В тот последний для него 2005 год травля Евдокимова алтайскими депутатами, явно организуемая и направляемая твердой властной рукой, достигла своего апогея. В немногочисленных своих появлениях на телеэкране народный губернатор Алтая выглядел заметно подавленным. Но не раздавленным!
Я позвонил своему старинному приятелю, заместителю губернатора. (Когда-то мы вместе учились на факультете журналистики, но он потом выбрал чиновничью стезю, а я остался на журналистской.) Спросил: «Что, плохи дела?» Услышал в ответ тяжкое: «Да, паршиво совсем. Миша весь на нерве…»
И я предложил им с Евдокимовым съездить туда, где к верхам ближе. Нет, не в Кремль и не в Белый дом. Не к земным верхам, а к небесным. В Пафнутьев-Боровский монастырь, что в Калужской области. К боговдохновенному старцу, схиархимандриту Власию, который много чего ведает в душах и судьбах людских. Такая о нем шла слава по всей области, и по Москве даже. (Об удивительном этом человеке не раз писали газеты.) Я твердо был уверен тогда, что лишь отец Власий мог помочь Евдокимову в той ситуации — своим советом, своими молитвами и наставлениями.
Михаил Сергеевич откликнулся на мое предложение очень быстро. Встретиться договорились у его старого дома на Беговой — квартиру там он получил когда-то еще по артистической линии. Был самый конец апреля. День выдался теплый и погожий.
Я не встречался с ним несколько месяцев до этого дня. Вид губернатора, когда он вышел из подъезда, меня поразил. Нет — испугал даже. Это был совсем не тот подвижный, улыбчивый человек, каким он предстал мне при первом нашем общении…
…Тогда, в 2004-м, мой приятель, тот самый замгубернатора, попросил меня оказать помощь шефу «в медицинском плане» (я в ту пору возглавлял газету о здоровье и знал многих в мире медицины). Знакомство наше состоялось на Старом Арбате. Там у Евдокимова была другая квартира, губернаторская. И еще бильярдная была на первом этаже. Любил Михаил Сергеевич шары покатать. Вот там и состоялось наше знакомство.
Оторвавшись от игры, бодрый и веселый Евдокимов отставил кий и протянул мне руку со словами: «Миша… Губернатор…» И заулыбался, явно довольный произведенным эффектом: лицо мое от такой непринужденности в общении изрядно вытянулось. Спросил: «Что со мной делать будем?!»
«Лечить!» — твердо ответил я. Он за это слово сразу ухватился и в дальнейшем уже именовал меня не иначе как «доктор». Особенно сочно при его обращении ко мне (что греха таить!) порой звучала фраза: «Доктор, а рюмку-то можно?..»
Странными, надо сказать, показались мне его отношения с медициной у себя, в Барнауле. Губернатор ведь! Неужто главу региона полечить не могут как следует?! Он же попросил устроить его для полного обследования в надежную клинику в Москва, к «хорошим людям».
Просьбу я выполнил, устроил. После чего мы поехали в автосалон — джип для губернатора покупать. Что характерно — не новый он хотел, а подержанный. Сказал: «Мне и с царапинами сойдет. Не для понтов надо, а по краю своему ездить, в глубинку. У нас там дороги знаешь какие?! Алтайские…»
Подходящей машины мы, правда, тогда не нашли. Но позже малозначительный эпизод этот аукнулся совершенно неожиданным, даже мистическим образом…
Были просьбы касательно здоровья евдокимовского и в дальнейшем. Одна из них несколько прояснила, почему губернатор не вполне доверял своей «родной» медицине. Алтайские доктора тогда поставили ему суровый диагноз. Очень суровый, если не сказать — страшный. С таким диагнозом уже не о карьере губернаторской (или даже артистической) думать надо было — только о душе!
Отправились мы к самому главному столичному светилу по этой хвори. Доктор довольно быстро диагноз опроверг. Породив в душе моей (и в евдокимовской, похоже, тоже) червь сомнения в виде вопроса: а случайной ли была ошибка алтайских врачей, уж не было ли им заказа выбить Михаила Сергеевича из активной жизни?..
…Летом 2005-го Евдокимов совсем уже не был расположен шутить. Неразговорчивый, напряженный, весь словно деревянный, с застывшим, как маска, багровым лицом — он действительно и всерьез испугал меня своим видом. Молча пожав мне руку, забрался в служебный «БМВ» с мигалкой и флажковыми номерами, и мы понеслись.
Да, именно понеслись! Со скоростью под 200 километров в час — такую езду Киевское шоссе видело не каждый день! Что было, то было: торопился Михаил Сергеевич и жить, и ездить тоже. С полной «цветомузыкой» — сиреной и мигалкой. Такой антураж при езде Евдокимов весьма любил — но не из чиновничьих понтов, думаю, а из актерских. Всякому артисту хочется, чтобы его замечали, всякое к себе внимание лестно.
Чиновником в полной мере он стать так и не успел — к счастью для всех, кто любил в нем народного артиста. И к несчастью для себя — а то разрулил бы ситуацию со своими противниками за пару дней, я уверен. Как разрулил сменивший его губернатор Карлин — чиновник плоть от плоти системы. Едва он воцарился в Барнауле, весь стройный критический хор местных депутатов мгновенно сдулся. Хотя проблемы края, за которые упорно, изо дня в день, гнобили Евдокимова, никуда не делись и не рассосались с его гибелью. Или нет, исчезла самая существенная, по их разумению, проблема — сам народный губернатор?!
…В келье своей отец Власий встретил Михаила Сергеевича приветливой улыбкой: «А-а, человек из телевизора!..» Евдокимов, преклонив колени, попытался поцеловать схиархимандриту руку — так положено при встрече со священнослужителем. Но старец, вмиг посерьезнев, ответствовал: «Не ты мне, а я тебе руку целовать должен!..» И поцеловал, ввергнув губернатора в изрядное смущение.
Потом еще они говорили о жизни и о разном. А напоследок отец Власий дал Евдокимову свое напутствие. Не буду приводить его дословно, ибо было оно образным по форме — старцы на Руси частенько изъяснялись образно. (Еще от Амвросия Оптинского это пошло — кстати, тоже совершавшего свое монашеское служение на калужской земле.) Суть напутствия была предостерегающей — очень конкретно, несмотря на образность. Наш сопровождающий — помощник наместника монастыря Андрей Смирнов — именно так сразу же это и растолковал. Но — надо знать Евдокимова! Воздев кверху палец, он твердо и сурово произнес: «Они меня еще не знают. Но — они меня еще узнают!..»
Остаток дня прошел повеселее. Ходили в храмы монастырские и на святой источник, обедали в царской трапезной. Даже земляка своего, алтайского паломника, в тот день Евдокимов в монастыре встретил, посчитав это за добрую примету.
Предостережению старца он, увы, так и не внял...
Уже после гибели Евдокимова, как раз на девятый день, мне позвонил приятель — теперь уже бывший замгубернатора. Он был не вполне трезв и рыдал в трубку. Заговорил вдруг о своей догадке относительно того, почему старец Евдокимову руку целовал. «Мы тут Мишу поминаем, — буквально проплакал он, — и поняли вдруг, что отец Власий так с ним прощался… навеки!..»
Все верно. Мы с моим монастырским другом еще в день катастрофы о том же самом разом подумали, едва услышав 7 августа по радио трагическую весть. Ведь старцы руки не целуют ни губернаторам, ни президентам, ни царям! Знать, ведал отец Власий, что раб Божий Михаил прежде него перед Господом предстанет. Потому и припал к руке его — как жителя уже не земного, а небесного...
■ ■ ■
Евдокимов мог сделать еще многое — и сам мог стать многим, я уверен. У него для этого было все: любовь к нему, действительно народная, и неизбывная его собственная любовь — к народу, к отчему краю, к Россия-матушке. Он хотел жить для людей и старался служить им. Как умел...
Мне все-таки кажется, что в злосчастной той аварии никакой конспирологии, никаких суперкиллеров, могущих попасть в колесо машины на скорости под двести, на самом деле не было. Но виновники его гибели все же есть. Ведь есть такое, очень российское слово — «затравить». Затравить, загнать до такого состояния, когда человек уже земли под собой не чует, даже когда по ней идет. Или едет…
В таком состоянии с человеком уже может случиться все. Он становится как бы запрограммирован на беду. И трагический для него исход — лишь дело времени.
В истории Михаила Сергеевича Евдокимова это время — девять двадцать по Москве, на трассе Бийск—Барнаул, в ста километрах от краевого центра... Время, когда дорога, которая, казалось, ведет только вперед, оказалась вдруг дорогой наверх. Но не в карьерном смысле этого слова…
