Матросы русской подводной лодки «Сом» остались навсегда в 10 мая 1916 года и ждут, что, когда за ними придут и поднимут их со дна наверх, наступит 11 мая. Ведь за десятым всегда следует одиннадцатое, не так ли? И за ними придут, и их поднимут наверх, и привезут их в Кронштадт, и отпоют их в Морском соборе в присутствии императора, а потом передадут семьям — и те повезут гробы в сонные, ничем еще толком не потревоженные русские города, но если минно-машинного унтера первой статьи Завадского Дмитрия Макаровича, рулевого Лунина и электрика Климачева будут хоронить тихо, с сухим и пустоватым достоинством — провожают братья и тетки, — то с моторным унтер-офицером Цвелодубом будут прощаться со страшным и еще долго стоящим у всех в ушах криком: «Лешенька, Лешенька, как же так, Лешенька, как же так!». И всем будет неловко.
А капитана Хрисанфа Константиновича Бугураева похоронят на Братском кладбище в Москва, ну вы знаете — это на Петроградском шоссе, у села Всехсвятское, — бесконечные ряды земляных холмиков с деревянными крестами среди лип и берез. И только высокие пропеллеры с погибших аэропланов, стоящие на могилах летчиков, выделяются в этих рядах, словно бы горе по летчику выше, сильнее, чем горе по моряку. Впрочем, Хрисанф Константинович не завидует летчикам. Главное, что он дома.
И нет никого, кто мог бы сказать экипажу русской подводной лодки, ожидающему шведских поисковиков в своем вечном 10 мая 1916 года, что 11 мая в их случае никогда не наступит, потому что сама их страна больше не существует и нет ни монархии, ни императора, ни тех сонных городов — на их месте в сущности уже другие. И нет у них семей, может, далекий двоюродный правнук найдется на сайтах генеалогии — а так никого, они все давно сироты и вдовцы, восемнадцать сирот и вдовцов с одной подводной лодки, и даже та, что кричала так страшно у гроба — «Лешенька! как же так, Лешенька!» — умерла то ли в лагере, то ли в блокаду, кто теперь об этом вспомнит, а на Братском кладбище, где так высоко стояли пропеллеры горя, пропеллеры бесконечной разлуки на аллее летчиков, — все снесено, и только какое-то ООО «Свет-Инвест» втыкает свои фонари прямо в бывшие могилы и выбрасывает из них кости. И некому тут больше завидовать, потому что если ветераны Второй Отечественной войны когда-то и возвращались домой, то дом у них уже сто лет как кончился, исчез их дом. Но экипажу лодки «Сом», повторяю, сказать об этом никто не может. Разве что шведские поисковики. Но они по-русски не говорят, и никто — ни Хрисанф Константинович, ни унтер-офицер Цвелодуб, — их понять не в состоянии. Может, это и к лучшему.
Незачем напрасно расстраивать людей, которые и так все поймут, без мучительных объяснений, — не наивные же они дети, в конце концов, а русские военные.
Но я думаю, что они все равно хотели бы вернуться туда, где был их дом, эти восемнадцать сирот и вдовцов со дна Балтийского моря.
Ведь даже если все то, что вы когда-то любили, давно разнесли и растащили по кирпичикам в разные стороны, если от вашей родни и от вашей страны остался один «Свет-Инвест», поставивший свой фонарь на вашу жизнь и вашу смерть, — вы все-таки захотите однажды попасть туда, где стоит этот дурацкий фонарь.
Постоять возле него. Покурить. Помолчать. И подняться наверх — над поверхностью Балтийского моря, над Аландскими островами, над сонными русскими городами, над Братским кладбищем, выше пропеллеров, выше лип и берез, выше самого горького горя. Туда, где для вас наконец вслед за десятым мая настанет одиннадцатое число.
