«Отведуйте с душой желадной!»
Молоканское село за поворотом открывается внезапно. С домами, украшенными под теремок чердачными окнами, с изумрудными квадратами огородов. Как будто кто—то невидимый бросил между скал пестрое лоскутное одеяло.
На обочине вырастают торговые точки молокан. Продавцы стоят обособленно, прилавки с расписными навесами рассчитаны только на одного человека. Но внимание привлекают не горы картошки и банки с молоком, а лица — тонкие, просветленные, будто с картин Врубеля и Васнецова.
— В ладах с совестью живут! — говорит Иван Семенов, возглавляющий Фонд помощи и содействия российским соотечественникам в Армении.
Ни один из продавцов не машет призывно руками, не нахваливает шумно товар. И это в Армении, где любят торговаться!
Притормаживаем около колоритного деда с окладистой бородой. Под распахнутым жилетом — рубаха навыпуск, тонкая подпояска. Прозрачные, как лед, глаза держат, не отпускают. Или старовер обладает гипнозом? Ходят же они в духе, умудряются во время молитвы впадать в транс...
Накатывает волна тепла, оцепенение спадает... Побаловался дед, почувствовал свою силу и отпустил. Теперь стоит ровно, сложив руки на посохе, говорит, улыбаясь, нараспев:
— Потай, приезжи? Утрафьте, возьмитя к ужоткому картовь. Надысь до дождя копали, приспели.
К нам спешат женщины с соседних прилавков. Все — в платьях с воротниками под горло и белых накрахмаленных передниках.
— Отведуйте с душой желадной! — протягивает нам красные яблоки круглолицая молоканка. На наше «спасибо» следует напевный ответ: «На чем? На своем на добром?»
На одной из товарок поверх платья надета специальная накидка — понева. Старинная, домотканая. «Век долой! Дореволюционная Россия...» — говорит коллега.
Почувствовав на себе холодный глаз объектива, все разом закрывают лица руками. Фотокамера, как радио и телевидение, для молокан — от лукавого!
Они не признают церковной иерархии, рукотворных храмов, православных обрядов, не верят в «деревянки» — иконы. Молясь, не осеняют себя крестом, а крестины именуют «кстинами».
Молоканами их назвали, потому что в пост в отличие от остальных православных они ели молочные продукты.
— Пьем духовное молоко Господа, — не преминул добавить старик, обвешанный связками сушеных грибов.
380 «дымов»
Спускаемся с трассы в село. В низине всего две улицы, 380 хозяйств, по-местному — «дымов», чуть меньше 1,5 тысячи жителей. Горизонта нет, куда ни глянь, всюду — горы. Три часа езды, что до Еревана, что до Тбилиси.
— Глубинка, — соглашается Иван Семенов, выросший в семье староверов. — Но молокане считали, что сам Господь послал их сюда с определенными целями.
195 мужчин и 194 женщины поселились в лощине на месте военного блокпоста, между Базумским и Памбакским хребтами, еще в 1840 году. Тамбовскую губернию покинули согласно декрету Николая I. Сектантов, что поклонялись Богу только в духе, решили удалить подальше от православного мира.
— Шли пешком — кто босой, кто в лаптях. Власти думали, что молокане растворятся среди разноплеменного населения Закавказья, а получилось наоборот: духовные христиане сплотились, благодаря вере смогли создать на чужбине уголок России.
После тамбовских богатых черноземов молоканам досталась бурая земля, нанесенная ветром на скалы. Чтобы разбить огороды — пришлось возить плодородную почву на тачках из долины.
— Армяне переняли от переселенцев столярное и кузнечное дело, — продолжает рассказывать Иван Семенов. — Стали сажать картошку, заменили арбу четырехколесной повозкой. Староверы же на новом месте научились разводить овец.
Первые избы молокане строили сообща. Скот, земля — все было общественным. Через несколько лет в русских селах уже работали десятки сыроделен. Общины жили замкнуто. В метрических книгах их обязали регистрировать рожденных детей, тех, кто вступал в брак, умерших. Опасаясь, что их всех перепишут и заставят перейти в православие, молокане эти книги вскоре забросили.
— Случалось, что под именем покойника скрывался беглец из России. Молокане нередко укрывали у себя преследуемых за веру. При проверке случались казусы: приемный беглец, включенный в список вместо умершего сына, вдруг оказывался старше своих «родителей».
Власти смотрели на это сквозь пальцы. Бородатые переселенцы не нарушали закон, вели трезвый образ жизни, называли друг друга братьями и сестрами, все свободное время делили между Богом и семьей.
«Держит в доме сатану»
Въезжаем в село. До 30—х годов оно называлось Никитино. Потом было переименовано в Фиолетово в честь одного из 26 расстрелянных бакинских комиссаров — Ивана Фиолетова.
Сельская улица «съезжает» к горной реке с труднопроизносимым названием, Агстев. Вдруг — по нарастающей — цокот множества копыт. На дороге вырисовывается стадо коров. А можно сказать, и табун: все рогатые подкованные.
— Наши буренки, чтобы подняться на горные пастбища, проходят путь в
Молоканам после женитьбы положено отпускать бороду. Алексей Ильич — гладко выбрит, во вполне современном костюме.
Местные жители, что стоят с молоком и картошкой у трассы, успели шепнуть: «Идолопоклонник, держит в доме сатану — телевизор, а в управлении — компьютер».
— Я за село отвечаю, мне без связи и информации нельзя, — говорит в свою защиту староста. — Как выйду из дома, все деревенские ко мне: «Какие новости в миру?»
Алексей Ильич, по мнению молокан, еще и «прелюбодей». Семьи здесь традиционно крепкие, а этот посмел развестись и снова жениться. Взял пришлую молоканку, Сару Абрамовну из Мордовии. К тому же переметнулся от «прыгунов» к «постоянным» (один из подвидов учения молокан. — Авт.), стал ездить молиться в соседний Дилижан.
По местным меркам Новиков — олигарх. В хозяйстве — 20 коров, как здесь говорят — «20 животов». Дочь Татьяна живет в доме по соседству, в семье подрастают двое детей. А вот три его сына, старшему из которых уже стукнуло 40 лет, до сих пор ходят в холостяках. «Никто из местных не отдаст за них своих дочерей, — делилась с нами, поджав губы, Агафья. — И все из-за отца».
Должность главы администрации — выборная, голосование — каждые четыре года, и вот уже скоро будет 20 лет, как этот пост занимает Алексей Ильич.
Но реальная власть в селе, по уверениям жителей Фиолетова, принадлежит пресвитеру Николаю Ивановичу Суковицыну. Все дела — семейные, рабочие, общинные — совершаются только с одобрения
— И так было всегда. Помню, когда председателю колхоза надо было людей в субботу вывести на поля, он шел к пресвитеру, и вся община выходила на работу, — говорит Алексей Новиков.
Колхоз в Фиолетове был организован в 1934 году. Многих зажиточных молокан раскулачили, кто не приветствовал коллективизацию — отправили в лагеря. На фронте погибли 87 сельчан, а при репрессиях — 95. Домой из ГУЛАГа, отсидев 10 лет, вернулся один-единственный молоканин.
При трезвом и трудолюбивом населении колхоз стал передовым.
— Однажды в срочном порядке пришлось созывать собрание общины. «Сверху» спустили установку: организовать свиноферму. А молокане издавна, по-ветхозаветному, считали свиней грязными животными, они ведь едят как своих детей, так и всякую падаль, — говорит Алексей Ильич. — В нашем селе никто никогда не держал хрюшек. Нашли выход: далеко за Фиолетово выстроили бараки и наняли скотников из армян, что жили в соседней деревне.
— А смешанные браки случались?
— За все время существования села было около десяти браков с армянами. До карабахского конфликта у нас жили азербайджанцы, три девушки вышли замуж за азербайджанцев. Но мало кто ужился, почти все разошлись, он, как правило, потом брал жену из своих, а молоканка оставалась одна с ребенком. Удачных союзов было наперечет.
— Были среди молокан преступники?
— В семье не без урода. 5 человек на моей памяти оказались за решеткой. Последний раз — лет семь назад — один парень в драке толкнул другого, тот ударился виском об угол крыльца, умер. Молокане стараются придерживаться заповеди: не суди, и не судим будешь. Если кого из наших обворовали или избили, они на обидчика в суд все равно не подадут. Потом ведь придется показания давать, в суде выступать, а главное, жить с сознанием, что с его подачи человек оказался в заключении. Нет, это не для молоканина.
— Вы чувствовали себя в Армении чужими?
— Никогда! Местные власти всегда хорошо относились к молоканам. Между двумя русскими селами — Лермонтово и Фиолетово — даже посадили березовую рощу, чтобы она напоминала нам об исторической родине. Провели в Фиолетово газ. У нас в селе осталась работать единственная на всю Армению государственная русская школа. Железнодорожники помогли ее отремонтировать, посольство привозит российские учебники. Выпускникам выдают направление в Российско-Армянский (Славянский) университет. Если всем остальным требуется набрать 19 баллов, чтобы поступить в вуз, то молоканам — достаточно 8.
Любопытно, что правильному русскому литературному языку молоканских детей учат учителя-армяне, приезжающие на занятия из соседнего Ванадзора.
Молокане до недавнего времени не стремились получать высшее образование.
— В старшие классы у нас издавна шли единицы, — говорит старожил села Иван Ипатьевич. — Каждый старался свою дочку на базар пристроить продавать капусту. А чтобы она поехала куда-то учиться, это нет, потом еще уйдет в мир. Зачем это? С малых лет все наши ребятишки помогают родителям по хозяйству. А в школу отдыхать ходят! Когда посевная пора — на уроках и вовсе не появляются.
Армянский язык входит в школьную программу, все его учат, разговорную речь понимают, но говорят с трудом. Поэтому делопроизводство в сельской администрации ведет секретарь Арарат Абрамян из соседней деревни.
«Капустная Мекка»
Большинство молокан продолжают жить подсобным хозяйством. В высокогорье выращивают картофель, свеклу, морковь, но особо ценится местная необыкновенно вкусная капуста.
Фиолетово можно назвать «капустной Меккой». В каждом дворе — гора кочанов. У выставленных на улицу столов, стуча большими ножами, работают и старики, и подростки. Два человека за день могут нарезать-нарубить до одной тонны капусты. Ее тут же мнут, солят и укладывают в огромные
— Капуста — наша кормилица, — приглашает нас в дом Евдокия Суковицына. — На любом рынке, что в Ванадзоре, что в Ереване, знают, какова на вкус квашеная капуста по-молокански.
— А во времена Советского Союза нашу капусту пробовала вся страна, — не может удержаться Алексей Новиков. — Закатывали бочки в железнодорожные вагоны — и вперед, доезжали даже до Владивостока. Территория СССР была поделена на сектора, у каждой семьи молокан был свой участок сбыта. Я с отцом, например, возил капусту в Астрахань. За год получали до 25 тысяч рублей навара, строили большие, добротные дома.
— В Ереване нас уверяли, что молокане никому не выдают секрет своей именной засолки.
— Да нет никакого секрета! Вот, например, вы возьмете на кастрюлю один килограмм мяса и получите постный бульон или положите в ту же емкость 10 кг мяса — навар и вкус будет уже другой. Так и с капустой! Мы солим ее в большой емкости, в большом количестве! Главное — успеть утрамбовать бочку за один день, и все — с добрыми помыслами, с молитвой.
— Говорят, что у вас сорт какой-то особый, капуста вырастает со сладким привкусом.
— Живем в высокогорье, у нас небо ближе, — смеется Евдокия. — На удобрения денег нет, на грядки идет только навоз, для полива используем воду от талых ледников.
Теперь квашеную капусту за пределы Армении не вывезешь.
— Таможенные и пограничные поборы обессмыслили всю торговлю, — машет рукой староста села. — Удается продать только одну треть от заготовленной. Сердце кровью обливается, когда ее бочками приходится выбрасывать.
Раньше каждая семья в Фиолетове разводила овец. В селе было 1,5 тысячи голов, осталось — 300. «Держать их стало невыгодно, — говорит Евдокия. — Шерсть не ценится, заготовщики мяса до отдаленного села не доезжают. Оставили для собственных нужд, стрижем шерсть, чтобы набить матрасы, тюфяки да одеяла».
Собранный урожай — картофель, свеклу, морковь — молокане сбыть не могут. Доходит до того, что овощами в селе кормят скотину. Комбикорм стоит 80 драм за килограмм, а картошку можно продать только за 50.
Добрая половина села сейчас на заработках. В Ереване мужчины нанимаются ремонтировать квартиры, женщины — убирать дома. Многие молокане работают на строительстве газопроводов в Тюмени и Сургуте. Вербовщики из Восточной Сибири в селе не редкость. Молокан охотно нанимают в бригады сварщиков, где нужны надежные, непьющие работники. Отработав вахту в шесть месяцев, они возвращаются в Фиолетово.
Молодых, что уезжают жить в молоканские общины в окрестности Ставрополя и Краснодара, осуждают всем селом: дескать, «затаптывают следы предков».
— Нашим ребятам предлагают служить в армии в погранвойсках, нести вахту вместе с российскими пограничниками, — говорит Иван Семенов. — Так наши хлопцы стремятся попасть в чисто армянскую армию. Отслужат положенный срок — и приходят домой, прекрасно владея армянским языком. Горную страну молокане считают своей родиной.
* * *
Православные протестанты, духовные христиане, русские люди с армянскими паспортами — они будто сошли со старинных фотографий.
Они «перестояли революцию». Жизнь у староверов по-прежнему «текёть» по обрядам, они пашут впряженным в лошадь плугом, «по-бывалошному кипят с сеном», трава у них — медовая. «Покойней и угожей» им жить в горах Армении, где ниоткуда не слышно телевизора и все в мире молчит.
В воскресенье всей семьей они ходят в молитвенные собрания. На мелодии русских народных песен поют псалмы и читают отрывки из священных текстов. Разжигают дюжину самоваров, работающих на угле, пьют густой чай. К праздникам белят избы, «катают» лапшу и варят ее в чугунках. Полсотни человек в Фиолетове не берут пенсии: не позволяет вера, эти деньги не заработаны своими руками.
Многие из молокан сейчас очень нуждаются в помощи, но просить ее никогда не будут. Они отказываются принимать иностранные группы туристов, потому как не желают, чтобы их «изучали за деньги».
«На человека должны смотреть всего три раза: когда родится, когда в брак вступает, когда умирает», — подводит итог молоканка Евдокия.
Другая Армения. Другая Россия.
