* * *
3 июля исполнилось десять лет со дня смерти Юрия Щекочихина. Ему было всего пятьдесят три года.
На первых полосах «Новой газеты» напечатали прощальную статью. Я ждала, что появятся и другие публикации. Прошло десять дней – нет, ничего. За девятнадцать лет со дня убийства Дмитрия Холодова, за десять лет со дня убийства Юрия Щекочихина, за семь лет со дня убийства Анны Политковской люди притерпелись к такой смерти. Просто привыкли к убийствам и живут дальше. Ничего удивительного в этом нет: инстинкт самосохранения.
С природой не поспоришь: надо же как-то приспосабливаться к условиям существования. Вот мы и приспособились. Но странно, что в борьбе за существование люди не замечают связи событий, выпирающей, как тромбофлебитная вена: журналист хочет что-то рассказать, его убивают, дело об убийстве расследуют со странностями (поименнованными в УК как нарушение закона), из-за этого оно рассыпается и сдается в архив.
День за днем беззаконие набирает силу. Виновные гуляют на свободе и делают все, что хотят, невиновные отбывают сроки , правозащитники ходят к главе государства и просят его что-нибудь сделать, он делает что-нибудь, но ничего не меняется. Кроме одного: с каждым днем беззакония становится больше.
Где связь?
Ну вот один пример. Один из тысячи.
Официальный диагноз смерти Юрия Щекочихина: синдром Лайелла, редчайшая аллергия, поражающая одного человека из миллиона. В медицинских учебниках написано: острый эпидермальный некролиз, чаще всего представляет собой реакцию на лекарственные препараты, врачи называют такое явление синдромом обожженной кожи. Даже на фотографии умерших от этого заболевания смотреть невозможно: у человека сгорает, лопается кожа. Вся и везде.
Казалось бы: для следствия главный документ – без которого в принципе невозможно работать, как невозможно сидеть на стуле без стула – медицинская карта умершего человека.
Доследственную проверку проводила Кунцевская межрайонная прокуратура. И вроде бы, как пишут коллеги из «Новой газеты», следователь пыталась пройти в ЦКБ, где умер Юрий Щекочихин, но пустили ее туда не сразу. Наконец изъяли медицинскую карту. А спустя несколько лет – лет, а не дней! – выяснилось, что ее потеряли в прокуратуре. По официальной версии: уборщица смела со стола и выбросила. «За потерю вещдока никто не наказан, а следователя – наоборот, повысили, после того как она переписала в постановление об отказе в возбуждении уголовного дела выводы посмертной медицинской экспертизы».
Все – дикий бред с галлюцинациями.
Представляю, как смеялись сотрудники правоохранительных органов, читая эту чушь.
Медицинскую карту нужно изымать немедленно. Каждый потерянный час – возможность переделать записи в карте. Честный следователь обращает на это внимание в первую очередь. По свежим следам есть возможность установить факт подделки.
Что значит: следователя не пускают в больницу? Полномочий у него более чем достаточно, все остальное – сказки для лопухов вроде нас с вами. Журналиста не пустят и правильно сделают, больница есть больница, а вот следователя – да как же такое возможно? Если у охраны больницы временно помутнение сознания, следователь знает, куда позвонить – и все. Но лопухам можно врать, они проглотят.
Теперь про уборщицу и случайно выброшенную медицинскую карту.
С каких пор уборщицы в пылу работы сметают все, что лежит на столе следователя?
Тут возможны варианты. Первый: карта лежала в мусорной корзине – тогда да, уборщица просто вывернула содержимое корзины в мешок, все это потом попало в контейнер и т.д. Второй: карта и в самом деле лежала на столе – но этого просто не может быть, потому что следователь обязан убирать важнейшие документы в сейф, и третьего не дано. Третий и главный: утраченную медицинскую карту следователь мог и должен был восстановить, как это делалось в те далекие времена, которые мы называем жизнью в СССР. И я знаю следователей, которые восстанавливали не только медицинские карты, но и целые тома дела. Это каторжный труд, и когда следователь рассказывал мне, как это происходило, я понимала, что у правосудия есть много хирургических инструментов.
Поэтому рассказ про утраченную карту – дешевая фантастика в бумажной обложке, всего лишь один факт из тысячи. В деле о смерти Юрия Щекочихина таких врак бесчисленное множество, и журналисты «Новой газеты» сделали все, что могли, чтобы их опровергнуть. Но это было не в их силах.
Они отвезли фрагменты останков погибшего известнейшему европейскому токсикологу, и он опешил: как это год спустя был уничтожен так называемый «влажный архив», то есть гистологические образцы тканей внутренних органов умершего? Почему уничтожен – понятно, без него исчерпывающий токсикологический анализ невозможен, но как это могло случиться? Опять уборщица смахнула? Откуда они берут столько невменяемых уборщиц?
Читать описание дела о смерти Юрия Щекочихина нет никаких сил. Понятно, что в газетном материале, пусть даже и двухполосном, описана лишь малая толика всего, что произошло за десять лет.
Я выхватила из этого костра всего лишь два угля, всего два обстоятельства, потому что в их отсветах, как в зеркале, видно главное: Щекочихина убили самым изощренным способом, и не просто убили, а хотели, чтобы он ушел из жизни в страшных муках – такой открытый урок для тех, кто ищет ответы на неудобные вопросы.
Нераскрытых дел немало, но провал именно этого дела, как и дела об убийстве Дмитрия Холодова и всех журналистов, погибших при исполнении своих обязанностей – надежнейшая гарантия беззакония, которое набирает смертоносную силу исключительно на гнилье.
Я часто бываю в судах и постоянно вижу людей, которые сходят с ума от того, что там происходит. Они не отдают себе отчета в том, что одна из причин происходящего – то, что общество смирилось с возможностью угробить любое дело прямо на глазах у людей.
Раз можно замять такое дело, как убийство Холодова и Щекочихина, значит, можно все. Это не технология ХХ1 века, это античный сюжет.
Смотрите фоторепортаж «60-летний юбилей без Юрия Щекочихина».
