Затем показали, как к нему за столик подсел один из руководителей нашего любимого малого и среднего бизнеса. И опять же сообщил, что административных препон для предпринимателей теперь становится все меньше и меньше. Это была вторая хорошая новость для главы правительства. Вот ведь как, работа кипит, день и ночь он думает о народе: как его накормить, обуть да спать уложить. И гляди-ка, получается! Но от столь прекрасной информации Владимир Владимирович почему-то так ни разу и не просиял. Был очень сдержан.
Он играет роль? Он плохой актер? Да нет, очень даже хороший. В расслабленном состоянии порой такие корки мочит, все просто плачут от счастья. Что же случилось?
Путина показали на следующий день после того, как страна узнала, что Платону Лебедеву было отказано в условно-досрочном освобождении (УДО). Впрочем, какая страна, о чем мы говорим? Кучка столичных интеллигентов, правозащитников, демократов день и ночь мучается из-за Лебедева—Ходорковского, ежечасно спасает их, пишет, говорит, какие они замечательные и как мстительна и лицемерна власть, их посадившая. До кого это доходит? Да только до той же кучки, дальше не распространяется.
Глядя по телевизору на закомплексованного Путина, хорошие демократы думали: вот ведь понимает все-таки человек, что это дело его рук, переживает. Может, даже мучается. Поэтому на нем лица и нет. А плохие демократы радостно потирают ладоши: так ему и надо, тирану-узурпатору. И вспомнят что-то про «мальчики кровавые в глазах».
Затем программа «Время» показала двух статных красивых врачей. Они день и ночь исполняют свой гражданский и профессиональный долг, лечат людей, возвращают им жизни. Но при этом еще и состоят в Едином народном фронте (ЕНФ). Да, оба они беспартийные, но нахождение во фронте поможет им вылечить еще больше людей, еще более массово возвращать их к жизни.
Программа «Время», лето 2011 года. XXI век. Но было полное ощущение, что я попал куда-то в конец
В
Зачем сегодня программа «Время» нас опять вводит в застойный транс? Ведь так уже нельзя показывать, рассказывать — все, время ушло. Та самая демократическая кучка плюется, морщит нос, выступает с декларациями: что Путин всем надоел, что, если он опять станет президентом, нас ждет катастрофа. Они себя путают с народом. А Путин на это только смеется. Последним.
Он и его пиарщики сделали ставку на народ. На тот самый советский народ, который до сих пор главенствует в нашей России, правда, не зная об этом. Нет, советский человек был по сути своей сложен, он читал книжки, сдавая макулатуру, ловил полунамеки, и культура для него была не пустым словом. Но за последние двадцать лет все лучшее в этом совке заменили разъедающей, упрощающей массовой культурой. Советский человек на это повелся и превратился в лоха.
Вот он смотрит сериалы, правильный юмор в «Кривом зеркале», а потом дорогого Владимира Владимировича, принимающего посетителей, и эти самые сюжеты о Народном фронте. Для лоха это единая красная линия, одна логика, один стиль. Он это щелкает на раз. На раз-два уже не может.
Но эти лохи, мило орущие друг на друга в студии «Пусть говорят», и есть наш народ. «Правильный у нас народ, правильный», — говорил Путин телеведущему Сергею Доренко еще в самом начале своего президентства. «Может, мы с народом ошибаемся...» — говорил Путин после того, как решил вернуть советский гимн.
Путин действительно решил размежеваться с Медведевым. Он сделал ставку на народ, который прекрасно знает, понимает и чувствует. Можно даже сказать, что плоть от плоти этого народа. Хотя совсем не лох. И народ по-прежнему видит в Путине своего парня. А в Медведеве — не своего. Медведев — звезда прослойки, кучки интеллигенции. Не то что Путин, защитник униженных и оскорбленных.
Но это только по телевизору. На самом-то деле народ не так уж и глуп. Он-то чувствует, что его надувают, но ему деваться некуда. «Не бойтесь сказок, жизнь страшнее», — придумал слоган вовремя вернувшийся в телеэфир Сергей Доренко. И народ с удовольствием смотрит по телевизору сказку про Путина, великого и ужасного. Хотя как-то на радио «Эхо Москвы» решили проголосовать: вы за кого — за Путина аль за батьку Лукашенко? И продвинутая аудитория «Эха» отдала белорусскому диктатору 85%, а своему — всего лишь 15. То есть люди, то и дело жаждущие сильной руки, мечтающие, чтобы их пороли, чувствуют, что наш царь-то не настоящий.
И вертикаль эта вся довольно хлипкая. Путин практически в одиночку держит у себя на лбу этот громадный шест, как эквилибрист в цирке. Только вся эта махина может повалиться от одного прикосновения бабочки. Такой бабочкой, наверное, Владимир Владимирович считает для многих уже вполне справедливое освобождение Ходорковского и Лебедева. Поэтому выпустить их никак нельзя, иначе все обрушится. Так, наверное, думает добрейший и умнейший премьер-министр, будущий наш президент. Нынешний президент Медведев вроде бы думает по-другому, даже говорит об этом.
А в конце — о журналистике. Ту программу «Время» вел хороший парень Дмитрий Борисов, работающий еще и на «Эхе Москвы». Раньше он там вел новости, то есть читал неподцензурную информацию. Затем его пригласили на Первый канал, на утреннее информвещание. А почему бы и нет: утро-то вечера мудренее, в это время все-таки там голимой пропаганды дается по минимуму. И Борисов стал читать свежие новости на Первом, не потеряв лица. Но так хорошо стал читать, что пошел в рост. Карьера удалась: летом, пока основные «чтецы» в отпуске, его поставили на главный выпуск программы «Время».
Теперь, давая сюжеты о том, как врачи с удовольствием бегут в Народный фронт, уже нужно определяться. Либо ты окучиваешь лохов, то есть народ, либо вещаешь для пытливой аудитории демократического радио. На двух стульях уже не усидишь. Иначе останешься без лица.
Вдоль по Питерской
Делай, что должно, и пусть будет, что будет. Этот постулат очень любил Лев Толстой. Хотя он не только писал, но и говорил. Учил жизни, просто кричал: «Не могу молчать!» За что нажил себе множество врагов и несмываемое величие. И это ему шло.
Никого ни с кем не хочу сравнивать, но вот другой пример, под названием Никита Сергеевич Михалков. О нем теперь принято писать и говорить слегка сощурясь, хихикая в ладошку, а то и просто оскорбительно. В чем-то это правильно — сам нарывается. Но вот в уик-энд на канале «Культура» показали его мастер-класс. Это что-то с чем-то!
Вроде тот Михалков, да не тот уже. Он говорил о Станиславском, Немировиче, Михаиле Чехове. И как говорил! Будто бы все они тут рядышком сидят, что-то ему подсказывают, в общем, общаются на равных. Он их любит, да и они его. Надо было видеть, как горели при этом михалковские глаза, надо было слышать и понимать, как он их чувствует. Как чувствует он свою профессию, любит артистов.
Вы скажете: а в этом никто и не сомневался! Действительно, режиссер он большой, а актер, может, и того больше. Но просто камера в этом мастер-классе зафиксировала истинную михалковскую любовь, настоящую, непогрешимую. Показала нам совершенно другого человека — не зарвавшегося, не пафосного, не глупого. То есть такого, которого мы когда-то полюбили. И не только за усы.
А все потому, что здесь он занимался именно своим делом, говорил только про свое. Про то, что знает, может быть, лучше других. Действительно, ведь человек в любви хорошеет, становится лучше, чем он есть. Михалков рассказывал про великого вахтанговского артиста Николая Гриценко с такой любовью и так тонко! Как тот высмаркивался на сцене (а Михалков сверхталантливо это изображал!), и не просто высмаркивался, а показывал суть характера своего персонажа. Да, через этот самый сопливый носовой платок. И про Юрия Богатырева делился уже личными ощущениями — как под него, такого большого, специально подобрали еще больший размер ботинок, и опять лишь для того, чтобы подчеркнуть «косолапость» нелепого персонажа из «Неоконченной пьесы для механического пианино». И про Сергея Маковецкого. Его герой — такой лысоватый, а от этого необычайно закомплексованный, стеснительный, ему трудно даже сказать что-то при других. Но именно он, еле выговаривая слова, в фильме «Двенадцать» единственный поднимает руку и говорит: «Ну надо же разобраться, может, парень и не виноват...» То есть Михалков показал, как от формы, от дикой зажатости человек еще на уровне подсознания может не присоединиться к большинству, остаться один, а уж за ним все потянутся. Какое же нелобовое, изощренное осознание человеческого нутра нам здесь Михалков продемонстрировал!
Так и хотелось после этих слов высказать ему словами фрекен Бок, томно утирая слезки платочком: «Милый, милый...»
Но дальше Михалков улетел, хотя и обещал вернуться. Ему посыпались вопросы про веру, царя и Отечество, про судьбы русского кинематографа. Он сразу изменился в лице, тут же сделался вещуном, каким-то нарочитым, неестественным. Он учил нас жить. Но в отличие от Толстого ему это совсем не шло.
Давно уже, когда Никита Сергеевич еще не вошел в раж администраторского величия, помню похожие кадры: вот он грузит о чем-то большом, может быть, главном. И вдруг переходит к кино, любимому своему кино. И вновь абсолютно, даже внешне, меняется. И еще кадры: Михалков на съемках. Но камера следит не за артистом, а за режиссером. Ты видишь, как он проигрывает всю роль за актера, за себя, изнутри себя, какой он чувствительный и неподдельный.
Значит, диагноз поставлен? Если бы Михалков по-прежнему занимался только тем, что должно, то был бы всеми любим, обласкан, зацелован. Но кто же знает, что для человека самое важное, сущностное? Михалкова несет вдоль по Питерской, и он уже ничего не может с этим поделать. Такая натура, характер, и этого горбатого уже ничем не исправишь.
«Овсянки», сэр!
«Вагонные споры — последнее дело, когда больше нечего пить». Они встретились на программе «Закрытый показ» — Дмитрий Дибров и Леонид Парфенов. Обсуждали фильм «Овсянки». Но какая разница, что обсуждать. Эти два знаковых человека ни за что в жизни не могут быть вместе. Хотя «Овсянки» и тому и другому понравились. Но каждому по-своему.
Впервые эти двое столкнулись в самый пик разгона НТВ. Да так, что искры летели из глаз. Парфенов никак не протестовал, ни вместе, ни порознь, просто уехал из «Останкино» и вроде как обещал вернуться. Зато у Диброва собрались все революционные журналисты. И революционней всех сам Дибров. «Доколе?!», «Долой!», ну или что-то подобное неслось из него. «И как же мог Леня?!» В воздухе запахло заветным словом «предатель». Леня чудным образом услышал этот эфир в машине. Или ему позвонили. Или он что-то почувствовал. И он вернулся. Вот тогда они и схлестнулись.
Впрочем, их общий приятель Макаревич лет за 20 до этого все уже про них написал:
И двое сошлись не на страх, а на совесть,
Колеса прогнали сон:
Один говорил: «Наша жизнь — это поезд»,
Другой говорил: «Перрон».
Прошли годы. Чудным образом все переменилось, а Парфенов с Дибровым вдруг поменялись знаками. Теперь уже диссидентом, противником власти стал Леонид, зато Дмитрия все в этой жизни устраивало. Оба тогда потеряли эфир, но каждый по своим причинам. Парфенов ушел как бы в опалу, а Дибров стал терять рейтинги. Да, тот самый культовый Дибров с его еще более культовой «Антропологией»!
Потом было какое-то очередное заседание ТЭФИ. Подсчет голосов затянулся, и Дибров кричал: выпустите, меня молодая жена ждет! Ну точно как Брондуков в «Гараже»! А Парфенов выступил на премии Листьева как поэт и гражданин. Против цензуры на ТВ. Его, такого стильного и умного, демократическая общественность тут же возвела в герои, несмотря даже на приятельство с Сурковым.
Один говорил: «Нам свобода — награда,
Мы поезд куда надо ведем».
Другой говорил: «Задаваться не надо:
Как сядем в него, так и сойдем».
Последний раз оба встретились на программе «Временно доступен». Парфенов в гостях у Диброва. Дибров начал выдавать вечному оппоненту нескончаемые вирши и не знал, где и как остановиться. Парфенов сделал большие глаза: «По-моему, сейчас так уже не говорят». Хотя и сам Парфенов сейчас, задушевно ностальгируя — «Какие наши годы!» — кажется, потерял нюх.
Так все-таки Парфенов победил? Или Дибров лучше приспособился? Спросим у Макаревича.
И оба сошли где-то под Таганрогом,
Среди бескрайних полей,
И каждый пошел своею дорогой,
А поезд пошел своей.
