Сколько людей — виденных случайно, мельком, но таких ярких, сразу привлекших внимание, запомнившихся, про которых захотелось написать, вообразив, домыслив их жизнь и судьбу, — так и останутся пылиться в чулане или на чердаке памяти, потому что ни в пьесе, ни в рассказе, ни в мемуарных заметках им не найдется применения. О чем повествовать, если видел человека один раз, да и то в метро? На автобусной остановке? Выходящим из машины возле рынка? Не перемолвился ни словом, не обменялся взглядом, не улыбнулся и не получил улыбку в ответ…
Юноша
Тот молодой человек, что постоянно приглаживал волосы и нервно вытягивал шею, высматривая, не идет ли автобус... Одергивал одежду (это я заметил уже потом, когда присмотрелся, и повторяющиеся его движения показались странными). Я занял место возле окна, он сел рядом. Автобус долго не трогался, молодой человек несколько раз воскликнул: «Чего не едем-то? Чего не едем?» И потом: «Слава богу, поехали...» Чистенький, хорошо постриженный, он должен был постоянно что-то делать, производить движения руками, лезть в сумочку, бросать фразы в пространство, разговаривать сам с собой, ни к кому не обращаясь. А когда молчал, в груди или в горле у него возникали звуки, подобные тем, которые, воркуя, издает голубь.
Персики
Молодая женщина, блондинка, что вылезла из вишневой «Лады» вслед за мужем (?)-военным, подполковником, летчиком, — или его сестра (?), сестра его оставшейся в машине красивой жены (?). Маленького росточка военный с этой женщиной побежал на рынок, а первая, ленивая, хорошо одетая, стала медленно прохаживаться возле машины, время от времени доставая из пакета, лежащего на заднем сиденье, крупные персики, не разламывая, ела, стараясь не обрызгаться соком. Она не видела, что я за ней наблюдаю, но держалась так, будто знала, была уверена, что за ней наблюдают все. Я мог, мне кажется, многое рассказать про нее. Если есть муж, она заботится о нем снисходительно, лишними хлопотами себя не обременяя. На таких западают мужики-слабаки, сами ищущие ярмо, жаждущие, чтобы ими понукали.
Вернулся военный со своей спутницей. Кавказцы тащили за ними покупки: арбуз, еще какие-то фрукты. Военный держал в руках бутылку (мягкую, полиэтиленовую, американской водки «Игл» — «Орел»). Уровень его возможностей (и притязаний) сразу сделался понятен. Кавказцы, загрузив покупки в багажник машины, стали прощаться с подполковником за руку, трясли ее и говорили, что будут ждать, когда он опять приедет. Он обещал: «Обязательно». И был, кажется, польщен их подобострастием. Вряд ли оно объяснялось тем, что он щедро им заплатил, скорее они клюнули на его спутницу, вот и увязались за ним до машины. Им с первого взгляда стало ясно несоответствие и первенство внутри этой пары и то, что вряд ли подобный удалец способен отвечать запросам женщины, претендующей на большее и не слишком удовлетворенной своим кавалером. Ее равнодушие к военному было очевидно. Кавказцы почуяли запах добычи...
(Из детских воспоминаний: когда шел по рынку со своей красивой двоюродной сестрой, старик-кавказец кричал ей вслед: «Возьми все бесплатно, только приходи вечером, у меня такой же!» — и показывал длинный огурец.)
Старуха
Старуха сверх меры морщинистая, в лохмотьях, влезшая в троллейбус возле Киевского вокзала, — конечно, ненормальная, — напустившаяся на интеллигентного, опрятного, пожилого, седеющего мужчину в очках:
— Уйди, уйди от меня, неженатик, не лезь, козлище, экстрасенс проклятый! Я старая, мне девяносто лет, а через вас все болезни! Уйди, тебе говорю!
Поражали и смешение слов, слышанных, наверное, по телевидению, и сексуальный подтекст произносимого. В ее-то годы!
Испуганный, ошарашенный мужчина, естественно, вскочил с места, посторонился. Старуха же продолжала его честить, в лексиконе ее были и «гермафродиты», и «педерасты», и «сатанисты», хотя по виду, повторю, она вот уж не принадлежала к образованным слоям.
Доехали до Смоленской площади, бабка собралась вылезать, спускавшийся за ней следом по ступенькам другой мужчина (даже не знаю кто: для бомжа одет неплохо, для человека с достатком — непотребно) бабку украдкой, чтоб не заметили другие (но от меня не укрылось), погладил. Это, естественно, вызвало новую бурю негодования и новый поток брани и возгласов с ее стороны. Обращенных уже в его удаляющуюся спину.
Зачем он сделал это, если видел, что старуха не в себе? Чтобы спровоцировать именно ту ситуацию, на которую она остро среагирует, которая больше всего раздражала и распаляла ее воображение и выводила из равновесия? Вот, оказывается, каким образом люди могут доставить себе удовольствие.
Сын
Сидящий рядом с майором мальчик сорвал с него защитного цвета фуражку, напялил на себя. И что-то нечленораздельно, мычаще выкрикнул.
Какими влюбленными, полными обожания глазами посмотрел на ребенка майор! Мальчик вернул ему фуражку и надел свою кепочку. Мыча, стал тыкать пальцем то в свой головной убор, то в кокарду на фуражке отца. Мягко, ласкающе отец взял его руки в свои, пытаясь утихомирить. Поглаживая ручонку сына, взглядом говорил: вот так, вот так, сиди тихо. Мальчик вскинул голову и посмотрел на стоявшего пред ним молодого человека с книгой. И, опять выкрикивая что-то, балуясь и улыбаясь, стал показывать, чем отличается от отца. Обхватил свое худое предплечье: вот какое оно тонкое, и тут же ткнул в бицепс отца — вот какой толщины. Молодой человек виновато отвернулся. Мальчик подвинулся к сидевшей рядом женщине. Она с готовностью приняла участие в игре. Кивала, он отдавал ей честь — и она салютовала. Майор сиял.
Женившись, бравый офицер, конечно, не предполагал, какое несчастье его постигнет. И жена, забеременев, не подозревала, что ребенок будет глух и нем. Ходили по врачам. Разве те могли утешить?
И уже не до службы майору, не до карьеры, его обходят, обгоняют на ступенях военной иерархии другие… Пусть! Нет счастья, главного счастья. Горе сблизило его с женой. Ах, как он любил мальчика! Тот расшалился, захлебнулся заикающимися звуками, и отец приложил палец к губам. Мальчик его послушался, затих.
Эрудиция
Однажды случилось стоять в метро рядом с двумя мужчинами — то ли родственниками, то ли сослуживцами, один из которых, несмотря на неопрятный внешний вид, оказался энциклопедически образован. Информация лезла из него помимо его воли, он не мог ее удержать, так и сыпал сведениями, о которых я, к примеру, не имел ни малейшего представления: что-то о жизни римских императоров, о подробностях средневековых войн... Говоривший и сам, видимо, сознавал всю неуместность своих излияний и разъяснений, с лица его не сходила виноватая улыбочка... Не менее неловко чувствовал себя и тот, на кого изливался поток познаний. Да и как он должен был себя ощущать — слушая всю эту абсолютно не имеющую никакого отношения к его да и вообще окружающей жизни белиберду? (Или все-таки имевшую?) Судя по одежде, он был простой и не слишком обремененный знаниями работяга, сообщаемые сведения были ему до лампочки и в тягость, он не знал, как реагировать на умничанье другого. Это был классический пример диалога слепого с глухим, который происходит в завуалированной форме между всеми людьми. И оба они не знали что делать: один — со своими познаниями, другой — со своей неосведомленностью.
Лоцман
Вечером в одиночестве и темноте зяб на конечной остановке. Подрулил пустой (не считая водителя) автобус. Мягко распахнулась дверь. Шофер спросил:
— Вам куда?
Дивясь его церемонному обращению на «вы», я назвал пункт следования. Водитель сощурился:
— Тогда скажете где, ладно? Залезайте, залезайте… — и поманил внутрь.
Я оказался рядом с ним, в просторной кабине. То есть отсеке для впередсмотрящих, для тех, кто определяет маневр и рулит. Передо мной мерцала светящаяся панель с приборами. Однако крутивший баранку мужчина вызывал странные чувства.
— Здесь прямо? — уточнил он.
— Да.
— А здесь?
На какой-то миг происходившее показалось мне абсурдом, бредом. Началом где-то и когда-то читанного фантасмагорического рассказа. Потом я вспомнил, что рассказ это мой давным-давно сочиненный: в нем клиент, посетив ресторан, сам бежит за продуктами, а читающий газету швейцар, не подав пальто, указывает, куда опустить чаевые. Теперь, в реальности, получалось, что автобус ведет по маршруту не водитель, а пассажир. Или и впрямь все написанное рано или поздно сбывается?
— Тут остановка, — сказал я, и он затормозил. Вошли люди. — А теперь надо уйти влево.
Он послушно свернул. Хорошо, что я ехал по знакомой линии! Но не только изумление, но и любопытство разбирало меня.
— Вы вообще никогда здесь не ездили?
Он, лимитчик, теперь я ясно понял это по выговору, по акценту, искренне признался:
— Никогда. Впервые. Да разве спрашивают? Говорят: иди, сменяй. Нужна подмена уставшему. Объяснили вроде. Где, куда…
— А как же вы дальше поедете? Мне сейчас выходить…
— Спрошу людей… Вон сколько набилось…
Символичность происходящего ошарашивала. Просилась в явный и тайный намек. В притчу. Плодила ассоциации и сравнения. С многажды случавшимся и повторявшимся постоянно. В масштабах страны и каждой отдельной жизни. Слепой поводырь и покорные ему ведомые. Стадо и пастух. Мессия и его верные сподвижники. Рок, упрямо тем не менее следующий по заданному маршруту. Наивные странники, которые доедут-таки (скорее всего) до цели. Лидер, которому доверен капитанский мостик и который пользуется подсказками хорошо если бескорыстных слуг. Ну а если бы я решил превратить огромный суставчатый автобус в персональное средство передвижения и свернул бы к своему дому? Предпочел бы выйти не на трассе, а возле собственного подъезда? Что делал бы тогда шофер? Как объяснялся бы с остальными возмущенными, закинутыми непонятно куда седоками? Прослыл бы Данко или Сусаниным? Как возвращался бы на прежний курс? Какую роль в итоге отвела бы ему История, будь он не шофером, а политическим лидером?
Вот сколько мыслей породил комичный по форме и страшноватый по сути эпизод.
Я вышел. Объяснив новичку, где ближайший поворот и в каком направлении затем двигаться. Неунывавшему бедняге предстояло пройти нелегкий участок. Дверь кабины, зашипев, вернулась на место, закупорив вход в святая святых — рубку со штурвалом, кабину пилота, президентский, если угодно, кабинет. Автобус двинулся во мрак, раздвигая темноту освещенными плечами боковых окон. Благополучие его зависело от очень многих факторов: прежде всего от смекалки и знаний самих этапируемых. Куда?
