Когда я был еще ребенком, мне доводилось заглядывать за кулисы «главного театра страны» во время антракта. Никогда не забуду, как оторопел, когда вблизи увидел свою мачеху, замечательную солистку Большого 70–80-х Нину Гапонову (Григорьеву), загримированную под Графиню из «Пиковой дамы».
А несколько лет назад мы с Ниной оказались вместе в роли слушателей в Мюнхенской опере. Давали, если мне память не изменяет, «Волшебную флейту» Моцарта. Когда во втором действии Царицу Ночи посредством каната за ноги подняли над сценой метров так на пять-шесть и она запела свою арию, вися вниз головой, Нина громко выдохнула. Так мне показалось. А после спектакля, на улице, с улыбкой сказала: «Вот ребята дают! Гениально! И поют, и играют…»
Потом, за чашкой кофе, я спросил Нину: «А как вы относитесь к необычным режиссерским решениям на оперной сцене? Есть ли границы для творчества постановщика?» Нина ответила: «Оперный режиссер может делать все что угодно. Мне с новаторами даже интереснее работать, но до тех пор, пока не страдает главное в оперном искусстве — пение, исполнительское мастерство». Прошу заметить: так ответила оперная певица из того самого поколения, которое мы по привычке называем «закостеневшим».
«Тангейзера» в Новосибирском театре оперы и балета в постановке Тимофея Кулябина я не смотрел и не слышал. Просто не успел еще. От меня до Новосибирска — несколько тысяч километров. Бог даст, еще заеду в этот прекрасный город. Но кампания, развернувшаяся вокруг спектакля, обескуражила. В очередной раз.
Тимофея Кулябина судят за то, что он оскорбил чувства верующих. Опять эта универсальная формулировка, от которой мурашки не только у меня, грешного, но и, вероятно, у преподобных святых. Насколько я понимаю, причиной гневной православной отповеди (которая может принять форму судебного решения) режиссеру стало то самое «новаторство», о котором я спросил мачеху. Говорят, в кулябинском «Тангейзере» крест святой не по канонам выносят и еще что-то там делают не по-христиански...
Протоиерей Дмитрий Смирнов, нередко высказывающийся публично по тому или иному поводу, сравнил постановку в Новосибирском театре оперы и балета с продолжением «панк-молебна» группы Pussy Riot в храме Христа Спасителя. Его слова приводит интернет-ресурс «Православие.ru»: «…совершенно неизвестные люди стали известными на весь мир — их принимают президенты. Поэтому, если хочешь заработать денег, сделай что-нибудь кощунственное: получишь деньги, известность, публику, признание, по крайней мере, в Европе, где есть мода на кощунство».
У меня есть свое личное представление о том, что такое кощунство. Я, например, считаю кощунственным гонять на мотоциклах в кожаных штанах и жилетках, да еще и с иконами, по костям наших предков, павших в Сталинграде, выдавая это за некое патриотическое действо. Для меня «панк-молебен» по сравнению с памятью о миллионах погибших и с уважением к их именам — почти ничто, хотя, конечно, кричать и петь, кроме духовных песнопений, в церкви нельзя. Потому что храм — это не сцена для артистов, независимо от жанров, в которых они выступают.
Но мне кажется, нет, я просто уверен: известный священник лукавит, что должно быть весьма печально для отца Дмитрия (если, конечно, интернет-ресурс правильно приводит его слова). Продолжением «панк-молебна» постановка «Тангейзера» никак быть не может, поскольку опера идет там, где и должна идти, — на сцене, а не в храме. И давая навязчивые рекомендации, а также грозя пальцем по поводу того, как нужно на сцену выносить крест, Церковь несколько превышает свои полномочия в XXI веке в светской стране.
Допускаю, что режиссура Тимофея Кулябина может быть бездарной — как допускаю и обратное. Но не допускаю, чтобы, например, артисты и режиссеры российских театров настойчиво рекомендовали настоятелям храмов проводить литургию так, как хотят они. Да такого и быть не может, потому что в церковных ритуалах вольности не предусмотрены, и тут сколько хочешь рекомендуй, предлагай, даже возмущайся — ничего не изменится. Но театр ведь не просто «не церковь» — это то самое место, где без вольности и новаторства может вообще ничего не случиться. Никакой «святой театральной литургии».
В храме вход в алтарь разрешен только избранным, по благословению епископа или настоятеля. В искусстве, в том числе театральном, тоже есть свой алтарь. Но почему-то считается, что заглянуть туда можно всем. Да еще громко там поговорить, а если получится, то и побольнее ткнуть «священника». В идеале — организовать ему тюремный срок.
За последние несколько лет так уже было неоднократно — когда перст какого-нибудь иерарха от имени Бога грозил провинившимся творцам. Последний до «Тангейзера» случай — травля (иначе не назовешь) главного режиссера Самарского академического театра драмы Валерия Гришко, сыгравшего в фильме «Левиафан» роль отрицательного героя — как раз церковного иерарха. Там, правда, отличились не только представители Церкви, но и вся «передовая общественность», радеющая за чистоту образов на сцене и на экране. В лучших традициях советского прошлого в адрес ответственных чиновников полетели письма: «Доколе?» Режиссера и, кажется, даже сам театр требовали примерно наказать, чтобы другим неповадно было.
Общественность не дремала недавно и в Ростове-на-Дону, где экспериментальная студия молодых актеров при местном драматическом театре ставила спектакль по мотивам чеховского «Дяди Вани». Еще только шли репетиции, но письма были уже написаны и разосланы. Все дело оказалось... в названии. Авторы спектакля решили назвать его интригующе: «Как мы убивали Дядю Ваню». Подписанты писем высказывали претензии к глаголу «убивали», аргументируя это тем, что в мире и так много зла и войн. Зачем же, мол, «убивают» еще и в театре?
Художественному руководителю Ростовского театра драмы имени Максима Горького Александру Пудину пришлось отбиваться от любителей (профессионалов?) эпистолярного жанра. Драматург возглавил знаменитый «трактор», как в народе называют Ростовский театр за форму здания, меньше года назад. Решил вдохнуть в него новую жизнь. Предложил молодым актерам ставить на малой сцене спектакли так, как они хотят. Тогда и родилась идея про «Дядю Ваню». Но новые веяния не всем в городе пришлись по душе.
А вот обратное в России случается крайне редко — чтобы, например, общественность во главе с представителями Церкви попросила власти в письменной или устной форме помочь какому-нибудь театру или спектаклю. Или собрать деньги на постановку. Понятно, что и Церкви, и общественности — самим — деньги нужны тоже. Но в театрах, в отличие от храмов, копилки, куда можно опустить копеечку «на восстановление», не стоят. А бюджеты некоторых регионов трещат не то что по швам — уже и поперек швов.
В городе-герое Волгограде коллектив местного музыкального театра решил в год 70-летия Великой Победы поставить спектакль «Севастопольский вальс». Казалось бы, как правильно и символично в наше-то время! Не только в одном городе-герое — про другой город-герой в юбилейный победный год, но еще и актуально в связи с «возвращением Крыма в родную гавань». Но — нет. Именно на этот, юбилейный победный год ассигнования на культуру в областном бюджете урезали в несколько раз. И никто из «передовой общественности», включая Церковь, не возмутился отсутствием в программе на сезон патриотического — и одновременно лирического — спектакля. Зато уж если бы спектакль состоялся и публика почуяла бы в нем «что-то неладное», то сигналы пошли бы. А так — нет спектакля, нет и сигналов.
«Нет спектакля». Не исключено, что в скором времени на афишных тумбах у входа в театр (вне зависимости от того, в каком российском городе театр находится) нередко будет «красоваться» подобное объявление.
Состоявшийся во вторник, 10 марта, суд над «Тангейзером» закончился «прекращением производства по делу». Таким образом, пока Фемида приняла сторону театра (пока — потому что неизвестно, будет ли обжаловать решение прокурор). Но ведь дело не в сегодняшнем, положительном для режиссера вердикте. Дело в том, что и этот процесс, и все, что происходит вокруг этого и других спектаклей, может привести к трагическим последствиям для русского театра. Режиссеры и руководители «учреждений культуры», особенно в провинции, на всякий случай будут отказываться ставить сколько-нибудь новаторские, неожиданные спектакли — чтобы не попасть в немилость к Церкви и «передовой общественности». А государство в лице федеральных и местных чиновников, а также меценаты перестанут выделять необходимые для постановок деньги. Так сказать, от греха подальше.
Вот тогда уже, кажется, будет совершенно неважно, как на сцену выносят крест.
