Из дневника Гали Моррелл:
«...Сегодня всю ночь не спала от грохота. Кто-то говорит, что в Арктике абсолютная тишина. На самом деле здесь больше звуков, чем где-либо еще. Когда айсберг, громадный, как небоскреб, переворачивается под своей тяжестью, это похоже на атомный взрыв. Когда ты слышишь, как дышит кит нарвал, находящийся за километры от тебя. Когда лает нерпа. Да, здесь нет того, что на Западе называется small talk — постоянного разговора ни о чем во избежание тишины, ибо тишина в понимании современного человека — проявление невоспитанности...»
Поговорить с Галей мы договорились после презентации ее мультимедийной выставки «Айсберг(и)» в Музее архитектуры Москвы. Галя утопала в цветах.
— Скажите, а что бы в подобном случае могли подарить эскимосам?
— Скорее всего, принесли бы сушеного кита, креветок и угощение, называемое кивиок. Это маленькие птички, которых летом ловят сачками. Потом их тушки складывают в сшитый из кожи нерпы мешок и зарывают в землю. Вытаскивают их месяца через три. Они там ферментируются и становятся готовыми к употреблению.
— Если говорить по-простому, подтухают?
— Да, именно. Запах, конечно, улетный, но на вкус — пальчики оближешь. У эскимосов вообще очень много угощений с «запашком». В тех условиях это единственный способ избавить пищу от пресности — ведь ни соли, ни специй у них никогда не было. Вообще эскимосы в своих гастрономических пристрастиях очень похожи на белых медведей. Те тоже любят прикопать добычу, прийти же за ней через некоторое время, когда мясо подпортится и начнет источать запашок.
— И как вам такая экзотическая кухня? Есть любимые блюда?
— Мне очень нравится суп из сердца кита. Он такой густой, что в нем буквально ложка стоит. Еще я без ума от блюда, называемого маттак — это жир кита, который ты ешь прямо с кожи. Без этой еды в Гренландии не выжить. Там ведь ничего не растет, витаминов нет. А китовый жир — один из самых доступных ресурсов витамина С. Почему у эскимосов нет цинги? Они с утра до вечера едят этот жир. Он же на севере заменяет косметические средства. Если потрескались руки или лицо, смажьте их жиром. Но это еще и прекрасное лекарство. Помню, во время одной из экспедиций из нашей лодки волной смыло медицинский мешок. А почти у всех участников того похода были травмы: у моего мужа Оле сломано ребро, второй парень повредил ногу, третий порвал сухожилие. Не говоря уже о том, что мы все были в мелких ссадинах и царапинах. Спас нас китовый жир — он хорош как болеутоляющее, дезинфицирующее средство.
«Сладкая Галя» в стране эскимосов
Галя родилась в Москве, в семье дипломатов. И как порядочная дипломатическая дочь, готовилась к внешнеполитической карьере. Успела даже поработать в посольстве СССР в Испании. Но всегда знала: север — это единственное место, где она хотела бы жить.
— У меня корни арктические, со стороны мамы — поморы, а со стороны отца — оленеводы коми. Каникулы я проводила у родственников на севере. Потом работала военкором «Правды» и опять часто летала в командировки в Заполярье.
В одной из таких командировок она встретила своего американского мужа, в прошлом — пилота истребителя, а на тот момент — главу крупной фармакологической компании. В 1992 году она переехала в Нью-Йорк. Потекла размеренная жизнь домохозяйки, наполненная заботами о воспитании шестерых детей.
— Но каждый год я с детьми приезжала в Россию и обязательно отправлялась в детский лагерь моего давнего друга полярника Дмитрия Шпаро. Собственно, благодаря ему я и познакомилась с моим нынешним мужем — эскимосом Оле Йоргеном.
В Дании Оле знают как одного из самых рисковых арктических путешественников. В тот год он с еще двумя друзьями задумал кругосветку — на крошечной моторной лодке они должны были выйти из Гренландии, пройти вдоль всего арктического побережья, обогнуть землю и вернуться. Младшего же сына Гали позвали в помощники — часть маршрута экспедиции проходила вдоль побережья Чукотки, и группе нужен был переводчик. По возвращении сын познакомил Галю с Оле.
Так началась ее новая жизнь — среди полярных льдов.
Галя еще несколько лет прожила в Нью-Йорке. Когда же младший сын поступил в университет и квартира на Манхэттене опустела, решилась на переезд в Гренландию, на небольшой остров Уумманнак, где между экспедициями жил Оле.
— По гренландским меркам это крупный город, двенадцатый по величине. По российским же — обычная деревня. Живут там в основном эскимосы, порядка тысячи человек.
Даже добраться туда — уже испытание. На маршруте придется сделать шесть пересадок. Сперва долететь до Копенгагена, потом до бывшей американской военно-воздушной базы, которая сейчас является обычным гражданским аэропортом. Далее еще три пересадки в городах, названия которых Галя даже не решается произносить.
— Вообще язык эскимосов состоит из очень длинных слов. То, что мы бы сказали в трех предложениях, у них — одно слово.
— Местные вас приняли быстро или до сих пор считают чужаком?
— Вообще они очень настороженно относятся к иностранцам. Те приезжают на их земли и начинают учить их жизни: не убивай кита, не охоться на нерпу. Людей это сильно раздражает. Поэтому первое время я старалась меньше говорить, больше слушать. В итоге меня признали. Мне даже дали гренландское имя — Гаалия-нгуак, что в переводе означает «сладкая Галя».
— Галя, у большинства россиян представление об эскимосах такое: они живут в иглу и целуются носами. Хоть что-то из этого соответствует действительности?
— Ну, в иглу сейчас никто не живет. У всех эскимосов достаточно благоустроенные дома, выстроенные по датской модели. Там есть отопление, телефон, недавно появился Интернет, хоть и очень дорогой. Да и вообще эскимосы в иглу постоянно никогда не жили. Их использовали как временное укрытие во время охоты. Иглу до сих пор строят, хотя все реже и реже. Сооружают такой ледяной дом эскимосы за два часа. Снег режется на кубики, которые складывают друг на друга — как кирпичи для серьезного дома. Щели замазывают пушистым снегом. В одной из стен вырезается проем, в который вставляется окно из желудка нерпы. Его эскимосы всегда возят с собой на салазках. Последний штрих — перед входом в иглу делают маленький коридорчик-тоннель, чтобы снег не заметало внутрь строения.
— Вы ночевали в таком «доме»?
— Пару раз. В них достаточно тепло, конечно, относительно температуры на улице. Кстати, после того как эскимосы уходят из иглу, строение они не разрушают. Его может занять любой другой охотник, нуждающийся в ночлеге.
— Что для вас было самым сложным в бытовом плане после переезда из Нью-Йорка?
— Наверное, отсутствие воды и туалета. Например, чтобы вскипятить чайник, там сперва нужно съездить за айсбергом на собачьей упряжке, наколоть льда, потом на специальных салазках привезти его домой и растопить. Можно было бы использовать просто снег. Но эскимосы в этом вопросе очень привередливы, они не будут пить просто воду, они хотят пить древнюю воду, из которой состоит айсберг. Еще трудно было привыкнуть к отсутствию того, что на Западе называется «прайваси». У тебя нет личного пространства. Дома там никогда не закрывают, воровства нет. Я могу уехать на пять дней и знаю — никто ничего не возьмет. Но в то же время в любой момент без стука к тебе могут прийти знакомые. Да и незнакомые тоже. Занавесок на окнах у них не вешают. Поэтому укрыться и побыть одной не получается.
«Цивилизация принесла им рак, диабет...»
— Расскажите, чем они зарабатывают на жизнь?
— Раньше все они были охотниками на кита и нерпу. Но в связи с переменой климата переквалифицировались в рыболовов. Китобойный промысел остался, но на каждого выловленного кита или нарвала (это кит с длинным бивнем) нужно получать разрешение, квот очень мало. Охотятся они до сих пор с гарпуном. После того как кита поймают, его всей деревней вытаскивают на берег, тут же разделывают. И, как в старые времена, первым делом отдают самые хорошие куски больным и старикам. От туши охотнику остается примерно половина, но никто не обижается. Знают: так надо. И эта взаимопомощь — еще один момент, который привлекает меня в их культуре.
— Магазины с европейской едой там есть?
— Да, но многие европейские продукты очень дороги. Своих же фруктов, овощей, да и вообще зелени нет. Единственное, что там растет, — это мох. Поэтому эскимосскому ребенку очень сложно объяснить, что такое дерево. Когда к берегу прибивает бревно или корягу, деревяшку укладывают перед домом и оставляют там навеки. Это считается чем-то вроде местной достопримечательности.
— А в теплицах нельзя выращивать овощи-фрукты?
— Проблематично. Во-первых, у них почти нет земли. Та, что есть, отдана под кладбища. Ну и, конечно же, климат не самый подходящий для растениеводства. Но сейчас опять же из-за потепления на юге они действительно начали строить теплицы. Выращивают в них картошку, крошечную и самую дорогую в мире. Она почему-то пользуется бешеной популярностью в ресторанах Парижа и Копенгагена. Люди готовы выкладывать за пару таких клубней, как за порцию черной икры.
— Как вообще там относятся к приходу цивилизации?
— Двойственно. Молодежь, конечно, рада. Но раньше люди там жили до 90 лет. Сейчас же их внуки начали есть конфеты, у них появился кариес, диабет, некоторые дети стали стремительно набирать вес. Раньше полный эскимос был чем-то из области фантастики. Вообще, это первое поколение эскимосов, у которых появились многие европейские болезни. Они никогда не знали, что такое рак, проблемы с давлением, с сердцем. И, конечно же, алкоголизм. До 1953 года в Гренландии вообще не было спиртного. Они в жизни его не пробовали, сейчас же оказались в положении ребенка, который добрался до тайника со сладостями. Кстати, об алкоголизме там говорят очень откровенно. Например, один из бывших премьер-министров однажды просто не пришел на заседание, сказав, что собирается ехать лечиться от пьянства.
— Но у них появилось и много полезного: техника, одежда. Кстати, сейчас эскимосы предпочитают носить современные вещи?
— Если человек работает в офисе, то конечно. Но если ты выходить охотиться на морской лед, без штанов из шкуры белого медведя просто околеешь. Но, конечно, многие составляющие гардероба с приходом цивилизации ушли в историю. Например, раньше эскимосы носили белье, сшитое из кожи птицы. Мне дали померить такое — это самое лучшее исподнее, которое я когда-либо носила, удивительно мягкое и теплое.
— Кстати, а как у эскимосов обстоят дела с гигиеной? Считается, что не моются они месяцами, пока не придет полярное лето.
— Честно скажу: мыться они не любят. Моего мужа, например, в ванну не затащишь. Но как мне сказал внук адмирала Пири (американского полярного исследователя, начавшего свой путь к Северному полюсу с пересечения Гренландии. — «МК»), Роберт Пири-младший, «мы не моемся, потому что мы не пахнем». Не знаю, поверите ли, но в отличие от белых людей они действительно не источают чего-то такого, что нужно смывать. Они говорят, что это происходит потому, что у эскимосов с европейцами разный рацион питания.
— Галя, представители наших северных народностей отличаются жестоким характером. А эскимосы?
— Они как раз нет. Так сложилось исторически. Чтобы осесть в этих местах, они проделали огромный путь из Полинезии через Центральную Азию, Монголию, через всю Сибирь, Ледовитый океан. Почему они это делали? Потому что не хотели ни с кем воевать за землю. Только начинались какие-то споры, они предпочитали уйти. А, например, чукчи или ненцы дрались.
— То есть преступлений на бытовой почве в Гренландии нет?
— Внутри семьи может произойти что угодно — и драка, и поножовщина. Но чтобы на улице тебя кто-то ударил или убил — такого быть не может.
— В фильмах показывают, что они целуются, прикасаясь носами. Это так и есть?
— Так действительно выглядит эскимосский поцелуй. Но при этом ты еще должен понюхать своего визави. Думаю, это обусловлено старыми временами, когда люди узнавали друг друга по запаху. Но такой поцелуй — не выражение чувств между мужчиной и женщиной. Это скорее приветствие, как, например, принятое раньше в России троекратное целование.
— Кстати, а сколько всего сейчас осталось эскимосов?
— Около 100 тысяч во всем мире: на Чукотке, Аляске, в Канаде и Гренландии. Но больше всего их в Гренландии — 48 тысяч.
Деньги из айсбергов
— Галя, знаю, что на выставку вы планировали привезти настоящий айсберг?
— Да, мы хотели показать людям, как он выглядит, дать им возможность потрогать древний лед. Но маленький, подходящий для перевозки, поймать так и не смогли. Вообще же ловля айсбергов — это новый, достаточно перспективный в тех краях бизнес. Дело в том, что Гренландия очень хочет получить независимость от Дании. А для этого надо отказаться от миллиардных дотаций. Гренландцы долго пытались найти у себя нефть, газ, редкоземельные металлы. Безуспешно. Единственное их богатство — это айсберги. Вот они и решили экспортировать их. Сперва ледяную глыбу ловят на аркан, потом привязывают к лодке и тянут на берег. Там его распиливают, фасуют в вакуумные упаковки и отправляют на продажу в качестве очень хорошей воды.
— И сколько стоит один айсберг? Или килограмм льда? Как их продают вообще, поштучно или на вес?
— Пока еще компания, которая собирается этим заниматься, работает в тестовом режиме. Возглавляет ее бывший премьер-министр Гренландии. Поэтому по стоимости пока сориентироваться сложно, но знаю, что это будет прибыльный бизнес. Вообще же правильный айсберг найти непросто. Например, если в нем много пузырьков, значит, много древнего кислорода. Как только ты положишь такой айсберг в контейнер, он взорвется и разлетится на миллион маленьких кусочков.
— А какой самый высокий айсберг вы видели?
— 60 метров. Это высота 30-этажного небоскреба. Но надо понимать, что 9/10 его находится под водой. Вообще айсберги называют ледяными небоскребами не только из-за их размеров. Когда ты едешь мимо, пейзажи вокруг действительно напоминают улицу, такой ледяной Манхэттен со своими переулками, высотками. Но еще айсберги очень похожи на людей: каждый со своим «лицом». Это я и хотела показать на своих фотографиях.
— Но это не единственный ваш проект в Гренландии. Знаю, что вместе с мужем вы занимаетесь с эскимосскими детьми-сиротами, организуете для них театр и цирк на льду.
— Детский дом — это больше проект Оле. Я ему просто помогаю. К слову, раньше здесь сирот не было. Это явление последних лет, опять же обусловленное приходом цивилизации. Но еще Гренландия стоит на первом месте по числу самоубийств среди детей. Многие говорят, мол, это последствия алкоголизма и общего упадка. Но мы с Оле объясняем это трагическое явление по-другому. Если в прежние времена эскимос не мог принести пользу обществу, он уходил во льды и замерзал там. Сейчас эти дети, оставшиеся без семьи или в неблагополучных семьях, просто вылезают ночью в окна и убегают, чтобы замерзнуть. Они не могут найти для себя места в современном мире. Мы стараемся им помочь. Оле делает это с помощью экспедиций, просто увозит ребенка далеко в море, где его навыки охотника смогут пригодиться. Я же пытаюсь сделать это через вовлечение их в искусство.
Последние несколько лет Галя и вовсе постоянно находится в экспедиции. На собачьих упряжках или моторке они с Оле объезжают самые изолированные эскимосские поселения. К этим общинам не ведут дороги, к ним не привозят продукты, они живут так же, как и сотни лет назад. И им есть чему научить наш цивилизованный мир.
— Галя, скажите, были моменты, когда вы пожалели о том, что уехали из Нью-Йорка?
— Пока нет. То, что делаем мы, не приносит богатства, но дает нам колоссальное удовлетворение. Когда ты видишь глаза этих детей и стариков, к которым никогда никто не приезжал, это неповторимое ощущение.
