Алеша сидел в туалете и размышлял. «Кто я? — думал Алеша. — Какова моя миссия в этом мире? Почему надо мной потолок туалета, а не небо Аустерлица? И знает ли про мое существование великий отшельник Рамана Махарши?»
Эти мысли заняли у него минут десять, а потом он протянул руку и взял с полочки сборник эссе Имре Кертеса. В текстах этого автора, которого Алеша считал гением наряду с собой и с Махарши, есть ответы на все вопросы бытия, и Алеша часто прибегал к его помощи, находясь в туалете. Он открыл книгу наугад и уже почти погрузился в увлекательнейшее чтиво, как в туалете погас свет.
— Ты чего там затих? — раздался голос жены. — Вылазь давай!
«Я вечный странник, я чужой в любом обществе… — вздохнул Алеша. — Странно, что границы пролегают не только между этносами, но и между самыми близкими людьми…»
— Ну свет-то хоть зажги! — ответил он жене.
— А чего ты там в темноте потерять боишься? — хохотнула жена. — У тебя и при свете ничего не найдешь.
Но свет включила. Алеша аккуратно поставил любимого Кертеса обратно на полочку, между Бродским и рулоном туалетной бумаги, вышел из туалета и грустно посмотрел на холодильник.
— У нас кураги нет? В это время суток я люблю есть курагу… — спросил он у туалетной двери, и та приглушенным голосом жены ответила:
— Иди и купи. А если ты нищий, жри что дают.
Что дают жрать нищим в этом доме, Алеша знал и без заглядывания в холодильник, но вчерашних постных щей ему не хотелось. Ему хотелось размышлять под курагу, а не под щи, ведь под курагу в голову Алеши обычно и приходили самые смелые, самые острые, а порой и самые парадоксальные мысли, которыми он гордился. А какие мысли могут прийти после вчерашних, да еще постных щей? Только вчерашние постные мысли... Тут на балкон вышла жена и протянула Алеше какую-то бумажку.
— Завтра понедельник. Вот телефон, звонишь и идешь устраиваться. Будешь торговать инструментом. Дрели, молотки, отвертки, ты же якобы мужчина. Понял?
Алеша, сбитый с интересной мысли о дырочках на зайчиках, молчал.
— Так понял или не понял? Семь лет альфонсом живешь — все, надоело. Завтра звонишь, при мне. Курагу с зарплаты себе купишь, в кафе меня отведешь…
Алеша встал.
— Я? Я буду торговать отвертками? Я, в чьих деяниях — Достоевский, а в помыслах — Куприн? И торговать молотками?
— В твоих помыслах — пожрать на халяву, а деяний и нет никаких. Лень — твое главное деяние. Не позвонишь — собирай манатки и выкатывайся к маме, пусть она тебя кормит. Ее воспитание: в сорок лет мужик ничего не может…
— При чем тут воспитание? — Алеша был на грани истерики. — Да, я увлекся расшифровкой эпитафий на древних надгробиях… Но как ты не понимаешь — древние эпитафии помогают людям познать величие прошлого! Пусть это пока не приносит больших денег, но торговать молотками на рынке!.. Ведь я принадлежу истории! Если бы жена Моцарта сказала ему идти работать, он бы не написал свои…
— Во-первых, эти твои эпитафии ни больших, никаких денег не приносят. И деньги на метро до твоих кладбищ тебе кто дает, не я ли? Во-вторых, не молотками на рынке, а инструментами в магазине у моей знакомой. И в-третьих, ты не Моцарт, а Алеша Сыпкин. То есть никто и не принадлежишь ты никому, потому что никому на хрен не нужен.
«Она разбила мне сердце, — думал Алеша, лежа на диване и почесывая разбитое сердце. — Плюс ко всему она расширяется, расширяется как Вселенная… А что есть Вселенная? Вселенная — это непознанная бесконечность… Значит, моя жена — это непознанная расширяющаяся бесконечность… Как, как познать ее?» Не найдя ответа на этот сложный вопрос, Алеша повернулся к стене, отгородившись от всего мира и даже от телевизора. «А что есть наша жизнь? Наша жизнь есть череда бессмысленных усилий, приводящих лишь к новым страданиям и новым мукам…» — слезы уже были готовы сорваться с Алешиных ресниц и капнуть на плед, но голос жены заставил их высохнуть.
— Ужинать иди, Сыпкин! — и сердце Алеши перестало чесаться, печаль ушла, а глаза заблестели в предвкушении еды.
За ужином Алеша рассказывал жене о том, насколько он продвинулся в расшифровке одной древнегреческой эпитафии, потом сходил в туалет за Бродским и читал стихи, потом просил добавки и объяснял величие природы на примере зайчика и его дырочек. Жена Алеши, несмотря на суровую внешность, была женщиной впечатлительной, она представила бедного зайчика со смещенными дырочками, и глаза ее повлажнели.
— А ведь действительно страшно… Ошибка на один сантиметр — и… Бедный, бедный зайчик… Ну ладно, даю тебе месяц на твои надгробия. Но ровно через тридцать дней — на работу! Я не могу больше одна все тянуть, на одну еду тысяч двадцать уходит, а еще ипотека, сын, между прочим, растет, ему тоже деньги нужны… Знаешь, сколько сейчас стоит картошка? А джинсы с кроссовками?
Но Алеша не стал отвечать и побежал на диван, к тому же он действительно не знал, сколько стоит картошка. Имре Кертес про это не писал…
А через месяц Алеша Сыпкин вместе с вещами, книгами и фотографиями древних надгробий переехал к маме.
— Понимаешь, мам, — говорил Алеша, доедая борщ, — я-то не изменился, а вот у нее куда-то пропала эта мягкость, эта способность понять и простить близкого человека. Это уже совершенно не та милая барышня, на которой я женился, в которую был влюблен как мальчишка… Где ее доброта, где ее готовность пожертвовать собой ради любимого человека? Где, где это чудное некрасовское «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…»? Куда все это подевалось? Как она может спокойно жить, есть, спать, зная, что ее мужчина плачет?
И в пустую тарелку из-под борща упала одинокая слезинка.
— Не плачь, сынок, — ласково отвечала мама. — Не надо… Может, за двадцать-то лет кони ускакали, а избы сгорели наконец? Может, устала она, а, сынок? Но ты не расстраивайся, иди подремли. Пенсия у меня хорошая, нам хватит…
Но Алеша уже не слышал. Он уже дремал, подложив под голову томик Имре Кертеса, и там, в этой дремоте, никто не требовал от него работать и зарабатывать. В этой дремоте Алеша ходил меж рядов великолепных древних надгробий, спрятанных в прекрасных розовых кустах под оливами, и расшифровывал, расшифровывал эпитафии, пока не заснул окончательно…
Ведущий — Джангули ГВИЛАВА, E-mail: satira@mk.ru
