Мой прадед был офицером царской армии — военным инженером, артиллеристом. У меня остался дневник, который он вел в начале прошлого века во время морского похода из Балтики в Порт-Артур.
Поход был мирным. Корабль вез рядовых-срочников на смену тем, кто уже отслужил, и прадед был в числе сопровождающих офицеров.
Одна запись в его дневнике — про стоянку в египетском Порт-Саиде. На корабль грузили продукты. Прадед увидел, как один из грузчиков с тяжелым тюком упал, надсмотрщик стал бить его, изможденного, палкой, а грузчик не пытался даже себя защитить. Прадед ринулся к надсмотрщику, отнял палку, отругал, а вечером написал в дневнике, как это невозможно низко и отвратительно — бить слабого, растоптанного, того, кто не может ответить.
Потом прадед ушел со службы, стал директором химкомбината, который производил взрывчатые вещества, а после революции работал в Совнаркоме, в каких-то индустриальных комиссиях.
В 31-м его арестовали по делу Промпартии, дали 10 лет. Сидел он в Медвежьегорске — там же, где потом сидел Ходорковский. Строил Беломорканал. В 37-м его расстреляли. В 56-м реабилитировали.
Могилы у него нет, но я знаю, что его останки лежат в лесу, примерно в часе езды от колонии. Расстрельная команда лагеря присмотрела там местечко и возила туда на расстрел заключенных.
Их выводили на плац, приказывали раздеться догола, били, палками загоняли в грузовики. Чтоб не кричали — снова били. Кого-то сразу и убивали, размозжив голову. Трупы закидывали в тот же грузовик. Отвозили в лес, расстреливали по 40–50 человек, сбрасывали в яму, закапывали. И так каждый день. Несколько месяцев.
О том, как все происходило, известно от самой расстрельной команды. Спустя несколько лет этих нелюдей судили. Стенограммы судебных заседаний хранятся в архивах ФСБ. Они не секретные, я их читала.
Вчера, 30 октября, был День памяти жертв политических репрессий. Таких, как мой прадед. А накануне на Лубянской площади до ночи горели свечи — и все, кто хотел, отстояв очередь в три-четыре часа, читали вслух имена, фамилии, профессии и даты смерти репрессированных граждан, которым не повезло жить во время государственного террора.
Мы пришли туда с девочкой, которая родилась не в России и не в России живет. Я попыталась ей объяснить, о чем это мероприятие, но поняла, что не смогу. Слишком запредельная дикость для двенадцатилетнего человека. Слишком кошмарный абсурд.
Безмолвное здание ФСБ смотрело на нас слепыми окнами. «Почему из него не сделали музей? — удивлялись мои иностранные гости. — У нас бы обязательно сделали. Водили бы экскурсии: здесь у нас допрашивали, здесь расстреливали».
«Рано для музея, — сказала я. — Еще ничего не закончилось».
Фонд «Общественное мнение» накануне 30 октября провел соцопрос: 48% россиян считают, что репрессии могут повториться при их жизни.
То есть почти половина россиян допускают, что в пять утра им позвонят в дверь государственные люди, наденут наручники, увезут и, возможно, расстреляют.
Мысленно почти половина россиян готовы к насилию над собой и заранее смиряются, понимая, что не смогут сопротивляться. Точно так же, как тот грузчик, тот раб, которого когда-то пытался защитить в Порт-Саиде мой прадед.
Вряд ли, конечно, он вспоминал этого грузчика, когда его самого — униженного и растоптанного — били, волокли, расстреливали ночью в лесу.
Но, может быть, он вспоминал себя молодого. На палубе, в белом кителе. Полного сил, чистых помыслов. Готового защищать слабых и знавшего твердо, что бить того, кто не может ответить, — низко и отвратительно.
