У нас всегда хвалились, как сильно в стране защищены детдомовцы. Отдельной строкойпри этом обычно упоминается Федеральный закон №159 о дополнительной социальной поддержке детей-сирот, по которому они после детдома обеспечиваются жильем. Мол, нигде в мире такого нет.
Так и у нас нет. Как показала проверка Прокуратуры РФ, ни в одном регионе страны выпускники детдомов не обеспечены жильем на 100%. Их вселяют в бараки, в клоповники, не отвечающие никаким санитарным нормам, просто в нежилые помещения. Это происходит системно: ненужным детям ненужное жилье. Но знать, что по стране в скотских условиях живут сотни бывших детдомовцев, мало. Надо видеть, как они там живут. Тут слова бессильны. Посмотрите на фотографии — вот так государство предлагает жить вчерашним детям.
К примеру, выпускница можайского приюта Аня Мухина узнала, что ее прописали не где-нибудь, а в здании деревенской почты. Будь Аня плечистым мужчиной с юмором, ей бы этот вариант подошел. Почта Ани Мухиной — это славное кирпичное здание, которое расположено в деревне Малые Парфенки. Кругом леса и пруды, приветливые жители, близко от Можайска. Но в здании нет тепла, газа и крыши. Грубо говоря, одни стены, перед которыми Аня спасовала, и я ее могу понять. Потому что 17-летняя Аня находилась на 7-м месяце беременности.
Девочка походила вокруг этих стен и по совету друзей обратилась в прокуратуру. А пока суд да дело, согласилась жить в общежитии.
— Четвертый год живем, — говорит Аня. — Дом разваливается. Недавно рухнула лестница, соседский ребенок провалился. Туалет один на пять семей. Душ — в соседнем подвале. Иногда в него поднимается канализация. Ванны нет, я ребенка в раковине мыла в бывшей общей кухне…
Выпускнице рузского детдома Оле Ивановой 25 лет. У нее уже трое детей — 8, 6 и 2 года, а еще будет четвертый. Человек серьезно, хотя и неосознанно отнесся к призыву президента повышать рождаемость, но все дети родились по месту прописки матери — в 11-метровой комнате без кухни и ванной. А у ее сестры Кати Ивановой в штампе прописки так и стоит “Рузский детский дом”. Фактически она живет у Оли.
А юные сестры Лена и Маша Колошины впали в такой ужас от предоставленной им одной на двоих квартиры (текущие во все стороны трубы, плесень на стенах и забитые гвоздями, чтоб не вывалились, окна), что одна предпочла жить у подруги, а вторая пошла еще раз учиться, чтобы жить в общежитии. (Это, кстати, обычное дело у выпускников детдомов — учиться как можно дольше, лишь бы не остаться на улице.)
Но все эти ребята, по мнению органов опеки, до последнего времени считались людьми, обеспеченными жильем. Как и братья Девятниковы — Стас и Юра.
Обалденная квартира
Стас Девятников — совершенно чудесный парень. Веселый, трудолюбивый, симпатичный. Не пьет и брату не разрешает. Сейчас ему уже 25. После выпуска из можайского приюта Стасу пообещали “хорошее жилье”. “Хорошим жильем” оказалась квартира в заколоченном бараке в деревне Дровнино. По словам местных, в нем давно никто не жил и не было электричества, воды и тепла. Если там и можно было жить, то только летом, разводя костер в палисаднике.
— Там меня и прописали, — рассказывает Стас. — А я постоял, плюнул и пошел оттуда. Жить-то в нем как?
Но оказалось, что в понимании дровнинской администрации прописка и жилье — это разные вещи. И под непосредственно жилье Стасу предоставили еще один дом, также по местной традиции без газа и водопровода, а электричество там вообще было отрезано. Прямо не дом, а сделай сам. И с месяц Стас ходил с чайничком по соседям — кипятить.
А упрямая администрация Дровнина, как и положено на Руси, пришла к нему в третий раз. Это было за пару дней до того, как Стасу надо были идти в армию.
— Мне сказали, что квартира обалденная, как раз для двоих, — рассказывает Стас. — Она действительно была обалденная. Тоже двухэтажный барак в Дровнине. Квартира такая: одна комната — метров 9, другая — 6. Без туалета, без кухни, двери нет вообще, обои расписаны, заблеваны, где-то в крови. И без электричества. Со мной туда ходила председатель администрации Жарко, так она сказала, что квартира прекрасная, у нее самой — хуже. Я предложил поменяться. Отказалась…
Делать Стасу было нечего. В этот же день он на свои деньги поставил железную дверь и пошел отдавать долг Родине. Вернувшись, Стас узнал, что он должен Родине еще 38 тысяч за комнату в первом, заколоченном бараке, где он прописан, и 12 тысяч — за эти две загаженные дыры без света и туалета. Стас принес в администрацию справку, объяснил, что он был в армии. Ладно, сказали ему, за горячую воду можно не платить. Прощаем. И это при том, что там вообще никакой воды нет…
Я попросила Стаса съездить показать мне жилье, которое ему предоставило государство в лице можайских органов опеки. Стас ехать не мог — работа, но он выдал мне большой ключ и, смущенно улыбаясь, сказал, что, возможно, там бардак.
…Дом был розовый. Пройдя в тишине и потемках по первому этажу, мы с фотографом уткнулись в конце коридора в чудовищное помещение. Наверно, это была кухня — в комнате с темными стенами, похожей на общественный туалет, стояли плиты. Грязные, пустые. Представить, что в такой обстановке можно готовить еду, было невозможно.
Квартира Стаса и Юры была на втором этаже. Уже вернувшись домой, я пыталась описать ее маме, но ничего не вышло — это надо видеть. Две узкие норы шириной метра полтора, между ними дверь, которую когда-то пробили ногой. И все это без света. В общем, отличное жилье для неприхотливого бродяги с опытом ночевок на улице.
Общие удобства располагались в конце коридора. Нахождение там в течение пяти минут нанесло нам с фотографом тяжелую травму. Тот же темный, буро-зеленый общественный туалет, что и внизу, но с более сильными деталями. Вонь, грязь, потемки, просто физически страшно. И над всем этим — дикий, оглушающий звон люминесцентной лампы, которая включилась после некоторого раздумья. Лампа, я так понимаю, служила здесь вместо таблички “занято”, потому что дверь с туалета была снята и поставлена возле ржавых, битых раковин. Одна из них была до половины залита черной жижей, типа болотной, окна затянуты толстым полиэтиленом.
Но — всюду жизнь. Какой-то отчаянный абориген не так давно смело заходил сюда и повесил на веревку черный зипун, с которого теперь капала вода в цинковую детскую ванночку. А на подоконнике стояла небольшая библиотечка, которую можно было полистать, сидя в кресле под окном. Хотя, скорее всего, это кресло — проявление местного черного юмора. Вообще, в этом санузле каждый сантиметр был достоин описания, но я очень беспокоилась, что меня сейчас стошнит прямо в варежки.
Бедный Стас. Это “жилье” надо сжечь, взорвать и разутюжить бульдозером. Жить там нельзя. Однако, как я узнала из документов, предоставленных мне можайской прокуратурой, “согласно сведениям администрации сельского поселения Дровнинское, указанное помещение пригодно для проживания и является благоустроенным применительно к условиям поселка Дровнино (Карьероуправление)”. Бедное Дровнино. Но я ни за что не соглашусь, что в XXI веке в России хоть какой-нибудь человек может так жить.
Неподалеку от розового барака мы нашли и теремок, в котором Девятниковы прописаны вдвоем на 14,8 метра. Дом заколочен, битые окна, но — к печной трубе примотана антенна! Нам тут грозят каждому в ближайшем будущем предоставить 22 бесплатных цифровых канала. Так вот можно быть спокойным: жить в этом доме нельзя. Но смотреть телевизор — можно!
Родительский дом: “все отключено”
— Что значит — обеспечить ребенка после детдома жильем? — говорит Лена, волонтер проекта “Журавлик”, помогающего выпускникам детдомов. — По закону это означает — или предоставить ему отдельную квартиру, или проследить, чтобы за ним осталось закреплено жилье там, откуда его изъяли. И вот второй вариант — самый плохой. Детей, как правило, забирают из семей пьющих родителей, когда их дом находится уже в разрушенном состоянии, с отключенными за долги коммуникациями. Проходит 5 или 10 лет, и человека возвращают в те же условия, только хуже. То есть ребенка оттуда забрали. А взрослого вселили…
Когда Юле Баценковой исполнилось 18 лет, она вернулась из можайского приюта в свою деревню, в дом к матери, лишенной на нее родительских прав. Окна разбиты, электричества нет, все сломано и отключено.
— Когда мы с ней познакомились год назад, она страшно жила, голодала, — рассказывает Лена. — Юля работает санитаркой в больнице, получает пять тысяч и снимает часть дома в Уваровке за символическую плату в 100 рублей — даже квартирной хозяйке ее жалко. Мать она забрала к себе — такие дети родителей не бросают. Когда мы к ней приехали первый раз, мы были потрясены нищенской обстановкой. Она топила дровами, стирала руками, грела воду в ведрах на печке — на стиральную машину не было денег. Да что там — часто на продукты не хватало. Такая суровая зима в том году была, а у нее два месяца дров не на что было купить. И при этом она не получала пособия на сына и не могла отдать его в садик — его отказывались прописывать, шантажируя долгом за материнский дом. А там был долг в 120 тысяч рублей, еще когда Юля только вышла из приюта. Сегодня он вообще неподъемный. Мальчика прописали за месяц до пяти лет только после обращения в прокуратуру, и Юля стала получать какие-то деньги…
Похожая история произошла с Лидой Сгожевой и Максимом Смирновым. Лида вернулась зимой в дом без света и отопления, Максим — к пьющей матери в двухкомнатную квартиру, где живут 5 человек.
— Скромные, воспитанные, хорошие ребята! — говорит Арина Серавкина, руководитель проекта “Журавлик”. — Лида была беременна, и они пытались жить у Сгожевых дома. Там было темно и холодно. Они просто пропадали! Не было никаких условий не то что для ребенка, даже просто пережить зиму и осень! Они пытались собирать кирпичи, чтобы построить печку! Но потом поняли, что не получится, и сейчас Лида и Максим живут с годовалой дочкой в пионерском лагере, в служебном жилье. В прошлом году Максиму платили сначала 7 тысяч, потом 3,5, потом вообще не платили, они сидели с новорожденной девочкой и пустым холодильником.
“Украли детство, будущее, образование…”
— Парням немного легче, — говорит психолог Елена Шалюкова, которая часто работает с детдомовцами. — Они могут пойти на работу, снимать жилье, постепенно делать ремонт в предоставленном бараке. А девочки… Понимаете, это ничейные дети. Они никогда никому не были нужны, их никто не любил, никто не ждал, никто не искал, а они всю жизнь ждали. И тут такой девочке встречается парень или мужчина, который “любит ее”, которому “она нужна”, который говорит добрые слова, улыбается “именно ей”, встречает, нежно обнимает. Девочка оказывается беременной, и… “любимый” исчезает. И она оказывается без средств к существованию, без жилья и с ребенком…
Перспектив у таких девочек — никаких. Если только хорошие люди на пути встретятся. Но — никак не государственные службы. Органы опеки и местные администрации спокойно наблюдают, как выпускники детдомов, часто с маленькими детьми, вселяются в руины и пытаются выжить. Часто это получается плохо, и тогда дело может кончиться изъятием ребенка. Так в приюте оказалась двухлетняя дочь Ани Мухиной. В приюте и старшие дети Оли Ивановой.
— Но с опекой начинаешь говорить о детях, они так и заявляют: “А, эта — ничтожество, эта — тоже”. Ничтожество, сволочь, проститутка. Как вы можете так говорить о детях? — возмущается Арина Серавкина. — Количество детей в приютах и детдомах только растет. Но они же все потом вернутся. А куда? Через 10 лет вернутся дети Ивановой и Мухиной. А что вы сделали, чтобы дети остались с матерью?
— К каждому выпускнику прикрепляется социальный педагог, — говорит волонтер Лена, — который, по идее, должен вести его до 23 лет, до полной адаптации. Но тем ребятам, которых мы знаем, прикрепленные педагоги никак не помогали. А они ведь за это получают зарплату!
— Никто мне ни разу не позвонил после детдома, — согласен с ней Стас Девятников. — Никто не беспокоится — спились мы или работаем.
— В опеке решают судьбы детей до 6 вечера, — горько резюмирует Арина Серавкина. — Украли детство, и в жизни все поотнимали, будущее, образование. Оставили бараки…
Опека vs дети
В 2009 году прокуратура Можайского района проводила плановую проверку и выявила сразу 14 (!) случаев нарушений закона о предоставлении жилья детдомовцам. Сначала действовали “вежливо” — вносили представления. Потом начались суды. В результате 9 человек были жильем обеспечены. Так, например, предоставили квартиру в новом доме Ане Мухиной. Дали там же “однушку” и многодетной матери Ивановой. Правда, жить в этом доме пока нельзя — дом не сдан, к нему не подведены отопление и газ. И по этому поводу прокуратура встала на защиту выпускников — внесла представление уже компании-застройщику, которая нарушает все сроки постройки и сдачи.
В списке нуждающихся на прошлый, 2010 год значилось только 7 выпускников детдомов. И снова прокуратуре пришлось вмешаться — помимо этих семи было выявлено еще 6 человек-очередников! И, соответственно, направлено 6 исков.
В 2011 году должны быть обеспечены жильем 11 человек. Но только по требованию прокуратуры в этот список попали братья Девятниковы, которые, по мнению государственных органов, жильем давно обеспечены. А еще бывший детдомовец Адик Сидоров, который на жилье, по мнению администрации поселения Горетово, не имеет права вообще. Также в этом списке 23-летняя Галя Куприенко и 20-летний Леша Горелов, дома которых сгорели 10 лет назад. И оба оказались в списке лиц, имеющих право на жилье, только после давления прокуратуры.
Один из прокурорских работников посетовал, что выпускники сами неактивно обращаются в прокуратуру и позволяют себя обманывать.
— Да какое там — обратиться в прокуратуру! — говорит психолог Елена Шалюкова. — Детдомовские ребята очень неуверены в себе, в своих силах. Они заранее считают, что у них не получится, что “все бесполезно”. Эти дети боятся всего нового, потому что они никогда не были успешными. И им негде было компенсировать свои “провалы”, как это могут сделать “семейные” дети. Например: “Пускай я плохо учусь, зато я хорошо рисую/пою/вожу с папой машину” и так далее. Я все равно успешный в том или ином. Меня любят, я нужен. А у этих детей практически не было опыта успешности. Зато неуспеха, неудач — сколько угодно…
И что теперь?
Сидя над документами в можайской прокуратуре, я раз десять спросила: “Так а виноват-то кто?” Получается, что практически все. И никто персонально.
Разговаривая с разными людьми, я узнала, что, например, в Можайском районе слабое строительство — селить людей некуда. Что там слабые органы опеки: “Они нам в лицо говорят, что с сиротами работать бесполезно, они обречены”, — говорит волонтер Лена. Что денег на покупку жилья выделяют мало, но даже когда их было достаточно, ими плохо распоряжались.
— Зачастую мы делаем работу сразу нескольких ведомств, — говорит можайский городской прокурор Павел Погоняев. — Проходят реорганизации учреждений, меняются руководители, увольняются сотрудники, никто ни за что не отвечает и концов найти не может. А в результате ребята остаются без крыши над головой…
Все это понятно. Но это все не ответ. Это не объясняет тот факт, что для многих российских детей дни в детдоме на всю жизнь останутся самыми теплыми, сытыми, безопасными.
То есть задумано все просто и прозрачно — район составляет список, область выделяет деньги. А дальше… А дальше “МК” обязательно продолжит эту тему и вместе с областной прокуратурой и министерством образования Московской области выяснит: куда уходят квартиры, положенные выпускникам детдомов и приютов.
