Сколько я знал цензоров — все они радели об общественном благе. Если что и запрещали, то исключительно ради сохранения морали и нравственности.
Сколько поколений детей выросло на сказках Корнея Ивановича Чуковского! А ведь цензоры годами пытались уберечь молодое поколение от его сказок.
«Самый страшный бой, — записывал в дневнике Чуковский, — был по поводу «Мухи-Цокотухи»: буржуазная книга, мещанство, варенье, купеческий быт, свадьба, именины, комарик одет гусаром…»
Не разрешали чудесную поэму «Крокодил».
«Когда в 1925 году запрещали «Крокодила», — вспоминал Чуковский, — говорили: «Там у вас городовой», «кроме того — действие происходит в Петрограде, которого не существует. У нас теперь Ленинград». Я переделал тексты — у меня получился постовой милиционер в Ленинграде».
Не помогло. Начальник цензуры снисходительно объяснил детскому писателю:
— Ваш «Крокодил» — вещь политическая, в нем предчувствие революции, звери, которые в вашей поэме «мучаются» в Ленинграде, это буржуи.
Начальник цензуры не удержался и похвастался своей дочкой, которая в одиннадцать лет вполне усвоила себе навыки хорошего цензора.
— Вот, например, номер журнала «Затейник». Я ничего не заметил и благополучно разрешил, а дочка говорит: «Папочка, этот номер нельзя разрешать». — «Почему?» — «Да вот, посмотри на обложку. Здесь изображено первомайское братание заграничных рабочих с советскими. Но у заграничных так много красных флагов, да и сами они нарисованы в виде огромной толпы, а советский рабочий всего лишь один — правда, очень большой, но один, — и никаких флагов у него нет. Так, папа, нельзя».
Отец был в восторге: какого идеологически выдержанного ребенка вырастил!
Бдительность, или, точнее, тотальную подозрительность, воспитывали с младых ногтей. Накануне войны школьникам привиделась свастика на подковах коня вещего Олега, которого к пушкинскому юбилею изобразили на обложках школьных тетрадей. Комсомольцы били тревогу: тайные агенты гестапо засели в советских типографиях! Они же слышали, что повсюду шпионы и диверсанты, потому и взялись выявлять внутреннего врага. Им было с кого брать пример.
В разгар войны секретарь ЦК, ведавший идеологическими вопросами, Александр Сергеевич Щербаков, вызвал главного редактора «Правды» Петра Николаевича Поспелова (будущего академика и секретаря ЦК) и ответственного редактора «Красной звезды» генерал-майора Давида Иосифовича Ортенберга. На столе лежали свежие номера газет, где фотографии были расчерканы красным карандашом. Щербаков наставительно пояснил редакторам:
— Видите, снимки так отретушированы, что сетка на них выглядит фашистскими знаками. Это заметил товарищ Сталин и сказал, чтобы вы были поаккуратнее. Нужны вам еще пояснения?
Предположение о том, что газетные ретушеры наносят фашистские знаки, было совершенно безумным. Но так сказал Сталин! С тех пор главные редакторы в лупу рассматривали оттиски полос с фотографиями. Если что-то смущало, снимок подчищали.
Приступы массового безумия всегда были связаны с актуальными политическими кампаниями. В брежневские времена один из руководителей международного отдела ЦК КПСС в состоянии сильнейшего возбуждения выговаривал по телефону коллеге из отдела пропаганды:
— В свежем номере «Огонька» — беспрецедентная сионистская вылазка! Вы посмотрите цветную вкладку!
Тот раскрыл журнал. На темно-синем фоне белели снежинки. Снежинки как снежинки, красивые, насколько позволяла отечественная полиграфия.
— Вы что, не видите, что снежинки имеют шесть граней? — возмутился звонивший. — Это же звезда Давида!
Борьба с сионизмом составляла одну из несущих конструкций идеологической работы. Звезда Давида казалась страшнее свастики. Жалобу на «Огонек» разбирал один из руководителей страны. Но кто-то догадался запросить Институт кристаллографии Академии наук. Академическая наука объяснила: снежинки бывают либо шести-, либо восьмигранные. Иное природа не позволяет! Редакция отделалась испугом.
На следующий день сотрудник отдела пропаганды шел на службу мимо дома, в котором жил тот самый руководитель партии, что озаботился делом о сионистских снежинках. В его доме на первом этаже располагалась химчистка. В витрине красовался одинокий рекламный плакат с изображением огромной ромашки. Не поленившись, аппаратчик пересчитал количество лепестков. Шесть! Придя на службу, позвонил помощнику вождя. Хотел рассмешить. Тот посмеялся. А к вечеру ромашка из витрины химчистки исчезла... Точно так же отправили в переплавку памятные рубли, выпущенные к московской Олимпиаде 1980 года, на окантовках которых чьи-то воспаленные глаза разглядели все те же шестиконечные звезды.
Что это?
Болезненная подозрительность, с одной стороны. Имитация работы — с другой. В любой идеологической кампании всегда присутствует личный и ведомственный интерес. Аппарат неустанно занимается выявлением крамолы, того, что не соответствует генеральной линии, правилам и канонам. Живет с этого! И неплохо живет, это же не уголек в шахте добывать.
Власть жаловала своих подручных должностями, орденами и дачами, но сделать их талантливыми и популярными не могла. Официальные деятели культуры обижались на то, что им не достаются читательские симпатии. Потому с удовольствием принимали участие в удушении и унижении настоящих талантов, кастрируя любую свежую и оригинальную мысль. Генералы от литературы и искусства понимали, что только руководящие должности дают им материальные блага. Чем выше должность — тем больше книг, переизданий, сборников и собраний сочинений. Не говоря про поездки за границу, возможность пользоваться кремлевской медициной и получать кремлевские пайки.
Идеологические кампании носили тотальный характер, поэтому непозволительны были попытки остаться в стороне. По поручению ЦК партии Союз писателей организовывал письма от имени видных советских писателей. Замечательный прозаик Василь Быков, прошедший всю войну, вспоминал, как ему позвонили из Москвы и сказали, что составлено письмо с осуждением подрывной деятельности Сахарова и Солженицына. От Белоруссии письмо должен подписать Быков. Василь Владимирович ответил, что письма не читал, потому подписать его не может. А вечером в программе «Время» зачитали текст этого письма и перечислили тех, кто его подписал. Назвали и Быкова.
Идеологические кампании рождают своего рода безумие, общественное помешательство. Оно возникает не само по себе, а становится результатом тотальной пропаганды, которая придавливает интеллектуальную жизнь. Возникает привычка к послушанию, привычка одобрять и поддерживать любые почины и кампании, какими бы безумными они ни были.
Когда шла война в Афганистане, не дозволялось ни писать, ни говорить о погибших и раненых. Там гибли наши солдаты и офицеры, но всех заставляли молчать. Сотрудники военкомата приходили к несчастным родителям прямо с врачом — приходилось откачивать людей, которым говорили, что их сын убит, что привезли цинковый гроб и завтра тайные похороны. И людям, чьи дети погибли в далекой стране, запрещалось говорить о своем горе, поминать их как положено.
Но отвращение вызывало не только поведение чиновников, но и полнейшее одобрение обществом этой аморальности! Люди многозначительно кивали: значит, так надо. Власть разрушала мораль, развращала людей и воспитала все эти пороки — невероятное лицемерие, тотальное вранье, постоянный обман.
В юные годы, забегая к приятелям в райком комсомола, я заставал их всегда за одним и тем же занятием: они вымучивали новые почины, о которых можно доложить начальству. Когда ничего не удавалось придумать, начиналась борьба за нравственность.
В официальной жизни торжествовало показное ханжество, а в неофициальном бытии огромного аппарата — тщательно скрываемый разврат. Известный публицист Егор Яковлев вспоминал, как секретариат ЦК снял его с должности главного редактора «Журналиста» за публикацию «носящих модернистский или натуралистический характер фотографий и репродукций картин». Секретарей ЦК возмутила картина «Деревенская баня». Написал ее Александр Михайлович Герасимов, первый президент Академии художеств СССР, любимец советских вождей, который прославился полным неприятием исканий современных живописцев, поскольку видел во всем новом разлагающее влияние Запада! Но и ему хотелось хотя бы иногда написать что-то хорошее.
При этом начальники легко разрешали себе то, что запрещали остальным. Офицер 9-го управления КГБ поведал, как он сопровождал в Бразилию секретаря ЦК партии по идеологии Михаила Васильевича Зимянина. Вечером секретарь ЦК предложил:
— Давай в кино сходим.
— Поздновато.
— Ничего.
— Хорошо, я вызову охрану.
— Не надо.
Офицер «девятки» заранее выяснил интересы Михаила Васильевича и уже знал, какие кинотеатры есть поблизости. Честно предупредил:
— Фильм эротический.
Секретарь ЦК по идеологии засмеялся:
— Это тоже надо знать.
В конце фильма охранник, заранее поинтересовавшись, во сколько заканчивается сеанс, предупредил:
— Через пять минут фильм закончится, пойдемте.
Офицер КГБ беспокоился: не дай бог кто увидит, что главный советский идеолог и моралист из всех видов искусств выбрал порнографию. И на всякий случай заметил, что ему фильм не понравился. Зимянин оценил со знанием дела:
— Обычный фильм из этого рода продукции.
Моралисты, наставляющие других, появляются тогда, когда морали приходит конец.
