В последние годы убийство Кирова, совершенное 80 лет назад, 1 декабря 1934 года, превратили в скабрезно-авантюрный сюжет, раскрашенный пикантными подробностями. Обезумевший от ревности муж-неудачник Леонид Николаев, потерявший хлебную должность мелкий партийный функционер, застает жену в момент супружеской измены и стреляет в соперника, хозяина города и всего края...
Что тут особенного?
Особенное состоит в том, что выстрел, прозвучавший в Смольном, стал трагедией всей страны.
До убийства Кирова в стране — относительная стабильность. Безжалостная расправа с крестьянством (раскулачивание) привела к голоду и заставила сменить тактику. Да, в стране диктатура. Не только недавние соперники, но и просто несогласные с курсом лишились своих постов. Политической жизни больше нет. Но чекисты проявляют умеренность: сидишь тихо — тебя не трогают. Люди уходили в работу, в частную жизнь.
После убийства Кирова все переменилось! Начался Большой террор, который через год с небольшим, в 1936-м, достигнет своего пика. Что же произошло?
Начальник госбезопасности Генрих Ягода намеревался обвинить в убийстве Кирова белую эмиграцию. Сталина эмигранты не устраивали. Он сразу же назвал других организаторов преступления — зиновьевцев и каменевцев: это внутренний враг. Вызвал секретаря ЦК Николая Ежова и распорядился:
— Ищите убийц среди зиновьевцев.
Чекисты, не уловившие замысел вождя, сомневались. Злой Сталин позвонил Ягоде:
— Морду набьем.
Но не было никаких зиновьевцев-каменевцев! Бывшие оппоненты Сталина мечтали только об одном: чтобы о них забыли. Заместитель Ленина в правительстве Лев Каменев работал директором Института мировой литературы. Бывший председатель исполкома Коминтерна Григорий Зиновьев писал детские сказки. Но какое это имело значение? Виновные были установлены — до следствия и суда.
К моменту убийства Кирова уже была подготовлена законодательная база, позволявшая развернуть массовые репрессии. Не хватало повода.
За полгода до выстрела в Смольном в «Положение о государственных (контрреволюционных) преступлениях» включили статьи об измене Родине. Наказание — расстрел. Приняли закон об усилении ответственности за сохранение государственной тайны — небрежное обращение с секретной бумагой грозило двенадцатью годами в лагере.
За месяц до убийства Кирова учредили Особое совещание при народном комиссаре внутренних дел. Это совсем упростило жизнь аппарату госбезопасности. Судебный процесс даже в сталинские времена требовал соблюдения минимальных формальностей. А тут — никакого суда. Сами выносили приговор и сами его исполняли.
В декабре 1934 года понадобился только один указ, чтобы начала действовать вся система репрессивных законов. 4 декабря газеты его напечатали: дела обвиняемых в терроризме вести в ускоренном и упрощенном порядке, прошения о помиловании по таким делам не принимать, приговоренных к высшей мере наказания — казнить сразу.
Назначенный наркомом внутренних дел Ежов доложил Сталину:
— Стрелять придется довольно внушительное количество. Понятно, что никаких процессов устраивать не надо. Все можно сделать в упрощенном порядке по закону от первого декабря, и даже без формального заседания суда.
В обществе не осталось никаких защитных механизмов. Мораль и нравственность — раздавлены тотальным лицемерием. Сажали и жен расстрелянных. Детей их ждала печальная судьба: тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких — отдавали в детские дома.
Впоследствии Молотова, который тогда был главой правительства, спрашивали: почему репрессии распространялись на женщин и детей?
— Что значит — почему? — удивился наивному вопросу Вячеслав Михайлович. — Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких... И разложения в известной степени.
Не хотели, чтобы жены и дети репрессированных, оставаясь на свободе, жаловались соседям и коллегам, рассказывали, что их мужья и отцы невиновны. Сеяли сомнения в правильности сталинских решений.
Особенность Большого террора состояла в его неизбирательном характере. В лагерь или на тот свет отправлялись и самые преданные слуги режима, обожествлявшие вождя. Когда за ними захлопывалась дверь камеры, им казалось, что это ошибка или козни обманывающей хозяина свиты. Но такова была система.
Смысл репрессий, всесоюзной зачистки, говоря современным языком, заключался в тотальности. Никаких исключений! Дела заводятся на всех, в любой момент каждый может быть арестован. И никто не мог знать, кто станет следующим. То, что начиналось как ликвидация давних оппонентов, превратилось в политику «сплошной ликвидации». Она достигла невероятных масштабов и проводилась с особой жестокостью.
Арестованные не выдерживали пыток — даже такие крепкие, как бывший балтийский матрос Павел Дыбенко или маршал Василий Блюхер, умерший в камере от избиений.
Ежов нравился Сталину тем, что не гнушался черновой работой. Один из следователей секретно-политического отдела НКВД рассказывал товарищам, как к нему в кабинет зашел нарком. Спросил, признается ли подследственный.
— Когда я сказал, что нет, Николай Иванович как развернется — и бац его по физиономии. И разъяснил: «Вот как их надо допрашивать!»
Как-то Ежов приехал в ЦК с Лубянки. Один из членов Политбюро заметил у него на гимнастерке пятна крови:
— Что случилось?
— Такими пятнами можно гордиться, — ответил Ежов. — Это кровь врагов революции.
Пытали не всех. Высокопоставленным арестованным объясняли, что надо помочь следствию, тогда появится шанс на снисхождение. Арестованные искали объяснения происходящему и, видимо, приходили к выводу, что Сталину в силу высших государственных интересов понадобился показательный процесс. В таком случае нужно выполнить его волю. Потом их помилуют.
Недавний замнаркома внутренних дел Георгий Прокофьев отказался подписать показания, сочиненные следователем. На допрос пришел Ежов. Прокофьев по привычке вскочил и вытянулся в струнку. Ежов по-свойски сказал ему:
— Надо дать показания.
Бывший заместитель наркома щелкнул каблуками:
— Так точно!
И подписал невероятные выдумки, поверив, что Ежов его помилует. Прокофьева расстреляли вместе с теми, кого он еще недавно сажал...
Из всех явлений дикой природы массовый террор, последовавший за убийством Кирова, более всего напоминал сход лавины: она жертвы не выбирает. Поэтому «шли в расход» и люди, невероятно далекие от политической и общественной жизни, — рабочие, крестьяне, мелкие служащие и сами чекисты, которые отправлялись в топку вслед за своими жертвами.
И вот — главный вопрос: зачем Сталин все это затеял?
Такая система живет по своим законам. Периоды умеренности всегда вынужденные и очень короткие. Вождю нужно было вселить во всех страх, укрепить свою власть и сплотить народ. Без страха система не работала. Террор — самый действенный инструмент удержания страны в повиновении.
В годы Большого террора сменилось девять десятых высшей номенклатуры. Молодые люди без образования и особых достоинств совершали головокружительные карьеры. Конечно, они поддерживали репрессии! Всем обязанные Сталину, спешили доказать верность вождю.
После убийства Кирова и сам Сталин стал другим.
Члены Политбюро превратились просто в подручных. Исчезла необходимость ладить с товарищами, убеждать их в своей правоте. Не надо было завоевывать ничьи сердца, достаточно держать всех в страхе, сажая их жен или помощников. Зачем быть веселым и привлекательным? Единоличный хозяин страны мог позволить себе оставаться таким, каков он на самом деле.
И страна стала другой.
Телевидение еще не появилось. Главный метод пропагандистских кампаний — митинги и собрания, на которых градус эмоций поднимали так, что люди сами начинали требовать крови. И выходило, что уничтожение врагов — воля народа. Целые поколения воспитывались в атмосфере ненависти и неустанного выявления «пятой колонны».
Это были катастрофические годы для экономики, для науки и искусства. Высказать даже малую толику того, что чувствовали и ощущали думающие люди, было смертельно опасно. Интеллектуальное пространство жизни невероятно сузилось.
Отчего нам так не хочется все это вспоминать? Почему отчаянно сопротивляемся познанию прошлого и извлечению из него уроков?
Возможно, мы сейчас плохо представляем себе, сколько людей пожелало принять участие в уничтожении несуществующего внутреннего врага. Кто-то надеялся, столкнув другого в пропасть, спастись сам. Кто-то увидел, что репрессии открывают дорогу наверх, и спешил отличиться. Если с семьями — это многие миллионы человек. Каково же сегодня осознать, что заслуженный дедушка или прадедушка был негодяем? А остальные молча позволили совершаться невероятным преступлениям. Проще и спокойнее пребывать в уверенности, что в годы Большого террора пострадали только те, кто этого заслужил.
Из тех, кто был расстрелян или отправлен в лагерь за убийство Сергея Мироновича Кирова — помимо экзальтированного и болезненного человека по фамилии Николаев, — виновных не было ни одного...
