— У меня совсем мало времени, — извинялся накануне встречи по телефону Павленский. — Давайте около выхода из метро «Лиговский проспект» пересечемся. Если я опоздаю, не уходите, дождитесь меня. Мы обязательно поговорим.
Полчаса для питерцев даже не считается опозданием.
Мы сели в «Блинной». От чая-кофе Павленский отказался.
— Я стараюсь не кушать в заведениях, экономлю деньги, сейчас они мне пригодятся, — с ходу бросил мужчина.
Несмотря на растущую популярность в Интернете, на улице художника не узнают. Черные брюки, кеды, удлиненная, давно вышедшая из моды куртка, на голове капюшон.
Бросаются в глаза впалые щеки и огромные покрасневшие глаза.
— Времени немного у меня, но я вам все успею рассказать, — клятвенно пообещал Павленский.
«Дома я репетировал, как быстрее сбросить одежду»
— Как вам пришла в голову идея такой акции?
— Основной импульс дали новостные сводки. Каждый день я наблюдал, что происходит в стране. Точкой кипения для меня послужила реформа РАН. Мне непонятно, почему происходит урезание средств у народа, зато силовые структуры буквально обогащаются. Информацию я собирал из разных источников. Например, в метро часто натыкаюсь на плакаты: «Объявлен набор в службы полиции». Не понаслышке знаю, что у полицейских с каждым годом растут зарплаты. Выходит, государство делает основной упор на силовые структуры? В таком случае мы скоро будем жить в полицейском государстве? Вот я против этого!
— Те же сотрудники РАН взяли плакаты и вышли на улицы города? Вы предпочли схватиться за гвоздь. Не слишком ли рискованное мероприятие?
— Да, наверное, вы правы. Но моя задача состояла в том, чтобы найти визуальный код протесту. Новостные сводки, газетные тексты, картинки на экране — тоже своего рода протест, но мне хотелось воспользоваться другим языком. Я хотел привести все к одному знаку, который будет понятен народу и его легко считают.
— Страшно-то не было?
— Почему мне должно быть страшно?
— Вдруг промахнулись бы и забили гвоздь в более важный орган?
— Страшно не было совсем. Я же себе не глаз заколачивал. Если бы промахнулся — в конце концов, есть аптеки, антибиотики. Подлечился бы потом… К тому же я понимал, что не убью себя этими действиями. Мне кажется, я вообще никогда за свою жизнь не испытывал чувства страха.
— Дома репетировали сам процесс?
— Дома я репетировал, как быстрее сбросить одежду. Моя основная задача состояла в том, чтобы быстрее раздеться, а остальное — это уже дело техники. Дело в том, что если бы я просто приспустил штаны и начал осуществлять свой план — это не произвело бы должного эффекта. Люди подумали бы: ну сидит себе человек на площади и сидит. Одежда могла исказить смысл акции — я ведь хотел показать этим, что у людей все отбирают.
— Вы выбирали место проведения акции?
— На Красную площадь я приходил в течение года. Анализировал ситуацию. Пришел к выводу, что люди туда приходят с достаточно стандартной формой протеста — разворачивают плакаты, зажигают файеры, — вот на такие действия охрана реагирует молниеносно, они готовы к этому. Когда человек просто садится на брусчатку, то выигрывает время. На него даже не обратят внимание. Так и случилось. Внимание я к себе привлек, когда уже скинул одежду. Сначала я снял штаны, быстро себя прибил и затем скинул куртку. Я заранее присмотрел два близко стоящих камня, между которыми нужно было зафиксировать гвоздь. Но удар необходимо было произвести сначала по краю камня. Если бы начал забивать сразу с одного удара — то нанес бы себе серьезные травмы.
— Какова была реакция людей на происходящее?
— Я не смотрел за людьми. Когда такое серьезное дело происходит, необходима полная концентрация. Не должно быть совершено ни одного лишнего движения.
— И все-таки народ собрался вокруг?
— Как-то все очень быстро произошло. Я услышал лишь фразу: «Ой, что это…» В какой-то момент поднял глаза и заметил немного недоуменное выражение лица у одного прохожего. Вот и все. В двадцати метрах от меня стояла полицейская машина, с другой стороны — постовой. Они-то сориентировались быстро. Через полминуты я услышал голос: «Уважаемый, вставайте».
— Сколько времени у вас заняла эта акция?
— Мне кажется, полчаса я находился на площади, пока меня не увезла «скорая». Но в обнаженном виде я просидел несколько минут. Потом полицейские накрыли меня какими-то тряпками. Они серьезно озаботились тем, как меня нейтрализовать. В итоге вызвали врачей.
— Как вас все-таки снимали с брусчатки?
— Приехал врач — взрослый мужчина. Без единой эмоции на лице принялся спокойно расшатывать гвоздь, пока не вытащил его из брусчатки.
— И что врач говорил вам в это время?
— Он вел себя спокойно, ни слова не проронил, будто сталкивался с подобным ежедневно, а может, с пониманием отнесся. По крайней мере он не выразил никакого отношения к моим действиям. Гвоздь он удалять не стал. Инородное тело извлекли из меня уже в больнице. Там же мне сделали укол от столбняка.
— После чего вы встали с койки и отправились в полицейский участок?
— Меня долго уговаривали остаться в больнице, предлагали даже сделать операцию. Мне пришлось подписать несколько бумаг, что я отказываюсь от операции. К такому ходу событий я был не готов.
— Вам предложили зашить дырку?
— Нет. Дырку зашивать было бесполезно. Да и зачем? Мне предложили почистить все, потому что врачи опасались заражения — гвоздь-то не стерильный. Но я не видел необходимости в операции и сказал, что в случае чего готов принимать антибиотики и колоть уколы. Как видите, все обошлось. Если бы возникли какие-то серьезные проблемы, я бы повторно обратился к врачам.
— После больницы вас доставили в отделение полиции?
— Да, и там следователь допросил меня несколько раз — им нужно было соблюсти эту процедуру, составить протокол. В отделении я просидел до следующего дня. А утром меня повезли в суд. Но судья долго не могла принять решение, какую статью мне привязать. Поэтому я еще три часа провел в автозаке, где мне удалось наконец-то поспать. В отделении было шумно и много света. В автозаке было холодно и темно. Конвой, который сопровождал меня все это время, тоже прикорнул в машине.
— Как вы думаете, почему тогда дело до суда так и не дошло?
— Честно говоря, я сам не понял. Позже мне объяснили, что мое дело слишком сложное, чтобы квалифицировать его под какую-то статью. Нет такого пункта в Уголовном кодексе, что человек не может находиться голым на улице и что-то там с собой делать. Подобные действия не являются даже актом мелкого хулиганства. Мелкое хулиганство — это нападение на прохожих, выкрикивание каких-то слов, выражение агрессии. В моих поступках не было агрессии, я ни на кого не нападал. Видимо, судья решила, что лучшим решением станет свернуть дело. Она сама подписала бумаги, что не видит в моих деяниях состава преступления. Решение передала полицейским. Те вывели меня из машины, вернули мой паспорт и кто-то сказал: «Можешь возвращаться домой».
«Я живу с соратницей и соратниками — так называют своих детей»
— С тех пор минула неделя. Петр, признайтесь, зажило пострадавшее место?
— В принципе думаю, что да. Воспаления вроде нет. Меня ничего не беспокоит. Вроде осталась гематома, которая сначала была сильная, сейчас уже меньше. Но раз болевых ощущений почти нет, значит, все заживает. Дырка же зарастет в течение двух недель.
— Год назад вы зашивали себе рот. Я смотрю на вас — даже ни единого следа от шрамов не осталось.
— Дня два оставались шрамы, затем все прошло.
— Рот вы тоже зашивали себе сами. Или вам помогали?
— Сам.
— Почему процедуру зашивания произвели дома, а не при народе? Эффект бы был сильнее?
— Ни в коем случае так делать было нельзя. Для зашивания рта мне нужно было собраться, сконцентрироваться. Если делать такие вещи в людном месте — для этого потребовалось бы много времени. Теоретически можно зашивать на людях, но в этом случае необходимо обладать большим опытом. У меня такого опыта не было.
— Хотите научу? Лидокаином обкололи бы рот и принялись строчить, как на машинке.
— Но мог не успеть. Стражи порядка бы подскочили и помешали бы довести начатое дело до конца.
— Петр, у вас есть родители?
— Я сам давно родитель. У меня растут дети — одному 3 года, другому — 6 лет. Они всё понимают. Я же все показываю им в Интернете. Мою акцию они тоже видели.
— Значит, и жена у вас имеется?
— У меня нет жены. Институт брака я не признаю, считаю штамп в паспорте бюрократической процедурой. Есть человек, с которым я живу, это моя партнерша, соратница.
— Тем не менее вас можно назвать семейным человеком?
— Нет, я не семейный. Я живу с соратницей и с соратниками — так называю своих детей.
— Соратница волновалась за вас?
— Было немного… Но мне достаточно было ей сказать, что все пройдет нормально, и больше с ее стороны вопросов не поступало.
— Бог с ней, с соратницей, как ваши родители реагируют на подобные выходки?
— У меня есть мать. Ее не особо интересует, что я делаю. Она вообще далека от политической жизни.
— Она хоть в курсе ваших выходок?
— Да. Ну и что?
— Неужели ничего вам не сказала?
— То, что ей не понятно, то ей не интересно.
— Расскажите, на что вы живете?
— На протяжении последнего года я читаю лекции об искусстве в Петербурге; в Норвегии несколько раз был, в Берлине. Куда меня зовут, там и читаю. Это мой основной источник дохода.
— Много зарабатываете?
— За одну лекцию в Норвегии мне заплатили в пересчете на наши деньги порядка 15 тысяч рублей. Таких лекций было две. Для меня это приличная сумма. Мне надолго хватило. Запросы у меня скромные, мне много не нужно.
— То есть такие вещи, как хорошая одежда, машина, отдых за границей, вас не интересуют?
— Нет. Я живу очень скромно.
— Соратница согласна с вашим мировоззрением?
— Она тоже живет очень скромно. В этой жизни я научился обходиться малым. Вот видите, какой у меня дешевый телефон? Ему уже много лет, совсем старая модель, такую даже на барахолках не встретишь. Но меня этот аппарат вполне устраивает, менять его я не собираюсь.
— Сейчас вы можете увеличить свой доход. Последней эпатажной акцией вы добились популярности.
— На самом деле вся эта популярность — относительное понятие. Вот сейчас у меня берут интервью, мне звонят со всех телеканалов, а пройдет месяц — все забудется. Как морская волна — нахлынула и ушла.
— Но если вы раз в месяц будете подкидывать народу подобные шокирующие проекты, ваша слава никуда не уйдет.
— Но акции делаются не так просто. Каждый месяц — это нереально. Да и потом, если бы я зачастил со своими проектами, то это перестало бы быть интересным. Я ведь не мыслю серийно, не продумываю, что вот хорошо бы затеять то или иное мероприятие. Вот я закончил протест с мошонкой, а дальше у меня нет никаких мыслей.
— Тем не менее ходят слухи, что ваши акции проплачены?
— Один телеканал предлагали мне деньги за права и за показ мероприятия. Я отказался. В этом плане я принципиален. На самом деле я хочу сохранить чистоту акции, поэтому не позволю, чтобы здесь участвовали деньги. Любое высказывание и протест должны оставаться чистыми. Как только в деле появляются деньги, это можно назвать заработком. Но я не собираюсь делать такие вещи ради заработка.
— Слышала, вам за деньги уже поступало предложение поучаствовать в той или иной провокации?
— Мне предлагали позировать на выставках. Но я такими вещами не занимаюсь. Это иной вид искусства.
— Кстати, все ваши идеи — ваше ноу-хау? Или все это позаимствовано?
— Откуда взялась проволока? Сначала я увидел фильм, где с помощью проволоки удерживали животных. Потом я наткнулся на фото с Первой мировой войны. На картинке был изображен обнаженный мертвый человек, закутанный в колючую проволоку. Вот отсюда я взял идею. Что касается зашивания рта — этот жест был всегда, кто его только не делал… Теперь — о последней акции. После одной моей акции меня поместили в полицейский участок. Там я познакомился с человеком, который рассказал мне, что на зоне преступники прибивают свою мошонку к нарам в знак протеста. Я тогда подумал, что это слишком жестко. Но спустя время осуществил такую же идею. Таким образом, я показал, что постепенно страна становится государством тюремного типа.
— В Википедии вы упоминаетесь как художник? Пишете картины? Лепите скульптуры?
— Никаких картин я не пишу, поделки тоже не делаю. Помимо лекций я еще веду проект — интернет-журнал «Политическая пропаганда», где освещаю политическое искусство. Вот этого мне достаточно.
— Первая реакция людей на ваш поступок — человек не дружит с головой...
— Это защитная реакция. Так думают, потому что я выхожу со своими протестами один и использую максимально подручные средства. Дело в том, что после всех трех акций меня обследовали психиатры. Можно сказать, что со мной поработал уже целый консилиум разных врачей. И вердикт у всех один: вменяем!
