Джордж Бьюкенен, посол Великобритании в России в 1910–1918 гг.
«...император выехал из Ставки в Царское Село, но по прибытии в Бологое обнаружилось, что рельсы по пути следования поезда разобраны, и Его Величество проследовал во Псков, где размещалась штаб-квартира генерала Рузского, главнокомандующего Северным фронтом... Великий князь Михаил Александрович, остановившийся в частном доме недалеко от посольства, пригласил меня к себе. Он сказал, что, несмотря на то что случилось в Бологом, он по-прежнему рассчитывает, что император прибудет в Царское Село около шести вечера... и спросил, не желаю ли я что-нибудь ему сказать. Я ответил, что только просил бы его умолять императора именем короля Георга, который испытывает такие теплые чувства к Его Величеству, подписать манифест, выйти к народу и прийти к полному примирению с ним. Но, как раз когда я разговаривал с Великим князем, Совет наложил вето на предполагаемый манифест, и было принято решение об отречении императора. Почти в то же самое время генерал Рузский сообщил императору о положении дел в Петрограде, и Его Величество послал телеграмму, в которой говорилось, что он готов на все уступки, которые требует от него Дума, если это поможет восстановить порядок в стране. На что Родзянко ответил ему телеграммой: „Слишком поздно“. Поскольку единственной альтернативной была гражданская война, император на следующее утро передал генералу Рузскому для отсылки в Петроград телеграмму с заявлением об отречении в пользу сына».
Владимир Борисович Фредерикс, министр Императорского двора (сопровождал император в последние дни перед отречением)
«Инстинктивно я был против всякого отречения. Я говорил государю, что и при отречении неминуемо такое же кровопролитие, как и при подавлении уже вспыхнувших беспорядков. Он же верил, что этим облегчится ведение нами войны и будет предотвращено кровопролитие внутри страны».
Опять Джордж Бьюкенен
«...Его Величество послал за лейб-медиком профессором Федоровым и попросил профессора сказать ему правду о состоянии здоровья царевича. Когда ему сказали, что болезнь неизлечима и что его сын может умереть в любую минуту, император сказал: «Поскольку Алексей не может служить родине, как я бы того желал, у нас есть право оставить его при себе». Поэтому, когда вечером прибыли два делегата Думы — Гучков и Шульгин, — которым было поручено потребовать отречения императора в пользу сына при регентстве Великого князя Михаила Александровича, император передал им следующий указ с отречением от престола в пользу Великого князя Михаила Александровича: «Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной думой, признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему Великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского».
В.В.Шульгин, депутат Госдумы 2-го и 4-го созывов, член самопровозгласившегося Временного правительства (выехал к государю, чтобы добиться его отречения от престола)
«Разве переходы монаршей власти из рук одного монарха к другому не спасали Россию? Сколько раз это было...
Мы ехали, как обреченные... Как все самые большие вещи в жизни человека, и это совершалось не при полном блеске сознания... Мы бросились на этот путь, потому что всюду была глухая стена... здесь, казалось, просвет... здесь было „может быть“... А всюду кругом было — „оставь надежду“...
В 10 часов вечера мы приехали. Поезд стал. Вышли на площадку. Голубоватые фонари освещали рельсы. Через несколько путей стоял освещенный поезд... Мы поняли, что это императорский...
Сейчас же кто-то подошел: „Государь ждет вас...“ И повел нас через рельсы. Значит, сейчас все это произойдет. И нельзя отвратить?
...В дверях появился государь... Он был в серой черкеске. Я не ожидал его увидеть таким...
Лицо? Оно было спокойно...
Кто-то сказал, что генерал Рузский просил доложить, что он немного опоздает.
Жестом государь пригласил нас сесть...
Говорил Гучков. И очень волновался. Он говорил, очевидно, хорошо продуманные слова, но с трудом справлялся с волнением. Он говорил негладко... и глухо».
А.И.Гучков, второй делегат Временного комитета Госдумы, такой же убежденный монархист, как и В.В.Шульгин
«В этом хаосе <...> надо прежде всего думать о том, чтобы спасти монархию... Без монархии больше нельзя... Высочайшее повеление от его лица — уже не повеление: его не исполнят... Если это так, то можем ли мы спокойно и безучастно дожидаться той минуты, когда весь этот революционный сброд начнет сам искать выхода... И сам расправится с монархией... Меж тем это неизбежно будет, если мы выпустим инициативу из наших рук».
Опять В.В.Шульгин
«Государь сидел, опершись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Лицо его было совершенно спокойно и непроницаемо. Я не спускал с него глаз. Он изменился сильно... Похудел... Но не в этом было дело... А дело было в том, что вокруг голубых глаз кожа была коричневая и вся разрисованная белыми черточками морщин. И в это мгновение я почувствовал, что эта коричневая кожа с морщинками, что это маска, что это не настоящее лицо государя и что настоящее, может быть, редко кто видел, может быть, иные никогда ни разу не видели...
Гучков — депутат Москвы, и я, представитель Киева, — мы здесь... Спасаем монархию через отречение... А Петроград?
Гучков говорил о том, что происходит в Петрограде...
Он говорил правду, ничего не преувеличивая и ничего не утаивая. Он говорил то, что мы все видели в Петрограде. Другого он не мог сказать. Что делалось в России, мы не знали. Нас раздавил Петроград, а не Россия...
В это время вошел генерал Рузский...
Гучков снова заволновался. Он подошел к тому, что, может быть, единственным выходом из положения было бы отречение от престола... Генерал Рузский прошептал мне: «Это дело решенное... Вчера был трудный день... Буря была...»
Гучков окончил. Государь ответил. После взволнованных слов Александра Ивановича голос его звучал спокойно, просто и точно. Только акцент был немножко чужой — гвардейский:
— Я принял решение отречься от престола... До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея... Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила... Надеюсь, вы поймете чувства отца...
Последнюю фразу он сказал тише...
Решение царя совпало в главном... Но разошлось в частностях... Алексей или Михаил перед основным фактом — отречением — все же была частность... Кроме того, каждый миг был дорог: с каждой минутой революционный сброд в Петрограде становится наглее, и, следовательно, требования его будут расти. Может быть, сейчас еще можно спасти монархию, но надо думать и о том, чтобы спасти хотя бы жизнь членам династии...
Государь встал... Все поднялись... Гучков передал государю «набросок». Государь взял его и вышел.
Через некоторое время государь вошел снова. Он протянул Гучкову бумагу, сказав: «Вот текст»...
...Текст был написан теми удивительными словами, которые теперь все знают... Каким жалким показался мне набросок, который мы привезли.
К тексту отречения нечего было прибавить... Во всем этом ужасе на мгновение пробился один светлый луч... Я вдруг почувствовал, что с этой минуты жизнь государя в безопасности. Половина шипов, вонзившихся в сердце его подданных, вырывалась этим лоскутком бумаги. Так благородны были эти прощальные слова... И так почувствовалось, что он так же, как и мы, а может быть, гораздо больше, любит Россию.
Николай II
Государь лично составил текст телеграммы в Петроград, подтверждавший отречение: «Нет той жертвы, которую я не принес бы на благо родной матушки России. Для ее блага я отказываюсь от престола в пользу моего сына с тем, чтобы он до совершеннолетия оставался при мне».
Юлия Александровна Ден, близкая подруга императрицы Александры Федоровны
«9 (22) марта, это был четверг, Императрица пришла утром в спальню Их Высочеств взволнованная и озабоченная. Ее уведомили, что Государь прибудет во Дворец между одиннадцатью и двенадцатью часами. Вместе с Нею мы зашли навестить Цесаревича и, сев возле Его постели, разговаривали с Мальчиком. Ребенок был очень возбужден. Он то и дело поглядывал на часы, отсчитывая секунды, оставшиеся до прибытия Отца.
Вскоре послышался шум автомобиля. Вошел Волков, верный слуга отказался принять факт отречения и, следуя правилам этикета, которые исстари заведены в Императорских дворцах, объявил:
— Его Величество Государь Император!
Императрица вскочила со стула и выбежала из комнаты. Следом за Ней поднялась и я...
...Когда мы вошли в красный салон и свет упал на лицо Императора, я вздрогнула. ...Смертельно бледное лицо покрыто множеством морщинок, виски совершенно седые, вокруг глаз синие круги. Он походил на старика. Увидев ужас на моем лице, Государь грустно улыбнулся. Он хотел что-то сказать, но тут к нам подошла Императрица. Он попытался казаться счастливым Мужем и Отцом, каким был в лучшие времена. Сев рядом с нами, Он принялся говорить о разных пустяках, но я-то видела, что Ему не по себе. Ему было трудно совершать над собой усилие, и в конце концов Государь сказал:
— Пойду, пожалуй, прогуляюсь. Прогулка мне всегда на пользу.
Пройдя по коридорам, мы добрались до апартаментов Анны Вырубовой, где Государь покинул нас, а потом спустились вниз. Мы с Ее Величеством вошли в спальню и остановились возле одного из окон, выходивших в парк... Глаза наши были прикованы к Государю, который к этому времени вышел из дворца. Быстрым шагом Он направился к Большой аллее. Вдруг словно из-под земли появился часовой и сообщил Императору, что Ему нельзя идти в том направлении. Государь махнул рукой, но повиновался и пошел назад. Но тут произошло то же самое: другой часовой преградил Ему путь, а какой-то «офицер» стал объяснять Государю, что поскольку Он находится на положении арестанта, то и прогулка должна быть такой же, как в тюремном дворе!
Государь повернул за угол, шел Он медленно, понурив голову, совершенно подавленный. Казалось, Он совсем пал духом. Мне представляется, что до этой минуты мы не понимали, ни что такое мертвая хватка революции, ни что она значит. Но когда мы убедились, что Император Всероссийский, чьи владения простираются на тысячи верст, может гулять в собственном парке на пятачке в несколько метров, мы осознали это с болезненной отчетливостью...
В тот день Их Величества вместе обедали и провели вечер. Впоследствии Государыня сказала мне, что, когда они остались одни в лиловом будуаре, нервы у Императора не выдержали и Он разрыдался. Государыне стоило огромного труда утешить его и заверить, что как Супруг и Отец Ее Детей Он Ей гораздо дороже, чем как Царь, вместе с Которым Она несла бремя царского служения..."
Николай II
Через год, находясь под арестом в Тобольске, государь записал в дневнике:
«2/15(по новому стилю) марта, пятница.
Вспоминаются эти дни в прошлом году в Пскове и в поезде!
Сколько еще времени будет наша несчастная родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать?
А все-таки никто, как Бог! Да будет воля Его святая».
Оставалось чуть больше месяца до этапирования царской семьи в Екатеринбург и меньше полугода до ее расстрела в подвале Ипатьевского дома.
