Мы встретились со Львом Матвеевичем накануне дня запуска первого искусственного спутника Земли, который отмечается 4 октября и от которого ведет начало отечественная космическая наука. Институт космических исследований РАН — ведущий в стране по исследованию и использованию космического пространства в научных целях. А потому и свое 50-летие здесь решили отмечать 4 октября, а не в мае, как это следует из документов.
— Лев Матвеевич, расскажите, как мир отреагировал тогда, в 1957-м, на запуск нашего первого спутника.
— Для нашей страны сам день запуска прошел почти незамеченным, никто не анонсировал такое событие, как это наверняка сделали бы сегодня. Правительство Хрущева интересовала тогда только военная составляющая космических разработок. В рамках геофизического, 1957 года и мы, и США заявляли о намерениях создания искусственных спутников Земли, но никто в это особо не верил, считали фантастикой. И Хрущев осознал всю значимость случившегося лишь после того, как по миру прокатилась волна восторга. На передовицах газет печатались едкие стишки, высмеивающие американскую власть, которая упустила первенство в деле освоения космоса. Вот перевод одного из них: «O! Маленький спутник, ты летишь высоко, посылая сигнал из Москвы. Ты сообщаешь миру, что небо принадлежит коммунистам, а Дядя Сэм спит...». Это было напечатано на первой полосе газеты The New York Times от 5 октября 1957 года.
Поняв великую пропагандистскую силу нашего успеха, Хрущев уже через месяц, когда запускали второй спутник — с Лайкой на борту, дал указание всем советским газетам печатать космические новости на первых полосах и с самыми крупными заголовками. Понимаете, тогда было время «холодной войны», напряженность — и вдруг возникает новая возможность состязания. Это чем-то напоминало схватку богатырей из легенд об Илье Муромце, когда они выходили на поле и бились один на один. Кто победит, тому приписывалась и победа.
Ну а после, когда начались уже и пилотируемые полеты, президент АН СССР Мстислав Келдыш, осознав необходимость в создании настоящей космической науки, обратился к Хрущеву с предложением объединить разрозненные исследовательские группы в единое целое. Так были организованы два базовых научных института: сначала в 1964-м Институт медико-биологических проблем, который занимается вопросами адаптации космонавтов в невесомости, и в следующем, 1965-м — наш Институт космических исследований РАН.
— Насколько я знаю, вы любите фильм «Карнавальная ночь», где впервые прозвучала «космическая» фраза, ставшая вечной...
— «Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе — науке неизвестно»?
— Точно. Так вот хотелось бы по прошествии почти 60 лет после выхода картины спросить у директора Института космических исследований: что вы ответите на этот вопрос сегодня?
— Я хочу сказать, что сегодня оснований говорить, что на Марсе есть жизнь, намного больше, чем это было во времена «Карнавальной ночи». Хотя тогда тоже было время интересных гипотез. В частности, наш академик Тихов создал в то время науку астроботанику, после того как увидел, что Марс... меняет цвет. Он решил, что это листва, которая, как на Земле, становится желтой или зеленой в зависимости от времени года. Потом, конечно, поняли, что все это ерунда.
Сегодня мы точно знаем, что на Марсе нет деревьев, но там есть жидкая вода, чему свидетельством является несколько факторов. Это и нейтронные потоки, которые ученые фиксировали с орбиты еще в начале 2000-х. Это и отражения солнечного света от поверхностных слоев планеты. Наконец, это фотографии структур на поверхности, которые могут быть высохшими ручьями. Этот вопрос уже совершенно ясен: на Марсе есть вода — и она жидкая, и может быть соленой.
Кроме воды найден еще один фактор, связанный с жизнью, — это метан, и его в относительном смысле неожиданно много. Дело в том, что сам по себе метан быстро разлагается в атмосфере, и его большое количество свидетельствует о том, что где-то на планете должен быть мощный источник его пополнения. Либо биогенный (на Земле это болото, коровы), либо геологический, абиогенный, связанный с вулканами. Полной ясности здесь пока нет.
— В марте будет дан старт новой марсианской миссии «ЭкзоМарс», в которой помимо Европы принимает участие и Россия. Наверняка вы на этот раз постараетесь узнать больше?
— Да, к Марсу в марте 2016-го полетит первый орбитальный аппарат — будущий искусственный спутник Марса под названием Trace Gas Orbiter — аппарат для исследования малых составляющих атмосферы. Россия в проекте дает ракету-носитель «Протон-М» и устанавливает на сам спутник несколько приборов. Мы хотим изучить различные малые составляющие атмосферы Марса, включая, конечно, метан, чтобы проверить все волнующие нас гипотезы. Кроме того, на TGO на орбиту вокруг Марса будет выведен прибор FREND — нейтронный детектор для изучения распределения водяного льда. Будет и кратковременная «вылазка» на поверхность Красной планеты. Европейцы хотят осуществить ее при помощи модуля EDM. Его цель демонстрационная — показать, что они сумеют мягко посадить модуль на поверхность планеты.
— Так, значит, к концу следующего года посадочный аппарат, доставленный нашей ракетой, мягко «примарсится»?
— Да. Основная же посадочная миссия в рамках того же «ЭкзоМарса» планируется двумя годами позже, в 2018-м. На Красную планету полетит еще один аппарат. На этот раз спускаемая платформа будет сделана в России — на НПО им. Лавочкина, а марсоход, который она должна доставить на Марс, будет европейским. Вот он уже будет целенаправленно искать следы жизни. На нем, а также на самой платформе будет установлено также несколько наших спектрометров. В части научного обеспечения проекта у нас с европейцами достигнут полный паритет. Приборы, которые мы сейчас устанавливаем на TGO, — улучшенные версии тех, что должны были работать в проекте «Фобос-грунт», но, к сожалению, долетели только до дна Тихого океана.
— Есть суждение о том, что России фатально не везет с Марсом. За все время только один наш аппарат — «Марс-3», сел на эту планету в далеком 1971 году, затем были одни потери.
— Это не России не везет, а всему миру не везет. Просто другие страны чаще нас запускают свои спутники и марсоходы, и на этом фоне кажется, что у них дела идут лучше. На самом деле и у американцев, и у европейцев тоже много потерь. Вот, к примеру, в 1990-е американцы потерпели неудачу с запуском аппарата Mars Climat Orbiter, на котором стояло несколько наших приборов, у японцев недавно аппарат так и не встал на запланированную околомарсианскую орбиту...
— С Марсом не везет, так, может, с Венерой повезет больше?
— Это, кстати, я в шутку люблю говорить, что у нас исторически с Венерой лучше удается контактировать, чем с Марсом... На второй от Солнца планете у нас действительно были получены хорошие результаты. Но на Марс обижаться особенно не будем, потому что наши, по крайней мере последние, аппараты погибли почти у самой Земли. А вот у американцев было потеряно несколько аппаратов уже вблизи Красной планеты. Как тут определишь, кого больше любит или не любит Марс?
— А Солнце нас любит? Я к тому, что у нас до сих пор нет своих спутников наблюдения за солнечной активностью.
— Да, увы, для получения информации о процессах на Солнце мы пользуемся данными зарубежных спутников, на свои не нашлось средств. Это унизительное положение. Как ни странно, с большим удовольствием вспоминаю, что в середине 90-х годов, в самый разгар безвременья, нам удалось создать замечательную международную спутниковую группировку «Интербол», в которой Россия принимала участие на равных. «Интерболы» проработали почти 6 лет, пока орбиты спутников не стали «чиркать» по атмосфере. Теперь у нас нет своего вклада в дело прогнозирования солнечной погоды по космическим данным.
— А Федеральной космической программой этот вклад предусматривается?
— В проект ФКП внесены проекты «Резонанс», «Арка» и «Интергелиозонд» — все они связаны с изучением солнечно-земных связей. Но выведение этих аппаратов планируется, увы, только после 2020 года, денег сейчас мало. А проекты очень интересные. В частности, «Интергелиозонд» предусматривает синхронное измерение Солнца сразу двумя спутниками с близких расстояний —примерно в половину расстояния от Земли до Солнца — и из положения над эклиптикой. Сейчас измерения делаются в основном в плоскости эклиптики, и все те «плазменные стрелы», какими Солнце, образно говоря, выстреливает из своего магнитного лука, летят прямо нам в лицо, что не очень удобно, для того чтобы их можно было тщательно разглядеть и начать строит прогнозы…. Значит, чтобы исправить ситуацию, надо над этой плоскостью подняться. Что и сделает «Интергелиозонд». Но это будет, увы, в лучшем случае только через 10 лет. Этот проект будет международным, как и многие другие проекты в области фундаментальных исследований.
— Скоро, как мы знаем, Россия запускает и свою лунную программу. Скептики утверждают, что после американцев, садившихся на наш спутник в 60-е годы, уже нет смысла повторять это. Что ответите им?
— Начиная с 2019 года, и это прописано в проекте ФКП, мы планируем отправить к спутнику четыре аппарата «Луна» с порядковыми номерами 25, 26, 27 и 28, продолжая счет, как вы понимаете, от советской «Луны-24», успешно доставившей на Землю лунный грунт еще в 1976 году. Главное отличие нынешней программы в том, что мы хотим сесть и изучить полярные области Луны, чего никогда не делалось. Если нам и предстоит в будущем строить лунные базы, то лучше делать это на полюсах, где есть определенные возможности добывать воду из ледяных шапок.
