Штрафбат... Сюда попадали не только те, кто отбывал полученный еще до войны срок за грабежи и убийства. Здесь оказывались даже те, кто имел кристально чистую биографию «до» и геройски воевал «во время». Так случилось с Михаилом Абрамовичем Аллером. В 1942-м он штурмовал Зайцеву Гору, получил ранение, отбился от полка. Потом была встреча с бойцами Смерша, допросы, трибунал. Вердикт — 10 лет лишения свободы. Наказание заменили на 3 месяца штрафбата (больше там обычно никто не выживал).
ИЗ ДОСЬЕ "МК"
Среднемесячные потери личного состава штрафных частей составляли примерно 15 тысяч человек (при численности 27 тысяч). Это в 3–6 раз больше, чем общие среднемесячные потери личного состава в обычных войсках в тех же наступательных операциях.
А теперь с самого начала. Листаем дневник Аллера, который рассказывает, как он попал в штрафбат.
«Наша 58-я стрелковая дивизия воинскими эшелонами прибыла на станцию Дабужа Мосальского района Смоленской области 7 апреля 1942 года. На подходе к боевым позициям в лесу противник открыл артиллерийский и минометный огонь. Это было ужасное первое боевое крещение. По всему лесу раздавались стоны и крики о помощи. Еще не заняв боевых позиций, наш полк в первый день понес большие потери убитыми и ранеными».
Ранняя весна внесла свои коррективы в планы наступления советских войск. Разбитые грязью дороги нарушили тыловое сообщение с передовыми частями, оставив их без продуктов питания и боеприпасов.
«Наступил голод. Мы стали поедать дохлых и убитых лошадей. Было ужасно противно есть эту конину без соли. Пили болотную воду и воду из луж растаявшего снега, где нередко лежали трупы. У нас были пробирки с таблетками хлора, но пить воду с хлором было еще противнее. Поэтому я пил воду без хлорки, с болотно-трупным душком. Человек ко всему рано или поздно привыкает, к этому тоже можно было привыкнуть. У многих появился кровавый понос. Я на ногах перенес гепатит, солдаты обратили внимание на то, что я пожелтел. От голода распухли ноги. Можно было все стерпеть: и обстрел из вражеских орудий, и пронизывающий человеческую душу вой «Юнкерсов» над твоей головой, и любую физическую боль от полученных ранений, и даже смерть, которая ходила за тобой по пятам, но голод... Его терпеть было невозможно».
Ни гужевой транспорт, ни гусеничная техника не в состоянии были преодолеть непролазную грязь. С передовой снимались тысячи бойцов и отправлялись в тыл за боеприпасами и продовольствием. Они на своих плечах доставляли на передний край снаряды и мины, ящики с патронами и гранатами. В холщовых мешках, которые перевязывались тугим узлом и перекидывались через плечо, была гречневая каша. 30-километровый отрезок смоленской земли от Зайцевой Горы до станции Дабужа был в те дни для 50-й армии своеобразной «Дорогой жизни».
«После нескольких таких атак мы заняли деревню Фомино-1. Вражеская авиация методично, квадрат за квадратом, обрабатывала не только наш «передок», но и второй эшелон и тыловые коммуникации. Особенно свирепствовали пикирующие бомбардировщики «Юнкерсы-87». Немецкие летчики на малой высоте нависали над нашими головами и на бреющем полете, почти в упор расстреливали нас. Однажды самолет пролетел надо мною так низко, что я смог разглядеть улыбку на лице немецкого пилота и цвет его волос — они были рыжие. Вдобавок немецкий летчик погрозил из кабины мне кулаком.
Там, под Фомином, я впервые увидел знаменитую «карусель» — это такой вид бомбардировочно-штурмового удара. На высоте около 1000 с небольшим метров «Юнкерсы» выстраивались в круг для бомбежки и поочередно с включенной сиреной пикировали на цель, затем, «отработав», один выходил из пике, другой заходил следом. Зрелище, с одной стороны, завораживающее, с другой — жуткое, если не сказать зловещее. Человек в этот момент становится настолько беспомощным и незащищенным, что, даже находясь в укрытии — не может себя чувствовать в безопасности. Кто хотя бы раз в своей жизни попадал под такую «карусель», тот по гроб жизни не забудет о ней».
Вся эвакуация раненых происходила только в ночное время суток, и любые попытки добраться до них днем были обречены. По этой причине многие умирали, так и не дождавшись помощи. Прицельный огонь не давал бойцам высунуть голову из окопов.
Наступило Первое мая. В честь знаменательной даты ночью на передовую бойцам доставили продуктовый набор: водку, краковскую колбасу (целый кружок), сухари и консервы. После раскисших от болотной влаги сухарей и горохового концентрата такая еда бойцам показалась каким-то чудесным подарком.
«В большой воронке от фугасной бомбы рядом с передним краем обороны я и несколько солдат собрались делить еду, при этом громко разговаривали. Может быть, мы были услышаны немцами. Вдруг со стороны немецких позиций раздался необычный рев. Вслед за этим загорелась земля, на некоторых солдатах загорелась одежда. Сразу немцы в полный рост пошли на нас в атаку и повели неприцельный автоматный огонь. Отстреливаясь на бегу, я дал команду отходить лощиной ближе к лесу...
Когда я очнулся от резкой боли, то почувствовал, что оторвана левая нога. Минометный огонь продолжался, и я очень хотел, чтобы еще одна мина добила меня. Я лежал в пяти-семи десятках метров от немецкой передовой, с которой доносилась немецкая речь и игра на губных гармошках. Я попытался напрячь все свои оставшиеся силы, чтобы посмотреть на оторванную ногу. К удивлению, я обнаружил, что она была цела, но стала почему-то короче. Как потом выяснится, я получил закрытый перелом левого бедра и многочисленные осколочные ранения».
От смерти Михаила Аллера спас его сослуживец, помощник командира взвода сержант Иванов, как выяснилось, в прошлом уголовник. Благодаря своему напористому характеру и автомату (!) он добился, чтобы ему были выделены санитары для эвакуации раненого товарища.
«В Ульяновском госпитале выяснилось, что кости бедра неправильно срослись за то время, что меня перевозили. Эфирный наркоз (в то время других наркозов не было) на меня не подействовал. Помучившись со мной, главный хирург решил сверлить ногу для установки спицы без наркоза. Даже у медицинской сестры я увидел на глазах слезы. Студентка последнего курса медицинского института по имени Маша пыталась облегчить мои страдания и колола меня морфием, чтобы я заснул. Однажды, когда Маша почувствовала, что я стал привыкать к морфию, она дала мне выпить полстакана медицинского спирта. Маша курила папиросы «Беломорканал». Она совала мне в рот папиросу. Достаточно было одной затяжки, чтобы закружилась голова и я заснул».
Михаилу выдали справку инвалида Отечественной войны 3-й степени. Несмотря на это, он не терял надежды при первой же возможности вернуться в строй. Всю осень 1943 года Михаил Аллер обивал пороги райвоенкомата, упрашивая отправить его на фронт. Наконец в середине января 1944 года его вызвали на комиссию ВТЭК. Главный врач медицинской комиссии попросил сделать его несколько шагов без «посторонней помощи». Михаилу это удалось, несмотря на то, что коленный сустав до конца еще не был разработан. Впрочем, врачей этот изъян не очень-то и волновал: «Годен!» В тот момент Михаил Аллер еще не понимал, что за этот сиюминутный успех ему придется вскоре жестоко и несправедливо расплачиваться. Так он попал в 310-й гвардейский стрелковый полк 110-й гвардейской стрелковой дивизии 2-го Украинского фронта в должности командира взвода связи стрелкового батальона. Михаил отлично понимал, что рано или поздно тяжелое ранение ноги даст о себе знать. Но необходимо было сделать так, чтобы об этом никто и никогда не узнал.
«Со своей должностью я справлялся, пока под Кировоградом шли наступательно-оборонительные бои. Но во время пеших походов, особенно при длительном переходе, было невыносимо тяжело. Ноги увязали в черноземе. Я часто отставал, в конце колонны залезал в повозку с катушками кабеля и телефонной аппаратурой, а на привалах догонял. Все чаще меня стала беспокоить ноющая боль в коленном суставе и бедре. Но об этом я никому не говорил».
По пятам наступавших войск 2-го Украинского фронта двигался Смерш, прочесывая освобожденные города и села, а также зачищая армейские тылы и коммуникации не только от предателей и дезертиров, но и от отставших от своих колонн бойцов Красной Армии. Отстал и Михаил. Он чувствовал, что с больной ногой ему не догнать свой полк. Отлично понимая, чем все это могло для него закончиться, Михаил решил явиться в штаб любой дивизии и рассказать, что с ним произошло. Блуждая в прифронтовой полосе, он забрел в одну пустую полуразрушенную деревню. Собрав окурки в первом попавшемся доме, Михаил присел на лавочке, чтобы спокойно обдумать, как вести себя на допросе. По наивности своей он надеялся, что его поймут и отправят в расположение своей части. Не успев поднести зажженную спичку к окурку, Михаил почувствовал резкий тычок от приставленного автомата под левую лопатку спины и чей-то тихий, но вполне уверенный голос: «Руки». В штабе, куда его доставил конвой, начальник Смерша попытался доказать причастность Михаила к немецкой, а позже и к румынской разведке. Но, не добившись от задержанного «правдивых показаний», Михаила посадили под арест.
«На последнем допросе, потерявший всякую надежду на снисхождение, в последнем своем слове, которое обычно дают перед приведением приговора в исполнение, я сказал: «Немецким или румынским шпионом не может быть простой еврей, и вы знаете почему!» На что мне ответили, что если я буду касаться национального вопроса, то меня привлекут по 58-й политической статье. По этой статье отправляли в исправительно-трудовые лагеря на длительные сроки. Я этого боялся больше смерти. В июле 1944 года состоялось открытое заседание военного трибунала 252-й стрелковой дивизии. При таком показательном заседании я думал, что мне грозит расстрел. В своем последнем слове я просил дать мне возможность искупить свою вину кровью».
Военным трибуналом 252-й стрелковой дивизии Михаил Аллер был осужден на 10 лет лишения свободы с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере и лишен воинского звания «младший лейтенант». И почти сразу срок был заменен на три месяца штрафного батальона.
ИЗ ДОСЬЕ "МК"
Всего в 1944 году в Красной Армии имелось 11 отдельных штрафных батальонов по 226 человек в каждом и 243 отдельные штрафные роты по 102 человека в каждой.
Как ни странно, Аллер был рад такому повороту событий. Думал, что лучше погибнуть в бою, чем замерзнуть где-нибудь на лесоповале или быть растерзанным кучкой зэков в лагерном бараке. После суда Михаила освободили из-под стражи и одного, без конвоя с сопроводительным письмом направили на передовую в 15-й отдельный штрафной батальон. В августе 1944 года батальон из района боевых действий города Ботошаны был переброшен в район города Яссы. Там стояла почти 40-градусная жара.
«Мне снова выпало тяжелое испытание — с искалеченной ногой при такой жаре совершить суточный марш с полной выкладкой. Кроме того, на нервной почве и от грязи мои ягодицы покрылись фурункулами. Они причиняли мне дополнительные муки. Во время марша мне давали хлористый кальций и на привалах делали переливание крови. Моя нервная система и физические возможности были мобилизованы до предела на преодоление трудностей. Я страшно боялся снова отстать».
В ночь на 20 августа 1944 года штрафной батальон занял исходную позицию для атаки. Штрафникам выдали по сто граммов водки. Михаил почувствовал свежий прилив сил и энергии. После мощной и продолжительной артиллерийской подготовки, в которой приняли участие в том числе и знаменитые «катюши», штрафники бросились в атаку. Им предстояло взломать мощную оборону отборных частей СС.
«Мы, штрафники, шли на немецкие позиции в полный рост, невзирая на разрывы снарядов и мин, не кланяясь пулям. Падали вокруг только убитые и раненые. В руках у меня были катушка кабеля и автомат. Вслед за штрафниками в атаку устремились части какой-то неизвестной стрелковой дивизии. К моему удивлению, никакого заградотряда за нашими спинами. Я подумал: значит, в спины нам никто стрелять не будет. Это открытие прибавило сил».
Вырвавшись вперед, незаметно для всех он оказался в траншее противника. В ход пошли штыки, саперные лопатки, кулаки. В том бою он уничтожил четырех эсэсовцев, один из которых был офицером. Этот факт в дальнейшем сыграл в его судьбе важную роль.
«Обычно была рукопашная схватка. Эсэсовцы отчаянно сопротивлялись, не желая сдаваться в плен. Но наших бойцов ничто уже не могло остановить: лавина атакующих быстро заполнила все. Чаще всего в качестве оружия использовали именно саперную лопатку. Штрафники не давали никакого шанса эсэсовцам. Те от одного вида орущих мужиков с лопатками терялись и не успевали нажать на курок. Мы пугали фашистов своим безумием. Они не могли понять, как можно вот так не бояться смерти. Они не понимали, что такое штрафбат...»
«Вскоре в 15-й отдельный штрафной батальон поступил приказ командующего 2-м Украинским фронтом Малиновского о досрочном освобождении без ранений особо отличившихся. В их число попал и я. Мне предложили остаться в штрафном батальоне на штатной должности командира взвода связи».
Михаил Абрамович выжил, несмотря ни на что. И добился реабилитации. В Центральном архиве Минобороны мы нашли определение военного трибунала №398.
«1944 года сентября 13 дня в открытом судебном заседании рассмотрено ходатайство командира 15-го Отдельного штрафного батальона от 9 сентября 1944 г. Об освобождении от наказания по приговору военного трибунала 252-й стрелковой Харьковской дивизии от 24 июля 1944 года — бывшего мл. лейтенанта АЛЛЕРА Михаила Абрамовича.
Будучи в составе 15-го Отдельного штрафного батальона, АЛЛЕР в боях против немецких захватчиков проявил стойкость и отвагу, неоднократно под огнем противника восстанавливал поврежденную противником связь, чем обеспечивал бесперебойность ее работы, в бою смелый и устойчивый.
Трибунал определил: Аллера Михаила Абрамовича освободить от назначенной ему меры наказания и считать не имеющим судимости».
