Из главной кузницы потенциальных великих мыслителей нашей страны — философского факультета МГУ — последнее время выходят все больше оппозиционеры и бузотеры: солистка «Пусси Райот» Надежда Толоконникова, арт-группа «Война» и теперь вот — Караулова Варвара.
Но летом в коридорах философского факультета МГУ — пустынно и тихо. Студентов почти нет. Они приходят точно к сдаче экзаменов. И всем уже не до того, чтобы строить версии о недавнем ЧП с исламисткой-неофиткой в этих стенах.
Вот только руководство до сих пор, наверное, думает, как сделать, чтобы больше таких скандалов не было. Или им уже не привыкать?..
— Владимир Васильевич, вы, получается, «альма-матер» не только Вари Карауловой, но и Надежды Толоконниковой из «Пусси Райот», и ее мужа Петра Верзилова из скандальной арт-группы «Война»; многие, наверное, помнят их выходку с коллективным совокуплением в Зоологическом музее…
— Не в качестве самооправдания, но хочу обратить внимание, что все это происходило вне стен Московского университета, и думаю, что самим обществом на современном этапе востребованы такие «герои», и поэтому оно их порождает. Что касается Верзилова, то, на мой взгляд, это вообще пустая и конъюнктурная личность, которого я когда-то даже «попросил» со своего спецкурса.
— За что?
— Прежде всего за прогулы, которые он попытался заменить болтовней.
— Зато вскоре прославился со своей женой на весь мир. А что в медийном пространстве сейчас главное? Стать известным. Любой ценой. Поругаться с кем-нибудь, обозвать...
— Знаете, в античной Греции существовало такое понятие: «агональность». С одной стороны, это установка на то, чтобы прославиться перед своими соплеменниками, причем любыми способами, а с другой — напротив, не опозориться перед ними. Прославлялись разными способами, даже в отсутствие Интернета. Некоторые сжигали библиотеки, другие бросались в жерло вулкана Этна, третьи убивали собак, чтобы было о чем вспомнить. И они остались в памяти потомков, конечно… Но только этим. В современном же мире наиболее надежным способом прославления является тиражирование ситуации в масс-медиа. Мне кажется, вся эта вакханалия в социальных сетях в первые дни после исчезновения Вари Карауловой, с постами и перепостами, — она принесла куда больше вреда, чем пользы, в том числе и на первой стадии ее розыска. Нет смысла обсуждать конкретный поступок конкретного человека — при всех тех неприятностях, который он означает для семьи девушки, для нее самой. Так что говорить о Карауловой почти что и нечего — неинтересно. Но в широком контексте это может быть любопытно.
— Тогда — в широком контексте: я знаю, что в прежние времена ваш факультет был очень идеологизирован, к нему было пристальное внимание со стороны органов, КГБ, даже ЦК партии. Сейчас, судя по фамилиям студентов и их выходкам, все ровно наоборот.
— Философский факультет считался (я подчеркиваю, считался) идеологическим — его бы хотели видеть идеологизированным, но не получалось. Ибо философия — это свободное мышление. Поэтому можно оставаться свободным в рамках тоталитарного режима, так же, как быть абсолютно несвободным внутри оголтелой демократии. Да, в советские времена наши студенты читали Библию: на кафедре истории религии и атеизма она свободно стояла на полках кабинета. Задолго до открытого перевода работ Сартра мы уже изучали этого философа. Только студент философского факультета мог получить в библиотеке книги Ницше. Идеологи просчитались. Свободомыслие стало причиной закрытия факультета почти на сто лет еще в царские времена, после известной резолюции министра просвещения князя Ширинского-Шихматова о том, что польза от философии сомнительна, а вред очевиден. При всевластии КПСС с факультета был отчислен известнейший политолог Александр Сергеевич Панарин. На нашем факультете работал и Александр Зиновьев, которого выслали в Европу как диссидента…
— Так ведь и протодиакон Кураев, который преподавал в том числе и у Вари Карауловой первые полгода на первом курсе, тоже ваш?
— Что самое любопытное, он окончил кафедру истории религии и атеизма. Кстати, очень много действующих священников учились на ней. Была, конечно, прослойка, мечтающая работать в ЦК КПСС. В период застоя для поступления даже ввели рекомендации обкома партии. Именно в эти годы к нам пришел Валдис Пельш. Но какого-то отдельного давления со стороны спецслужб, кроме назначения преподавателей и завкафедрой, я лично не припомню. И думаю, что я был первым деканом, который не проходил такого рода согласований.
— Кстати, по поводу Андрея Кураева: он заметил, что если бы продолжал быть преподавателем Карауловой, то, возможно, увидела бы его в рясе, и ее религиозное мировоззрение приняло бы другое направление.
— Да, и она уехала бы в Соловецкий монастырь и стала бы монахиней.
— Ну... В контексте «духовных скреп»... Скажите, а есть на факультете какое-нибудь допобразование — например, кружки углубленного изучения ислама, которые могла посещать Варя Караулова, если ее так заинтересовала эта религия, а не искать учителей-вербовщиков в Интернете?
— Объективнее, чем у нас, ислам как одну из мировых религий преподают только в Институте стран Азии и Африки МГУ, я думаю. Глубокое изучение этой религии далеко от экстремистских форм. Варя поступила на отделение культурологии, то есть слушала самый общий курс по религиоведению. Выдающейся студенткой она не была. Ее курсовая работа откровенно слабая и скомпилирована большей частью из Интернета. То, что сейчас происходит с высшим образованием и студентами вообще, — это последствия реформы образования, я считаю. В результате резко понизилась мотивация людей при поступлении и выборе специальности, поскольку школа перестала быть источником знаний, а стала лишь механизмом натаскивания на ЕГЭ. В результате у нас могут оказываться случайные люди. Для них столкновение с серьезными философскими текстами представляет стресс, и это касается не только религиозных трактатов, но и, например, того же Ницше, Шопенгауэра, современного экзистенциализма, рассуждающего о внутренней сущности страданий и переживаний человека. Резкое омоложение возраста поступающих — все вчерашние школьники, чтобы успеть использовать баллы ЕГЭ, — тоже, я считаю, большой минус. Для того чтобы идти к нам, должен быть определенный жизненный опыт.
— Первый пост Павла Караулова в Фейсбуке о дочери: «Пропал ребенок». Очень многие недоумевали: ну какой в 19 лет может быть ребенок?! И даже были версии, что Варя сбежала на войну именно из-за родительской гиперопеки.
— Это еще один сложный вопрос. С одной стороны, я когда-то в свои 19 лет служил в армии, мне было государством доверено оружие. С другой стороны, сегодняшняя масс-медийная обстановка, которая реализует низменные инстинкты и репродуцирует по тем же телевизионным каналам передачи низкого качества, как мне представляется, продлевает некое подобие подросткового возраста лет этак до 50. Шум по поводу исчезновения девочки действительно поднял отец, и, наверное, с его позиции — как отца — это правильно. Но ведь Варя живет в другой семье, ее родители разведены, и вполне вероятно, что в активности родителя проявился своеобразный комплекс вины, в том числе и перед дочерью. Не думаю, что в семье девушки не знали об ее увлечениях. Не обращали внимания — допускаю.
— А разве в вузе не должны воспитывать молодежь в этом плане, взращивать, целеустремлять — разве нет? Или преподаватели просто отчитали положенные часы, а дальше хоть трава не расти?
— Это не к нам вопросы, а к государству. Со времени Советского Союза отношение к воспитанию как к неотъемлемой части коммунистической идеологии изменилось тоже. Когда-то я работал начальником курса — была даже такая должность, — и ко мне мои студенты шли со всеми своими проблемами. Они доверяли мне то, о чем никогда бы не сказали родителям. Сейчас в высшей школе такого отношения практически не осталось. Думаю, что по горячим следам после случившегося мы будем нечто подобное воссоздавать. Но мало стало преподавателей, сознательно и с душой готовых заниматься подобной работой. И, конечно, она требует материального или иного поощрения. Например, раньше начальник курса освобождался на 30 процентов от педагогической нагрузки.
— Но никто из преподавателей не обратил внимания даже на то, что девушка стала постоянно ходить в хиджабе!
— Все очень легко произносят слово «хиджаб», часто даже не подозревая, что это на самом деле. Студентка носила закрытый платок, скажем мягко, типа хиджаба, но ее лицо было открыто. Ношение хиджаба, как и православного креста, в России не запрещено, выбор веры тоже является делом глубоко интимным. И мы не можем идти по пути запрета того или другого, пока нет соответствующих правовых регламентов.
Об агрессивных же формах религиозного ислама одна из наших выпускниц написала году эдак в 2005-м роман «Мечеть Парижской Богоматери» — это роман-предупреждение о том, с чем может столкнуться и уже сталкивается современная Европа. Конечно, в конкретном случае с Карауловой преподаватели могли бы повнимательнее отнестись к Варваре, в том числе и тонко выявить причины ее «переодевания», но, как говорится, задним числом мы все умны. Договорились до того, что чуть ли не наш факультет является органом вербовки…
— Наверное, сейчас вы скажете, что для решения проблем ребенка должны быть родители, а факультет здесь и вовсе ни при чем.
— Так и скажу. Перед каждым 1 сентября мы встречаемся с мамами и папами, и я обязательно напоминаю им о том, что они тоже есть у своих детей и тоже несут за них ответственность. Я видел столько удивленных и недовольных глаз за эти годы, когда подписывал приказы об отчислении, и родители вдруг узнавали, что их Маша или Петя — такие замечательные, и вдруг выясняется, что они пропустили все занятия. Кстати, та же Варвара — бюджетница, за ее обучение платит государство, и странно, что оно в таких случаях не предусматривает формы если не наказания, то хотя бы возвращения части средств за время, проведенное непонятно где, вне университета и учебы.
— А Варины родители интересовались ее успехами?
— Я могу это предполагать только, так как мы с ее папой не встречались. Мой заместитель говорил с мамой Варвары.
— Почему же факультет столько молчал по поводу случившегося ЧП и не давал никаких комментариев?
— Когда мы только узнали об этом, у нас были неприятные гипотезы по поводу Варвары. Мы не хотели их озвучивать.
— Какие гипотезы?
— Самые страшные. Что Вари могло не быть в живых уже. Ясно, что любая мгновенно распространяющаяся в Сети информация, кто бы ее ни выдал, помешала бы следствию. Молчание — золото. Социальные сети при внешней якобы демократичности — достаточно тоталитарная среда, создающая нужный образ того или иного события. Это такой средневековый карнавал, в котором царствуют шуты и дураки в виде троллей. Говорю не понаслышке, ибо достаточно активен в этом плане. Как-то уехал в командировку за границу, а обо мне написали, что я попал в тюрьму в Китае. А я был в это время в Германии… К дочери, которая находилась в Москве, в это время подошел директор школы и стал сочувственно ее расспрашивать. Она позвонила — узнала, что все нормально. А представьте, что в этой информации было бы сообщено, что меня убили? Все не так безобидно.
— Кстати, года полтора назад одного вашего преподавателя, Вячеслава Дмитриева, тоже чуть не посадили, и как раз за дурацкий перепост в Интернете…
— Не просто дурацкий перепост, а перепост, адаптированный для чтения, в нем давались рецепты изготовления некоторых запрещенных веществ... Ничего хорошего в том, что он тогда совершил по недомыслию, я до сих пор не вижу.
— Но, несмотря на то что вашего сотрудника допрашивали даже из Управления «Э» по борьбе с экстремизмом, вы его не уволили.
— Это был один из тех случаев, который и привел в итоге к закону о перепостах с огромным штрафом и уголовной ответственностью. Что я его не уволил, как мне кажется, было оправданным решением. Это мой коллега, мой бывший студент, у него четверо детей, ему 50 лет! Он тут же убрал пост и вроде бы не повторяет подобного рода действий.
— Через Интернет, получается, человек способен сломать жизнь самому себе, да и другим основательно испортить — тоже. Те же радикальные игиловцы, как мы теперь знаем, вербуют неофитов именно через виртуальную сеть.
— Мне звонили коллеги из Европы, удивлялись, что мы в России придали единичной истории такое значение, — вот для них это уже огромная беда. Сотни и тысячи молодых людей — французов, немцев, парней, девушек — бросают все блага, комфорт, близких и устремляются за страшной идеологией, искать новую цель в своей благополучной по всем показателям жизни, едут воевать в Сирию... Вот это необъяснимо! А наших соотечественников вместе с Варварой задержали на границе с Турцией всего-то 12 человек.
— Пока 12…
— Безусловно. И необходимо исследовать новейшие технологии, чтобы понимать, как вербуют новых адептов с их помощью, и это касается не только радикального ислама, но и тех же «оранжевых революций». Должны быть приняты контрмеры, в том числе и внутри самих социальных сообществ.
— То есть все-таки цензура?
— Цензура по своему значению — это контроль власти над информацией. Пока есть власть, контроль будет. Помните, как после 11 сентября в США запрещали даже исполнение некоторых песен «Битлз»? Очень легко сказать, что это антидемократично и так далее… Но, знаете, если человека пару раз ударят в подъезде по голове, он может очень быстро отказаться от свобод, которые это позволяют. А у нас демократия воспринимается как абсолютное право делать все что угодно. Напомню Канта: свобода одного кончается там, где начинается свобода другого. Это сложная философская проблема, и даже политическая. Кроме того, необходимо учитывать культурные особенности той или иной страны и ее подготовленность к демократии, прежде чем оперировать этим понятием.
— Но если бы в Европе все было так хорошо, чего бы искала на стороне их молодежь? Чего не дает им благополучный цивилизованный мир? Почему они едут воевать к боевикам? Может быть, пытаются заполнить таким образом пустоту души? Найти себя такими радикальными методами? Вот вопрос, на который, наверное, не даст ответ ни один философ. К вам, кстати, тоже, что необъяснимо, приходят скромные абитуриенты, а затем вдруг становятся ярыми мятежниками — та же Надежда Толокно из «Пусси Райот». Или она изначально была креативная?
— Если вы имеете в виду Толоконникову, то никакой креативности я в ее поступках не вижу. Эта дискуссия выводит нас в плоскость современного искусства. Вместо критериев наслаждения продуктом, созданным в результате мук творчества, мы видим трактовку творчества как некого акта, причем любого акта — пошлого, глупого, мерзкого. Достаточно заявить о том, что я, мол, вижу мир так. Дальше «творцы» запечатывают в коробочки собственные экскременты и объявляют их продуктом искусства. То, что нам часто демонстрируют, — это вовсе не креативность, а глупость и примитивность, эпатаж. Акция «Пусси» в храме Христа Спасителя никакого отношения к факультету не имела. Более того, за два месяца до случившегося Толоконникова очень честно написала заявление и от нас ушла. Думаю, что она просто не хотела доставить неприятностей факультету. Я не ищу оправдания ее поступку. Но как студентка она была достаточно сильная, проблем с ней в этом плане не было.
— А Варвару Караулову сейчас допустите к сессии? Или уже отчислили?
— Если бы это произошло лет 10 назад или 5, то я бы уже мог ее отчислить по формальным признакам. Тогда для нас был важен сам факт — сдала или не сдала сессию. Сейчас эти правила не работают. У нее пока поставлено только два зачета. К сессии она пока не приступила. Для решения этого вопроса надо консультироваться с юристами. Формально до конца сессии она должна нам предоставить документы, оправдывающие ее отсутствие на экзаменах.
— То есть она все еще ваша студентка?
— Все версии, что мы ее выгнали или хотим выгнать, конструируются в СМИ исходя из того, что требуется в данный момент донести до читателя. Нужен скандал — будет скандал. Такая у вас профессия. Что поделать.
— Вопрос о нашей профессии — скорее тоже философский. А я вот слышала, что на вашем факультете проводилось целое внутреннее исследование, как влияет количество медийных студентов-звезд и скандалов с ними на рост числа абитуриентов…
— Я такого исследования не помню. Но понятно, что если к нам поступила Земфира, которая, кстати, почти два года проучилась, это привлекает выпускников. Как студентка Земфира вела себя скромно, играла в баскетбол за факультетскую команду, приезжала на лекции в старый корпус на мотороллере, сдала логику, мы даже испугались, когда она захотела по ней дальше специализироваться... Девушка умная, и песни у нее, надо сказать, философические. Думаю, продюсеры не дали ей стать дипломированным преподавателем философии. Она ведь хотела сделать перерыв в творчестве на учебу, а это для них финансовые потери.
— Как-то планируется с будущего учебного года, возможно, укреплять бдительность, чтобы такого, как с Карауловой, больше не повторилось?
— Ага. Плакаты повесим соответствующие. Не надо впадать в крайности. Прикрепить к каждому студенту надзирателя мы не сможем. Я вам так скажу: более свободного человека, чем наш российский студент, на сегодняшний день не существует. В той же Германии, о которой мы с вами говорили, достаточно пропустить на спецкурсе две пары — и вас допускают к сдаче экзамена только через год. Думаю, что и нам надо очень серьезно проводить экспертизы законов в сфере образования, обсуждая их с теми специалистами, которые работают со студентами. Когда я читаю новый закон, такое ощущение, что его писал человек, который никогда не преподавал в вузе…
— Но что-то все равно надо делать в смысле безопасности.
— Это одна из важнейших задач государства и соответствующих структур. Мы же можем сделать только то, что лежит в рамках наших профессиональных обязанностей. Наверное, введем дополнительные лекции по тому же религиозному экстремизму; не исключено, что будет спецкурс о том, как не стать жертвами радикальных исламских вербовщиков. Но организовывать тотальный контроль над мыслями студентов и их поступками уж точно с 1 сентября не начнем.
