против решения Священного синода». «Где крики, где возмущение, там — беснование», — сказал Анастасий. Полтора года назад, когда его по результатам московской проверки снимали с поста ректора казанской духовной семинарии, он многословно упрекал юношей за то, что до проверки они, будучи недовольными, молчали, не жаловались, не возмущались.
Эта статья написана не «против Анастасия». Бывший казанский, а ныне почему-то симбирский митрополит — лишь яркий пример того явления, которое требует оценки, но не получает ее.
Знаменитый архиепископ Лука Войно-Ясенецкий в проповеди «О неосуждении пастырей» призвал прихожан воздержаться от публичного обличения священства, мотивируя это тем, что Церковь разберется сама: «если им это предписано, и должны по своему сану, по своим высшим обязанностям обличать епископы, то это не значит, чтобы всякий из вас имел такое же право».
Я как-то проводила опрос в социальной сети, и выяснилось, что это и есть самый распространенный мотив дисциплинированных верующих: «Мирянам в любом случае стоит избегать осуждения священнослужителей», для всех неблаговидных поступков священника, которые не подпадают под действие УК, есть церковный суд и только.
Хорошо, если он действительно есть. А если нет? Или его решения закрыты и мирянам неведомы — таким образом, для них его как бы нет?
Ведь крики «анаксиос!» — тоже своего рода церковный суд, древнее право отвергнуть недостойных претендентов на священство. Однако когда такое бывало? Единственным результатом ульяновского инцидента стало то, что прихожан обвинили в попытке устроить «майдан». Не правда ли, как много стало поводов, по которым нас пугают «майданом»? Не становится ли это универсальным ответом на любое массовое недовольство? И уменьшится ли недовольство, если отвечать на него так?
Профессор Киевской духовной академии Василий Ильич Экземплярский в своей книге «Библейское и святоотеческое учение о сущности священства» (1904 год), напоминая о праве мирян в Древней Церкви избирать кандидатов в священники, писал: «Такой обычай находил твердую основу для себя в том, что паству составляют овцы словесного стада, существа разумные и свободные, могущие оказать помощь епископам, от которых во все времена требовалось определениями соборов тщательное испытание имеющих быть посвященными. В этом случае даже свидетельство «внешних», по слову апостола, имело известное значение. Если поэтому в практике современных Православных Церквей значительно ослабело, а частью и вовсе забыто избирательное начало, то само по себе это бесспорно свидетельствует о понижении религиозного самосознания современных православно верующих».
Допустим, это для нас слишком смело. Никто сегодня не даст православным верующим ни права избирать священство, ни даже увидеть, какие «тщательные испытания» проходят кандидаты. Но значит ли это, что Церковь имеет право игнорировать мирян, оставляя свои решения без разъяснения? В 1917 году это ничему не помогло; горькое розановское «Святая Русь слиняла за три дня» разделяли многие мыслители-консерваторы, которые до этого десятилетиями писали о необходимости духовного развития русского народа в лоне Православной церкви. Но можно ли духовно развиваться в лоне Церкви, если она — система автономная, закрытая, и решения ее темны?
Из этой закрытости системы не следует, что «все» или «большинство» православных священников плохи. Это не так, и, как правило, именно «рядовые» батюшки каждодневно выполняют на местах многотрудную миссию. К счастью, существует немало информационных ресурсов, повествующих о современных подвижниках, а книга отца Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые», как мы помним, разошлась миллионным тиражом и годами была самой популярной в книжных магазинах. Но сегодня фактически не существует спокойного, взвешенного разговора о поведении высокопоставленных иерархов РПЦ. Каждый такой разговор обречен скатиться либо в заявления «не лезьте в дела Церкви, Церковь сама разберется», либо в истерику про «зажравшихся попов» и «часы патриарха Гундяева». Вот и выходит в конце концов, что носителем и выразителем «объективности» в православной церкви становится дьякон Андрей Кураев — фигура очень неоднозначная, но грамотной полемической манерой и постоянной медийной работой заслужившая право на такие фрондерские суждения и высказывания, каких больше не позволяет себе никто из православного духовенства. Сегодня он, пожалуй, единственный, кто последовательно истолковывает мирянам суть церковных решений, не выказывая на каждом шагу безусловного к ним пиетета. Хорошо ли Церкви живется с «публичной совестью» в лице Кураева? Но ведь другой-то нет. А она нужна.
«Не судите да не судимы будете» — заповедь, которую можно понять и так: иногда стоит не побояться самому быть судимым, но не смолчать. Да ведь мы в любом случае судим. В быту перемываем косточки священникам, при этом можем быть искренно верующими людьми. Священник — человек, поставленный на виду у многих. Человек, от которого ждут многого. И все же между священником, к которому есть постоянный доступ, и его паствой со временем устанавливается взаимопонимание, равновесие. Как быть с теми, кто по функциям своим не столько священник, сколько администратор и политик? Если оценивать последствия их управления, паства зависит от них ничуть не меньше, чем низовое духовенство. Могут ли люди быть услышанными или следует все принимать на веру? Как ни желательно кому-то второе, этого не будет. Люди будут судить. Но делать ли им это отчужденно-издевательски или шепотком, скрывая свои мысли в ожидании катастрофы? Видимо, ищущим правды пора учиться говорить.
