— Михаил Петрович, а почему вы не стали генералом? Юрий Кобаладзе был вашим учеником, он вас обскакал по служебной лестнице.
— Я был на генеральской должности, но влюбился вот в эту женщину (показывает на жену Татьяну). Мы познакомились в Копенгагене. Она была замужем, и я был женат. Служебный роман. Когда я вернулся в Москву и подал на развод, меня поставили перед дилеммой: если ты остаешься в системе, то возвращаешься в семью. Тебя, конечно, покарают немножко, сошлют куда-нибудь в Софию, а потом вернешься, и дело это забудется. Но разве возможно склеить разбитую чашку? Если бы я порвал с Татьяной, то не стал бы писателем.
— Почему к разводу относились так жестко?
— Дело в том, что у меня это был второй развод.
— То есть вы рецидивист?
— Да, я был рецидивист. Один раз еще можно, но два… Крючков ни разу не разводился, у Андропова в молодости был развод, но об этом все забыли.
— Вы ушли из КГБ без сожаления?
— Во всяком случае, драмы не было. Мне так все это надоело, вся эта система, я хотел стать писателем. Я сказал Крючкову: “Ну так увольте меня” — и написал заявление по собственному желанию. Мы расстались мирно. Крючков попросил, чтобы я давал ему читать свои произведения, я был польщен, но ничего ему, конечно, не посылал.
— У вас вообще могла быть династия. Ваш папа работал в органах, почему сын Саша (знаменитый тележурналист Александр Любимов. — Е.С.) не пошел по вашим стопам?
— Его никогда не тянуло, и я не советовал. Меня отец тоже отговаривал: “Зачем ты идешь в эту систему?” Он работал в контрразведке, а я рвался в разведку.
— Золотой медалист, выпускник МГИМО, вы могли сделать блестящую дипломатическую карьеру.
— В 58-м я уже уехал в Финляндию по линии МИДа. Меня заткнули в консульский отдел посольства, в основном визы печатать. Я представлял, как буду это делать до конца дней своих, и в то же время там такие процветающие мужики из разведки на шикарных машинах разъезжали. Мидовцы тогда ездили только на “Волгах”, и то не все, а те все на “иностранцах”. Я стал сотрудничать. В частности, было у меня задание — разрабатывать одну очень прыщавую финку из американского консульства. Мне сказали: “Ты смотри!” — а я и не собирался крутить с ней роман, потому что и не продрался бы сквозь эти прыщи.
— Часто приходилось использовать женщин?
— Конечно. Хотя я должен вам сказать, что у нас в КГБ, к сожалению, все это было обставлено жуткими условностями. Нет чтобы просто соблазнить женщину! Тебе прикажут записать все на магнитофон. Вообще, это крайний случай, мне никогда не хотелось связываться, потому что потом не вылезешь. Прежде всего из-за своего начальства. У меня довольно много было женских разработок, и некоторые оказались успешными. Я помню, была у меня одна шифровальщица, я ее завербовал на идейной основе, потому что она верила в прогресс человечества, ненавидела американцев.
— Это в Англии было?
— Я не буду говорить. Она все пыталась завлечь меня в свои сети и затащить в постель. Старше меня на 10 лет, она выглядела как мама моя, поэтому встречаться с ней в ресторанах было неудобно и неконспиративно: меня принимали за жиголо, поэтому я к ней домой ездил. А там у нее были все возможности меня соблазнить, но мы говорили на идеологические темы. На какой-то юбилей я подарил ей камень якобы докембрийского периода, как символ нашей веры. Потом я передал ее на связь другому товарищу.
— Как ваша жена относилась к таким служебным обязанностям?
— Естественно, жена ничего не знала. Нормальный разведчик жене вообще ничего не рассказывает. Были болтуны, у которых в результате ничего не выходило. Запрещено обсуждать такие темы, тем более в помещениях, где могут быть разные подслушивающие устройства. Вообще, жены мешают работать в разведке. Жена — это самое опасное.
— Без санкции руководства нельзя было вступить в интимные отношения с понравившейся женщиной, которая была к тому же у вас в разработке?
— Это криминал. Вы же ее разрабатываете, и если все пройдет удачно, то передадите ее коллеге, но она будет ожидать от него продолжения. Меня, кстати, и не тянуло. Все они были не в моем вкусе и представляли лишь оперативный интерес.
— Как вы относитесь к советским фильмам про разведку?
— Профессионалам вообще не надо смотреть кино про себя. Но я смотрю с удовольствием, мне интересно. “Семнадцать мгновений” очень уважаю, видел много раз. Тогда кино зависело от КГБ. Зампреды Цвигун и Цинев были консультантами фильмов. Мне Юлиан Семенов рассказывал: “Я придумываю, а мне говорят: нельзя, потому что это секретно!” Многое запрещалось, но что-то подсказывалось. Но то, что сейчас снимают, — ужас! Бегают по крышам, стреляют — это не разведка, а спецназ. Что сценарист нафигачит, то и будет.
— Михаил Петрович, вы наверняка выбивались из хмурого образа бойца невидимого фронта. В Лондоне носили полосатый костюм, пошитый в дорогом ателье, итонский галстук. Англичане вас называли “улыбающийся Майк”.
— Smiling Mike. Я в Лондоне начинал карьеру вторым секретарем. Денег не было. Мы ехали туда со своими кастрюлями, ложками, вилками, тазами — еле в купе поместились. Там еще у нас Саша родился. Жену сводить в ресторан — это проблема, а уж купить дорогой костюм!
— Но на оперативные расходы государство не скупилось?
— Это означает — на угощение агента. Не то чтобы пить фужерами “Вдову Клико”, но нормально. Контроль всегда был. Резидент редко спрашивал ресторанный счет, это зависело от отношений. Однако находились товарищи, которые завышали суммы умышленно, даже придумывали фиктивные встречи.
— Для разведчиков многие законы не писаны. Вы позволяли себе выпить за рулем?
— Да. Более того, нельзя было не выпивать за рулем, потому что когда встречаешься с кем-то, неизбежно выпьешь на двоих бутылочку сухого вина за обедом, какую-то информацию получишь. Возвращаешься слегка подшофе.
— Но тогда не было драконовских 0,0 промилле.
— Разведка не работает в городе Москве. Я работал в Англии, в Дании. Я укладывался в норму, а потом, дипломатов не проверяют. В этом прелесть. Правда, когда я приехал в Москву, своего правила не нарушил: тоже выпивал. Меня задерживали, я показывал удостоверение, и меня отпускали. Я помню как-то в дребадан ехал и был остановлен. Показал гаишнику свое удостоверение, и он сказал: “Товарищ полковник, вы, пожалуйста, отдохните немножко!” И я полчаса стоял, отдыхал. Тогда было время, когда КГБ очень боялись и уважали. Думаю, сейчас это не пройдет.
— Михаил Петрович, вы посещали английские клубы?
— Я был членом многих светских клубов, но это ничего не давало. Я рвался в клубы, потому что когда учился, наши учителя-пенсионеры нам вбивали в голову, что именно там можно завести полезные связи. Но это не так.
— Англичане, наверное, считали, что вы дипломат?
— Знаете, я скептически отношусь к тому, что разведчика можно засекретить, когда он работает в посольстве. Спецслужбы следят все время. Прежде всего мы отличались своим режимом. Скажем, мидовец приехал в 9 в посольство, а в 18 уже уехал. Разведчик иногда утром идет куда-то на встречу и не появляется в посольстве, а вечером работает в городе. Высчитать очень просто. Они знали, чем я занимаюсь, иногда намекали в шутку: “Mike, are you a soviet spy?” (“Майкл, вы советский шпион?”) Я отвечал: “Yes!”
— Вот поэтому вас и выслали из страны. Шутка.
— Я вел тогда разработку одного очень серьезного человека и, видимо, им надоел. Я был слишком активен. Занимался консерваторами, бывал на всех конференциях — нельзя это делать.
— Вас не пытались вербовать?
— Пытались. Я как-то пришел с этим высокопоставленным деятелем в паб выпить пива. Он сказал: “Извините, сэр, я пойду вымою руки!” — и в этот момент подсели ко мне два контрразведчика, больше похожих на хулиганов из Диккенса, и стали меня пугать: “Господин Любимов, ваша карта бита, карьера окончена!” Еще показали кое-что меня компрометирующее. Не то чтобы меня с дамой застали. Они по разным причинам сдали нескольких людей, с которыми я встречался. Я, естественно, действовал по инструкции. Встал, надул щеки и громким голосом, уходящим в пятки, заявил: “It is a provocation!” (“Это провокация!”) Сел в машину, поехал и доложил резиденту.
— Что решил Центр?
— В то время КГБ был очень агрессивен. Мы с англичанами воевали и не спускали им таких вещей. По указанию из Москвы посол пошел к министру иностранных дел и зачитал ноту о том, что честного второго секретаря Любимова подвергли провокации со стороны спецслужб. Это угрожает англо-советским отношениям”. Не успел он закончить, как министр перебил его: “Господин посол, извините, у меня есть нота о том, что господин Любимов должен уехать как персона нон грата, но сообщать об этом в прессе мы не будем, потому что дорожим нашими отношениями”.
Дальше все превращается в анекдот, потому что КГБ дает указание: “Не вздумайте поддаваться на эту провокацию. Пусть они что-то докажут, но работу вести не следует”. Мы с женой ходили по театрам, по выставкам. Через месяц прием в советском посольстве. И заведующий русским отделом Форин-офис, всматриваясь в толпу, говорит: “Господин посол, а тот человек, который так сосредоточенно поглощает осетра, не господин Любимов? Он ведь должен был уехать!” Тут же стали бешено торопиться, и через пять дней мы покинули страну. На этом моя английская эпопея закончилась, и в Англии я оказался только в 93-м году.
— Но на туманном Альбионе вы времени даром не теряли. Написали потом диссертацию “Отличительные особенности британского национального характера и их использование в оперативной работе”.
— Мою диссертацию использовали как учебник для наших шпионов, а потом я выбрал оттуда самые интересные места и написал книгу “Гуляния с Чеширским котом”.
— Какие черты лежат в основе британского характера?
— Сдержанность. Недоговоренность. Англичанин вам никогда не скажет “нет”, он тонко уйдет от разговора. Я долго добивался, почему так, и услышал: “Мы считаем неудобным сказать “нет”. Англичанам свойствен агрессивный национализм. А склонность к компромиссам у британцев в крови. Казалось бы, на переговорах с англичанами удалось достичь компромисса, а потом оказывается, что все в их пользу, — это и есть компромисс по-английски. И еще они холодноваты. Это не русские и не итальянцы.
— Ну да! По крайней мере, это не про вас! Правда ли, что у вас был бурный роман с актрисой Натальей Фатеевой?
— Это правда. Она была великолепна.
— “Вроде бы интересный собеседник, близкий мне человек, но какой-то закрытый, застегнутый. Он был словно вещь в себе. Выдерживать это было невозможно. Общение превращалось в пытку. Он молчал, как Зоя Космодемьянская” — это Фатеева про вас. Куда же делась ваша природная общительность?
— Я не был “застегнутым”. Я был безумно влюблен, потерял голову, даже дома иногда не ночевал. Мы встречались, как нормальные любовники, месяца четыре. Но для нее это много, потому что она женщина-вамп.
— Она вас бросила?
— В общем-то, да. Я к ней очень привязался. Я прекрасно понимал, что даже если брошу жену и сына и женюсь на ней, она меня скоро оставит. А любовь кончилась от безысходности. Разве интересно с мужиком, который каждый вечер в час ночи уезжает?
— Михаил Петрович, существует ли кодекс разведчика?
— Разведчик руководствуется исключительно государственными интересами. Что касается моральных принципов, они играют второстепенную роль.
— Было ли задание, которое шло вразрез с вашими моральными принципами?
— У меня не такие сильные моральные принципы. Помню, должен был одного мужика угостить водкой, в которой были растворены психотропные вещества, но план сорвался. Но скажу честно: я не испытывал никаких колебаний. Если ты идешь в разведку, ты должен понимать, что можешь выполнить любое задание. У нас был один мужик в разведшколе еще, который верил в Бога, в церковь ходил, — его отчислили: не подходит. Нужно выполнять свое дело, как и положено чиновнику: докладывать о своих связях, не иметь каких-то запрещенных, несанкционированных контактов с заграницей. Более того, конспирация была доведена до абсурда. Когда я ушел из КГБ и работал на кораблях, читая там лекции, то общался с иностранцами. Запрещено было давать домашний адрес. Приходилось выдумывать причины. Я был правоверный советский человек.
— Как же просмотрели предателя Олега Гордиевского, вашего заместителя?
— Я человек доверчивый, тем более он был моей правой рукой. Не я его туда назначал. Попробуйте догадаться, что он шпион! Он вел себя безупречно. Стучал в дверь моего кабинета, прежде чем войти, он был со мной на “вы”, а я его на “ты” называл — так было принято в нашей системе. И в Англию я его не посылал. Меня допрашивали здесь, и на меня кое-что свалили, чтобы вывести из-под удара тех, кто его хвалил. Я вообще предателей не люблю, особенно в таких крупных масштабах.
— Ваш роман “И ад следовал за ним” о жизни нелегала в Лондоне вроде не понравился на Лубянке.
— Роман был опубликован в 90-м году и печатался из номера в номер с сентября по декабрь. Счастливые часы моей жизни. В метро все читали “Огонек” с моим романом. А начальство на меня набросилось только потому, что это не было не санкционировано. Сейчас написал продолжение — одной книгой выйдет через три-четыре месяца в издательстве “Астрель”.
— Вы общались со знаменитым разведчиком Кимом Филби.
— Когда я стал возглавлять английскую линию в отделе, решил привлечь все старые кадры: Блейка, Филби и других. Их опыт мог пригодиться. Тогда, в 71-м году, произошла высылка из Англии 105 советских дипломатов, среди них, конечно, было много разведчиков. Резидентура практически не работала. Филби я тогда извлек из нафталина. Я встречался с ним довольно часто, подружился с ним и с его женой Руфиной. Организовал учебу, и молодые разведчики, попивая виски и воображая, что они станут великими, слушали его рассказы. Кстати, национальный характер он считал полной ерундой.
— Как он обходился без привычных английских вещей?
— Когда я уехал в Данию, я присылал ему оксфордский мармелад. Наше начальство выделило деньги на нужды Филби. Немного, примерно тысячу долларов в год, на которые приобретались интересные книги, фланелевые штаны, которые не купишь в Москве, хорошего твида пиджак, специи, виски. Я к нему без виски никогда не приезжал. Он жил скромно. Курил “Дымок”. В КГБ к нему прекрасно относились. Каждый год выезжал в страны народной демократии, даже на Кубу тайно сплавал с женой, под другой фамилией.
— Но был ли он счастлив в Москве?
— Я думаю, он мучился внутренне. Скучал по образу жизни. Страдал от бесконечных запретов, хоть и делаемых в деликатной форме. До него был Гай Берджесс — тоже из знаменитой “кембриджской пятерки”. Так он однажды напился, пошел в английское посольство, пытался закрутить роман с английской актрисой, которая здесь была с театром на гастролях. Черт знает что вытворял! Да еще жил с каким-то слесарем. Он педерастом был. А потом спаситель легендарного Блейка — ирландец Берг приехал сюда и увидел, что тут нет паба: “Как?!” Сразу захотел обратно. Но как он тут выкамаривал! Взял и исчез, его везде ищут, а он живет в Измайловском лесу с бомжами! Были даже планы его уничтожить, но Андропов, к счастью, разрешил ему уехать. Потом он писал мемуары и умер от цирроза.
— Такая тонкая сфера, как гомосексуальные пристрастия, вовсю использовалась КГБ?
— В основном в Москве. Разведке это трудно использовать: надо иметь камеры наблюдения. А как их устанавливать, если за тобой следят? А здесь подключали лучшую агентуру из консерватории — профессуру. Так завербовали Оскара Вассела, клерка из ВМС Великобритании. Он 9 лет на нас работал. У него много было любовников. Первого он нашел в посольстве, это тоже был наш агент. Потом Вассела стали обкручивать наши. В Большой театр приглашали — познакомиться. Он ходил на квартиры, а там устраивались шикарные вечера за счет КГБ, оргии, которые его в восхищение приводили, — это моталось на пленку. Однажды с ним встретились вербовщики мрачного вида и положили фотографии: “Мы разошлем вашим друзьям и маме пошлем”. Последняя угроза его особенно убила, он хотел застрелиться, но, к счастью, его любовник в посольстве удержал. Вассел стал работать на нас, очень хорошо работал. Он ездил в Англию, там тоже работал. Но, как многие педерасты, любил красиво одеваться. Костюмы из лучших магазинов, галстуки каждый день менял. На этом он и погорел. Взяли под наблюдение и арестовали. В тюрьме он начал писать мемуары, где отметил, что нигде у него не было таких счастливых дней, как в Москве.
