«Мир будет долго трясти, и нас вместе с ним»
— Вы можете вспомнить, что судьбоносного случилось в вашей жизни с 14 по 18 мая?
— Ничего судьбоносного. Я был на работе. Единственное, что я помню — 17 мая я бежал «двадцатку» (дистанцию в 20 км. — «МК»), я это делаю редко, сейчас — раз в месяц. Считайте, что в моем творческом возрасте это почти подвиг.
— Дело в том, что 14 мая в телеэфире вы сказали, когда вас спросили про губернаторство, про политику: «Я считаю, что я относительно неплохой бизнесмен и я живу в полном кайфе. Сейчас мне нравится делать то, чем я занимаюсь. Зачем что-то менять». И через 4 дня вы сообщаете, что возглавите партию.
— Программа записывалась за полтора месяца до эфира. И вот за это время прошло одно важное событие. Оно просто не происходило между 14 и 18 мая, это было несколько раньше. В конце апреля. У меня есть такие годовые сессии, на которые мы собираем ведущих экспертов для анализа международной экономики, потом анализируем Россию и как это отражается на моих бизнесах…
Вывод о международной части показал, что мир управляется слабыми политиками, они озабочены только погоней за своими рейтингами… Может быть, не все они слабые, но большинство — слабые точно. Они не принимают решений, которые необходимы для того, чтобы мир перешел в новую стадию.
2008 год — это был не экономический кризис, а кризис системный, глобальный. Старая система медленно разрушалась из-за появления интернета, де-факто, из-за появления нового человека, который больше живет в виртуальном мире, чем в реальном. То есть произошла ситуация, в которой требуются новые решения, четкие, понятные: что делать с долгами, как дальше развивать мировую экономику, и так далее. Но политики таких решений не принимали.
Отсюда вывод, что жить мы будем в турбуленции, то есть будет долго трясти мир и нас вместе с ним. А если такая тряска продолжается долго, то она в итоге скатывается в мировую рецессию. При мировой рецессии цены на сырье, как известно, падают. Это означает, что модель развития, которая была в России, исчерпала себя, нужно делать какую-то другую модель. А никто пока ее не предлагает.
— Ну хорошо, не за четыре дня, а за полтора месяца вы прозрели. А раньше подобных подозрений не было?
— Я вообще быстро принимаю решения. У меня было два параллельных мира. Мир политики и мир экономики. Я понимал, какие факторы политические влияют на бизнес, и с большей или меньшей эффективностью, пользовался этим. Но это уже судить не мне, об этом судить другим людям…
Соответственно, я всегда занимался тем, что пытался предсказать будущее с точки зрения бизнеса. Здесь у меня возникло понимание, что если сейчас у нас бюджет бьется, исходя из 115 или 118 долларов за баррель, причем бюджет не развития, а… я назвал бы его «военно–социальным», то следующий год – из 125 долларов. И, в рамках того, что — я так думаю — под выборы декабрьские и мартовские, как всегда, что-то раздадут, бюджет будет биться из расчета 120, или 130–140 долларов за баррель. Это означает, что будут поднимать налоги.
Я занимаюсь созданием «стоимости» компаний, а не просто бизнесом. При увеличении налоговой нагрузки «стоимость» будет падать. Отсюда вывод для меня, как для бизнесмена: развивать бизнес дальше невозможно, а значит, нужно все продать.
Соответственно, возникает очень интересная ситуация. У меня сильная команда, и мне, как человеку активному, остается только быть богатым благотворителем… Я и так занимаюсь благотворительностью довольно много, но если это будет моей единственной профессией, это меня не устраивает.
Поэтому, подумав, буквально один день, я, вдруг решил: у меня есть видение того, какая модель была бы более эффективной. А другого механизма, кроме как политическая партия, мир еще не придумал.
— И все-таки не оставляет ощущение, что вас на руководство партией «развели» — как вы выразились по поводу одного медиа-проекта.
— Меня никто не «разводил», просто я понимаю, что если мы не поменяем тренд… Дата сегодня такая: помните, что 20 лет назад началось (основная часть интервью была взята 19 августа — «МК»).
В некотором смысле у нас ситуация гораздо хуже, чем 20 лет назад. У нас страны осталось меньше, людей меньше, а главное, у нас надежда пропала. Недовольное бурчание выражается в отъезде наших граждан, а не в продолжении борьбы. Есть формула: цена отъезда дешевле, чем цена борьбы. И ситуация в этом смысле гораздо более тяжелая, чем в 1991-м. Пусть у нас тогда не было эффективных менеджеров и мы вообще мало что знали про рыночную экономику — но с точки зрения человеческого, энергетического потенциала тогда ситуация была намного более благоприятной. В этом себе надо отдавать отчет.
«Жить я хочу только здесь»
— Неужели вы думаете, кто-то поверит, что такой крупный бизнесмен, как вы, принял решение возглавить партию без каких- либо консультаций, скажем так, с людьми, очень близкими к власти… Или с какими-то крупными чиновниками!
— То, что у меня есть хорошие знакомые и в Кремле, и в Белом Доме — очевидно. Но здесь вопрос другой. Я сначала для себя принял решение, что я готов заниматься политикой.
Меня никто не заставлял, не нагибал. Я решил, что мне это нужно, потому что либо я лишаюсь профессии бизнесмена, либо попробую что-то сделать для страны, если хотите… Потому что в деньгах правды нет. Можно же всё продать, уехать на остров и зажигать. И живи спокойной жизнью…
Но у меня другая позиция — активная. Жить я хочу только здесь. Мне здесь нравится, я люблю Россию. Я могу на несколько дней уехать отдохнуть. Но через 5 дней я хочу на работу, обратно домой. Я хочу, чтобы у нас здесь было всё нормально! Неужели это непонятно?
— Кто вам звонил с предложением пойти в политику, хотя бы откуда?
— Разные знакомые звонили. Я бы назвал фамилии, но они просили этого не делать. И бизнесмены звонили, и те, кто раньше работал в администрации президента. Все говорят, что Волошин — нет, не Волошин! Это могу точно сказать. Затем действующие люди, с которыми я хорошо знаком. Я с ними встречался. Некоторые говорили, что я сошел с ума. Прямо откровенно. Некоторые говорили — ну, может и правильно. Это тоже люди, у них разные взгляды на вещи.
— Ну вы для начала же, наверное, как-то для себя решили, что вот — если я возглавлю эту партию, то это не вызовет раздражения ни в Кремле, ни в Белом Доме, да? Вы же должны были такую гарантию для себя получить?
— Если бы это было невозможно, если бы было критическое количество против, я бы, наверное, просто не возглавил партию… Решение я принял сам. Связи у меня есть достаточные для того, чтобы это решение реализовать.
— Кто конкретно на вас вышел, кто вам первый предложил возглавить «Правое дело»?
— Человек, который не работает сейчас ни в Белом Доме, ни в администрации президента.
— Что он вам сказал?
— Он просто сказал: «Не хочешь подумать?» Я сразу ответил, что я не хочу этим заниматься — в тот момент, когда он предложил…
— И когда надумали — позвонили ему и сказали о своем решении?
— Он был не первый. Первой была моя сестра. Я с ней советовался. Потому, что в семье должен быть не разлад, а полное взаимопонимание, это мне нелегко далось, но, тем не менее, сестра меня поняла.
— А потом вы сообщили человеку, который вам озвучил предложение?
— Потом получилось по-другому. Я написал письмо по закрытой почте сотрудникам нашей компании, и оно «утекло» в прессу.
— Этот загадочный человек, получается, узнал из прессы?
— Да, и мне позвонил. И огромное количество людей стало сразу звонить.
«Больше бизнесом не занимался ни секунды»
— Почему вы решили партию именно возглавить? Ведь обычный путь бизнесмена — финансировать партию, близкую по духу…
— Не было же такой партии, которая выражает мою систему взглядов!
— Михаил Дмитриевич, вы же сами говорите, что наш кризис — последствие мирового. Тогда вам в президенты Америки нужно, а не в наш парламент, который мало что решает.
— Пока парламент мало что решает. Для кого-то это не место для дискуссий, а для кого-то — отличная площадка, чтобы рассказывать, как надо. Глобальная конкуренция будет только усиливаться, и каждая страна должна иметь свою программу, с учетом мировых трендов. Мы сейчас не конкурентны, что очевидно. Россия — одна из немногих стран, входящих в «большую десятку», может быть, даже единственная, где производительность труда растет медленнее, чем социальные расходы и зарплаты. Это путь в никуда.
— Политика — это ведь тоже профессия. Я вот не помню, честно – может быть вы мне напомните — крупного бизнесмена, который стал крупным политиком.
— Кто-то же должен быть первым.
— В 2007 году в интервью «Коммерсанту» вы сказали: «Каждый должен заниматься своим делом. Нельзя быть одной ногой в бизнесе, а другой в политике. Чудес не бывает. Хочешь быть бизнесменом, занимайся бизнесом, хочешь быть политиком – продавай бизнес». Ваше кредо изменилось?
— Если мы не поменяем тренд, я бизнес продам, а сейчас я бизнес передал в управление. Им управляют мои менеджеры. Конфликта интересов здесь нет. С того момента как я возглавил партию, я бизнесом не занимался ни одной секунды.
— Получается, это была пустая декларация в 2007 году. В политику пошли, а бизнес не продали.
— Имелось в виду, что если ты бизнес отдал в управление, то можешь заниматься политикой.
— Одно дело — продать, а другое — передать в управление. Он же все равно вашим остается. Вы все равно выражаете интересы, как бы сказать… сырьевого бизнеса.
— У меня не только сырьевой. Есть и высокотехнологичный. У меня 17 активов. Вы подождите, вы пока не видели мою программу. Опубликуем — посмотрите…
— Люди вступают в «Правое дело», еще не видя вашей программы… Пока на сайте можно прочитать лишь Манифест. Конечно, это базовые идеи, по которым можно понять, с чем «Правое дело» идет на выборы, но этого избирателям мало.
— По-моему, это нормально. Им нужна альтернатива. Они надеются на то, что будет альтернативный взгляд на вещи, которые происходят. А составление программы занимает время. Более того — сначала я ее со своим активом хочу обсудить, прежде, чем предлагать публично. Поэтому процесс довольно долгий.
— Что вы скажете по поводу нашумевшей на днях публикации на сайте газеты «Известия», где, например, говорится, что в программе «Правого Дела» будет постулат о необходимости совмещении постов президента и председателя правительства? То, что там написано, это правда?
— Я был в редакции газеты, давал интервью, и мы говорили о совсем других вещах. И стоило мне только выйти на улицу, как журналисты «Известий» сразу вывесили на сайт такую статью. Это ложь на девяносто процентов. Это просто сказочные мысли, которые даже комментировать не имеет смысла. Более того, «Известия» даже не подумали позвонить мне или пресс-службе партии и уточнить — а правда ли, что «Правое дело» идет на выборы с такими бредовыми лозунгами? Взяли и написали, не указав источника. Мне очень интересно, а кто все-таки заказчик этого бреда? Знаете, «Известия» имели репутацию серьезной газеты, а не желтого, бульварного издания. Видимо, времена меняются.
«Эксперта нужно приземлять в цепочку»
— На съезде «ПД» вы сказали, что неправильно быть в партии только бизнеса и интеллигенции. И сказали, что справедливое государство должно представлять людям соцгарантии и поддержку. В свое время СПС вел кампанию на двух лозунгах — поднимем пенсии, поднимем зарплаты, и это не помогло ему пройти в Думу. Правый электорат от них отвернулся, и левый избиратель к ним не пошел. Вы не думаете, что с вашей партии может тоже самое произойти?
— Страна живет в стереотипах: «левый» или» правый». А во всем мире уже давно прошла конвергенция. Есть конкуренция программ, а не взглядов. «Правые», «левые» — мы все продолжаем вешать ярлыки. Мне кажется, любая программа должна быть эффективной. Вести к целям, которые поставила партия. Набор красивых лозунгов… ну да, остальные партии замечательные лозунги предлагает, красиво написаны, но никто не говорит о том, как конкретно решить ту или иную проблему. Поэтому наша задача очень простая – мы понимаем, какие проблемы есть в России, напишем политическую позицию и четко, в экономической программе, расскажем, что делать.
— «Продолжаем вешать ярлыки»… У вас же в самом названии партии навешен ярлык: «Правое дело».
— «Правое» — это значит, что мы правы.
— Но по аналогии с СПС — «Союз Правых Сил», «правые» понимается как «правые взгляды». А не «правые» потому, что правы в том, том и том.
— Вы опять! Мы за конкуренцию…
— Все партии говорят: мы за конкуренцию, мы за свободу.
— Я против того, чтобы увеличивать социальные расходы более быстрыми темпами, чем растет производительность труда. Потому что это обман людей. Мы можем сейчас увеличить еще пенсию, но наступит момент, когда у нас в бюджете не будет денег. Если страна не начнет работать, зарабатывать и не будет строить промышленность, мы разоримся, потому что на одном сырье жить нельзя. Я не знаю, это «правые» или «левые» – но мы должны зарабатывать на том, что мы производим. Понятная, простая история.
— Кто и как пишет программу «Правого дела»?
— Техзадания пишу я сам. У меня есть такой опыт. А потом с ними работает большое количество экспертов.
— Кто самые известные?
— Блок по образованию, например, пишет Бунимович. По экономике — несколько человек: Владислав Иноземцев, какие-то вопросы мы берем от Алексашенко. Некоторые вещи у Глазьева правильно изложены по поводу промышленной политики. Я сам неплохой экономист, и не считаю, что нужно ограничиваться только одним мнением.
— Как вы будете сводить части, написанные разными экспертами, воедино?
— Я обязательно покажу всем ведущим экспертам, как их кусок встал в программу, посоветуюсь. С экспертами тоже есть проблема — обычно очень сильные эксперты считают себя истиной в последней инстанции. А эксперта тоже нужно приземлять в единую цепочку.
— Как же вы успеете до съезда партии в сентябре все согласовать?
— А у нас уже почти все готово.
«Я для них — «сыночка»»
— Вы говорили, что ваш избиратель — это мужчины и женщины, которые каждый день принимают решения, и это молодежь, которая хочет принимать решения сама. Расплывчатая характеристика. Так свой электорат и «ЕР» может охарактеризовать, и «СР».
— Давайте возьмем, что-то конкретное. Давайте вопрос, а я расскажу, как я вижу его решение.
— Я хочу понять, кто ваши избиратели, более четко – возраст, социальное положение…
— У вас традиционный подход. Мы хотим сделать подход другой. В чем проблема сейчас – никогда в истории нашей страны человек не стоял в центре системы. Слова были, а де-факто всегда мы нагибали человеческий ресурс. Так были оплачены человеческими жизнями что модернизация петровская, что сталинская. Можно построить завод, в ГУЛАГе, он будет выполнять свою функцию, какую то продукцию выпускать. Но можно построить завод, работники которого живут в нормальных домах, и у них будет значительно выше производительность труда. Не только функции все определяют, определяет среда.
В современной экономике основой для конкуренции является человеческий капитал. В связи с развитием интернета поменялась вообще система образования. Если раньше она основывалась на фундаментальных данных, то теперь основная часть — креативное и постоянное самообучение жизни. Потому что знания сейчас очень быстро стареют.
У нас есть серьезный человеческий потенциал, но он внутри страны из за неправильной системы не раскрывается. Поэтому 30% наших граждан собираются уезжать. Вот все опросы посмотрите — 30% дееспособного населения. Я хочу создать систему, концепцию, при которой наши граждане были бы востребованы и чтобы к нам стояла очередь на работу. Но, не поменяв всю систему — от политической, до экономической модели, до управленческой, — этого сделать нельзя. Как бизнесмен я в структуре своего бизнеса могу сделать только очень ограниченные изменения. С точки зрения среды, которая не конкурентна, я сделать ничего не могу. Именно по этой причине я пошел в политику.
— Вы не ответили, кто все-таки ваш избиратель. Какие социальные группы?
— Самые разные.
— Тогда вы — «Единая Россия».
— Почему?
— У них тоже избиратели — все… У «Правого дела», когда оно еще было не вашим, имелся «ядерный электорат», 1%. Средний бизнес. Но полпроцента сейчас уходит, потому что ему не понятно, что вы делаете. А полпроцента уже уехали из России. Мы можем показать вам исследования на эту тему ФОМа, ВЦИОМа.
— Борис Титов считает, что «Правое дело» должно защищать только интересы бизнеса, а я ему говорю, что интересы бизнеса внутри бизнеса защитить нельзя. Отдельно решать проблемы артистов цирка, полицейских и бизнесменов — это неправильный системный подход. Защита только интересов бизнеса противоречит моим взглядам. Проблема граждан – она общая. Модель управления страной – старое ручное управление, а не управление страной федеративного устройства. Вот здесь все проблемы…
— Неужели вы думаете, что пенсионеры проголосуют за вас? Таких состоятельных людей, как вы, у нас в России называют ругательным словом: «олигархи». Пенсионеры проголосуют за олигархов?
— Можно ответить социологией? Самая большая группа поддержки у меня сейчас — я сам был этим удивлен — это женщины в возрасте от 58 лет. Потому что я для них «сыночка», и они хотят, чтобы их дети и внуки были такими, как я.
— А мужчины? Какая возрастная категория?
— 40 лет и моложе.
– Как, интересно, это объяснить? Все хотят вырасти такими, как Михаил Дмитриевич?
— Пока вот так вот!
«Нас боятся. Мы не понятны»
— Вы заявили, что Россия должна как можно скорее перейти на евро, войти в Шенген. Не входя при этом в НАТО и ЕС. Но все страны еврозоны входят в ЕС. И нужна ли Европе предложенная вами схема?
— Когда мы говорим о том, что мы хотим только в Шенгенскую зону — Европе это точно не надо… Это надо только нам. Поэтому, я считаю, что каждый раз поднимать вопрос, который выгоден нам и невыгоден Европе — путь тупиковый.
Что происходит сейчас в Европе? Там высокая производительность труда, высокие социальные расходы и высокая долговая нагрузка – более 7 триллионов. Соответственно, у Европы есть проблема. В мире есть другая проблема. Какая валюта является сейчас хорошей? Да никакая. Нужны новые деньги. Старый механизм отработался. Он был заложен Бреттон-Вудской системой в 1944 году, потом был 1971 год — отмена привязки доллара к золоту, потом — 1976 год, Ямайская система, свободное плавание, которое в том числе было нужно, чтобы бороться с Советским Союзом… Денежная система оторвалась от реальной экономики. Она сейчас значительно меньше «денежного навеса». Рано или поздно, но это придется приземлить…
Нужны новые средства накопления. Для граждан всего мира. Никто не знает, в чем накапливать. Попытка сделать какую-то валютную корзину является полумерой. Речь идет о новых мировых деньгах.
Что касается России, то мы ничего, кроме нефти, не производим. Фактически рубль обеспечен нефтью. Нефть, как и любое сырье, имеет тенденцию изменять свою цену. Нефть упала – рубль обвалился… Это тоже не средство накопления и не механизм гарантирования накоплений наших граждан. Мы утратили производственную компетенцию – 25 лет ничего не производили. Можно ее долго и мучительно восстанавливать. А можно получить с Запада.
— Мы уже пытались — извините, что прерываю — купить «Опель», и нам отказали.
— Это локальная, мелкая история. Получить производственную компетенцию — это не купить «Опель», как в вашем примере, это пригласить западного инвестора разместить производство на территории страны. А можно прыгнуть выше.
Что мы можем дать Европе? Свои огромные территории, гигантские национальные богатства, вообще не освоенные… Сейчас для мира нужен суперпроект. Этим суперпроектом должна быть Россия. Потому, что мы можем «приземлить» огромное количество денег — например, триллион долларов или триллион евро в инфраструктуру – в дороги, в порты, новые предприятия, и так далее. Но нас боятся. Мы не понятны. Мы должны объяснить, что мы часть цивилизованного мира. Что мы все адекватно понимаем и готовы к процессу. Если говорить высокопарно, как это любят делать патриоты, то возвращение статуса великой державы лежит через нестандартный рынок. Мы даем Европе возможность «приземлить» огромное количество накопленных бумажных денег, мы снимаем все газовые проблемы и прочее и прочее….
— И становимся сырьевым придатком Европы…
— Ничего подобного. Нам нужна новая индустриализация, а не инновационная экономика. Я не против инновационной экономики, но, инновации — это механизм выживания. А так как мы ничего не производим, нам выживать не надо. Соответственно, когда у нас появится современная инфраструктура — дороги, порты, аэропорты — это привлечет все остальное. Современное производство, новые рабочие места.
— Непонятно, зачем Западу создавать эти производительные рабочие места, усугублять конкуренцию.
— Потому что производственная компетенция из Европы уходит в Китай, и они ее тоже начинают терять….Возникает вопрос, где ее разместить. Либо в стране, которая готова развиваться по 15% в год, чтобы был рост ВВП в обеспечение безопасности накоплений и в создание новой валюты — назовем «евро-2» или как угодно… Либо она уйдет. Потому что европейская экономика с точки зрения производства, неконкурентна по отношению в Китаю или другим «азиатским тиграм». Если мы положим такое предложение на стол — это тема для разговора…. Для очень тяжелых и мощных переговоров.
— Михаил Дмитриевич, а зачем нам новые индустриальные рабочие места, если и нынешние занимают гастарбайтеры?
— На рабочие места должны пойти граждане Российской Федерации, которые сейчас получают бессмысленное высшее образование, и 65% выпускников никогда не получат работу у нас в стране.
— А они захотят? Как их убедить в этом?
— Рабочие места должны быть престижными и нормальными. Придется нам переучивать специалистов с липовым высшим образованием. Экономистов, юристов.
— А они скажут: «Да не хотим мы на завод». Пинками их туда загонять?
— Вопрос этот достаточно просто решить — деньгами и престижем. Это все проходили и в советское время. В «Норильском никеле» на четверти рабочих специальностях работали люди с высшим образованием. Деньги там потому что платили. Вы, ничего не создавая, будете заранее говорить: «Они не захотят». Так вы создайте сначала возможность….. У нас социальные лифты все сейчас закрыты. Поэтому мечта — пойти чиновником, брать взятки, потому что у нас сейчас обладание чиновничьей должностью является основным выгодным бизнесом.
«Вы опять хотите маятник»
— Вы говорите: надо ломать систему, но это же означает «ломать Путина». А его вы не критикуете…
— Я предлагал — и на съезде — поменять систему управления, включая политическую. Такая большая страна, как Россия, не может управляться только одной властью, президентской. Властью надо правильно делиться, чтобы она была эффективно расписана на регионы. У нас как маятник: то берите все, что можете, то теперь мы все забрали…. Надо где то остановиться посерединке. Мы федеративное государство, а управляемся как унитарное.
— Что бы вы конкретно поменяли в политическом устройстве страны?
— В Думу нужно вернуть 25% «одномандатников». Это важная история. Талантливый человек должен иметь возможность проходить на федеральный уровень самостоятельно.
— Раньше было 50% одномандатников…
— Вы опять хотите маятник! Для начала хотя бы 25%.
Следующая история: и политические партии, и общественные объединения надо регестрировать в Минюсте заявительным порядком. Хотят — пожалуйста.
Барьер на выборах нужно понизить до 5%.
А самое главное – модель управления. Проблему надо закрывать там, где она возникает. Сейчас не так. Есть какая-то проблема в регионе. У мэра, формально, на бумаге, есть функции, а денег под эти функции нет. Он в принципе проблему решить не может. Он бежит к губернатору. У губернатора тоже дефицитный бюджет, он бежит в Минфин. Его там посылают, никакой мотивации решать вопросы нет. Причина очень простая.
Приведу простой пример. Я – губернатор. У меня дефицитный бюджет. 90%. Мне лучше неделя позора в Минфине, спокойно постоять на коленях, мне все равно зарплату дадут. Если же я рискую, беру кредиты, строю какие-то предприятия, получаю прибыль от налогов, у меня начнут уменьшать трансферт из бюджета ровно на ту сумму, которую я заработал. Стимул есть? Нет! Еще и головной боли полно, за инвесторами бегать.
Поэтому, в рамках политической системы, если мы говорим о том, что губернаторы у нас назначаются, значит, они – федеральные чиновники. Отдайте губернатору все федеральные полномочия на территории где он находится. А что сейчас происходит? Почти тысяча различных федеральных структур, которые не подчиняются губернатору, ходят и собирают деньги с бизнеса, от одних служб до других. Отдайте эти службы губернатору. А межбюджетную систему нужно поменять, деньги надо вернуть в города и в местные самоуправления.
«Путин сказал: «Хорошо!»
— Известна ли какая-нибудь реакция из Белого дома — российского, конечно — на ваши предложения?
— Не слышал.
— Как вы считаете, при нынешнем премьер-министре можно исправить ситуацию подобными законопроектами?
— Знаете, даже один такой сильный человек, как Владимир Владимирович Путин страну не спасет …
— Речь о том, согласится ли он с новациями, которые вы предлагаете.
— Не знаю, мне кажется, что любой человек под воздействием обстоятельств, назревших в системе, способен меняться. Я по себе знаю — у меня в жизни разные происходили события, в которых я менялся.
— А вы видите, чтобы Путин менялся за десять последних лет?
— Думаю, что да.
— И в чем?
— Его система, модель управления, была эффективна в первый срок его правления, это точно, это объективно. Затем в какой-то момент система выработала ресурс, и нужно было раньше переходить на другую модель, мы не перешли, и как страна потеряли некоторый темп развития.
— То есть Путин поменялся в худшую сторону?
— Я бы так не сказал. Например, некоторые меры в кризис были очень адекватными.
— Некоторые?
—А все меры в кризис не бывают адекватными. Потому что все сильны задним умом, когда потом начинают анализировать, а когда происходит кризис, необходимы решительные меры, и даже если они не очень правильные, хорошо, что они есть. Я сам проходил несколько кризисов и знаю, что не все мои решения были правильными, но я знаю, что если бы я не принимал хорошие и плохие решения, в конечно счете не выбрался бы из фазы кризиса.
— Пусть какие-то решения в кризис Путиным были приняты верные. Но это точечные изменения, а мы имели в виду глобальные. Вы их наблюдаете?
— Глобальные изменения на успешного человека который управляет системой, могут влиять тогда, когда у него есть доказательства того, что данная система перестала работать. Один из форматов — это голосование на выборах. Если модель, которую мы предлагаем, поддержит какое-то количество граждан… Если политик 60% получает на выборах, у него больше есть возможностей для изменений, если получает 10% — меньше, но это будет значить, что есть люди, которые его поддержат и услышат. Вот вы мне сейчас скажете: 10% голосов не дадут вам никакой возможности провести свои законопроекты. Но меньшинство с хорошей программой, с яркими людьми, которые идут работать в Думу — это мощнейший ресурс.
— Значит, рассчитываете на 10% голосов?
— Я вообще хотел 15%.
— Прежде, чем вы приняли решение возглавить «Правое дело», были ли у вас встречи, консультации с Медведевым, с Путиным?
— Сначала я сам принял решение, его опубликовал. Не так, как хотел — произошла некоторая утечка из наших внутренних документов… А потом, естественно, встретился. И с Медведевым, и с Путиным.
— По вашей инициативе произошли встречи или вас приглашали?
— Я позвонил…
— Позвонили Путину и Медведеву?
— Позвонил в приемные с просьбой о встрече.
-— И что Путин вам сказал, когда вы увиделись?
— Мы с ним поговорили, какие у меня взгляды ….Он сказал: «Хорошо!»
— И всё?
— Всё.
— А Медведев?
— Медведев… У него была более эмоциональная реакция. Мне кажется, потому, что он считает, что «правые» обязательно должны быть представлены. Мы, собственно, поспорили о термине «правые».
— В чём спор заключался?
— Мое мнение, повторю, заключается в том, что в мире давно произошла конвергенция позиций «правые» и «левые». Если вы посмотрите — в странах с демократией одни партии сменяют другие, но их программы сильно не различаются. Где-то чуть больше социального аспекта, где-то чуть больше рыночного. Но часто они меняются взглядами. Я специально изучал американскую систему: там часто происходит смена понятий. Меняются проблемы, меняются приоритеты, часто они вообще меняют свою программу…
— А у Медведева какая была аргументация?
— Аргументация была такого рода, что да, на Западе, наверное, так, но в России есть традиционное восприятие того, что такое «правое», что связано с «правыми» . Я пытался убедить президента в том, что если мы будем следовать всё время традициям, ну вот таким, очевидным, тогда у нас изменений не произойдет. В чем-то мы согласились, в чем-то каждый остался при своем мнении.
«Я всегда работал первым номером»
— Вы заявляли, что готовы стать премьер-министром. На посту премьера кого хотели бы сменить — Владимира Владимировича Путина? Судя по тому, что вы здесь говорили, вы считаете, что видите ситуацию гораздо лучше, чем премьер. И видите гораздо лучше перспективу…
— Я не готов работать премьером в любой программе, я готов работать премьером, если программа похожа на мои взгляды. Мне в жизни, наверное, повезло — я всегда работал первым номером. Я сам писал стратегии и сам их реализовывал. Если я не согласен…
— С программой президента, имеете в виду?
— Ну, конечно! То есть президент, который идет на выборы, должен иметь похожие взгляды. Они могут не совпадать, это нормально, но по крайней мере пересечения во взглядах, и, что особенно важно, в технологиях должны быть. В чем проблема нашей правящей элиты? Первые 12 человек — умные все, яркие люди, но просто никто из них не был директором завода, никто из них не был губернатором… Никто не знает микроэкономику. И решение бывает правильное, а технология этого решения часто не та, которая требуется.
— Где ж найти президента, который бы соответствовал этим критериям?
— Это должен быть не только вопрос президента. Это вопрос о том, что у нас молодая страна, у нас только формируется элита. Она не может состоять только из бизнесменов или только из чиновников, или только из врачей…
— Чьи взгляды вам ближе — Дмитрия Анатольевича Медведева или Геннадия Андреевича Зюганова?
— Мне ближе мои взгляды.
— Жаль, вы не сможете совмещать президентство и премьерство…
— Я имею в виду, что политическая партия должна заразить идеей, и задача заключается в том, чтобы донести новый концепт, как развивать страну, чтобы эта идея овладела умами не только, как я надеюсь, 15% населения…
«Жалко, кошелька с собой нет»
— Вы два года назад прописались в поселке Еруда Красноярского края, вы больше не москвич…
— Жалко, кошелька с собой нет, показал бы свою временную регистрацию в Москве.
— А зачем она вам, вас же всё равно никакой милиционер не остановит?
— Я живу всегда по закону. Плачу налоги. У меня всё в белую! Больше пятнадцати лет, все декларации заполняю, плачу налоги, правильно договора составляю.
— Продолжу вопрос. Как стало известно в июне, Лесосибирская налоговая инспекция Краcноярского края обвинила вас в неуплате более двух миллиардов рублей подоходного налога. Поскольку, как писали в СМИ, речь шла о сделках в Южном Уэльсе, они даже привлекли на помощь специалистов по тамошнему налоговому законодательству из Федеральной Антимонопольной службы. Это дело о неуплате налогов действительно находится в суде?
— Начнем с того, что юрисдикции Южного Уэльса не существует. А вы, если немножко будете с фантазией, можете представить объем моей налоговой декларации. Она очень тяжелая, у меня активы находятся в разных юрисдикциях и по ним разные налоговые мнения. Есть ряд позиций, которые находятся в серой зоне, они не прописаны в законодательстве. У нас нет никакого конфликта с налоговой службой — у нас разные точки зрения. Просто разные. Я считаю, что с этого налог платить не надо, а они считают, что надо. Поэтому я пошел в суд, не они на меня подали в суд, я пошел в суд. Оспорить их претензии. Я заплатил налог — 13 с лишним миллиардов рублей. На 900 миллионов рублей у нас разногласие, а не на 2 миллиарда, это ошибка. То есть процент мизерный. В данном случае судебное решение принято. Часть суммы — суд признал — я должен выплатить. 240 миллионов я доплатил в казну.
— Получается, вы утаивали эти деньги?
— У меня публичная декларация, почему я должен утаивать? Я подал в суд, суд принял решение, что по одной из статей я не прав, а по другим статьям я прав. Спор завершен.
— Мы, кстати, пытались выяснить в Красноярском крае, как ваши налоговые вливания повлияли на местный бюджет, на его расходы. Нам никто не хотел давать комментарии.
— Межбюджетная система в стране одинаковая. Деньги концентрируются не в конкретных поселках, а у губернатора. Поэтому к нему надо с вопросом обратиться.
Я предлагаю деньги вернуть в города и местные самоуправления. Как раз в Еруду…
— Я полагаю, все 30 жителей Еруды проголосуют за это.
— 86. Я был 86-м.
«Оффшоры России пока выгодны»
— Вы упомянули про серые налоговые зоны. Трудно представить себе европейского бизнесмена, у которого многие фирмы зарегестрированы в разных странах. А в России вопрос о типичной для нашего бизнеса оффшорной системе никогда системно не поднимался. Ваше мнение по поводу оффшоров?
— Бытует такое яркое мнение о том, что оффшорная система — это сильно непатриотично. У меня на этот счет следующая история есть. Мир переживает разные циклы. Бум оффшорного картельства пришелся на середину прошлого века. Это создало определенные стимулы к развитию капитала и так далее. Теперь, возьмем нашу страну. Мы хотим, чтобы у нас капиталы были дешевле? И мы хотим, чтобы у нас был финансовый центр? Но нас боятся. Как сделать так, чтобы показать, что мы нормальная страна? Я сильно поддерживаю решение Правительственной комиссии по стратегическим инвестициям, которая отпускает ведущие компании делать листинги в других странах.
Так мы показываем, что мы — нормальный цивилизованный мир. Это не отменяет вторичного листинга в еще большем объеме на территории Российской Федерации. Второе — мы показываем, что можем играть по международным правилам. Потому, что в зонах этой юрисдикции независимые директора должны составлять большинство. В этом смысле мы показываем, что мы такие же. Третья история – мы деньги привлекаем с рынка по тем ставкам, по которым работают иностранные компании. Активы-то все равно, остаются в России. Если взять Еруду, где я прописан, у нас объем переработки руды больше, чем даже в «Норильском никеле». Мы 16 миллионов тонн перерабатываем, а Норильск — 14 миллионов…
— То есть оффшорная экономика выгодна России на нашей стадии развития?
— На нашей стадии развития — выгодна. Но как только мы получим деньги и инвестиции — я буду первый противник оффшоров.
— А как вы относитесь к внутренним оффшорам?
— Их тоже надо делать правильно, у нас же есть свободные экономические зоны, это ни что иное, как внутренние оффшоры.
Могу вам привести пример — что я предложил бы сделать с Кавказом. Предложил бы территорию вообще освободить от налогов. Но только не так, как было раньше в Ингушетии. А вот, скажем, есть дочернее предприятие компании — завод на Кавказе открыли. И именно с этого предприятия нет налога…
Таким образом мы решим критичный на сегодняшний момент вопрос занятости на Кавказе И власть будет заинтересована в защите этого бизнеса, который несет конкретно в республику деньги. Нужно обязательно не только деньги давать, но и удочку. Чтобы начали сами ловить рыбу. Потому что налоги, в принципе, так не очень платят. Все это прекрасно знают. Необходимо мотивационное решение.
И по Кавказу в некотором смысле нужно отделять геополитические проблемы и криминальные. А мы пытаемся криминальные проблемы списать на геополитику. Геополитика – 1% влияния, беспредел и отсутствие закона — где-то 99%. Криминал самый обычный. Кавказский мужчина не идет в суд, если его обидели. Он берет оружие или нож и идёт разбираться. Такова история.
— Кстати, у вас правда два повара — кавказцы?
— Да.
— Вы от них тоже свои знания о Кавказе черпаете?
— У меня достаточно экспертов, которые в этом разбираются.
«Партия — организация военная»
— В своем блоге вы очень взвешенно высказались о межнациональных проблемах. И, насколько известно, у вас произошло некоторое обострение отношений с Борисом Надеждиным по поводу его более радикальных взглядов на этот вопрос…
— Партия — это, в общем–то организация военная. Жесткая. Перешло из традиций старых, что каждый болтает по любой теме всё, что ему вообще в голову придет. И старается комментировать… Соответственно, я просил Надеждина и других товарищей: «Уймитесь! Мы сейчас вместе приготовим позицию, обсудим её, и вот потом комментируйте в рамках этой позиции всё, что угодно». Все говорят: «Да, конечно!», но как только любой повод…. Я с этим постепенно борюсь.
— При этом вы всячески приветствовали присоединение к «Правому делу» Евгения Ройзмана. Он принимал большое участие в истории с Сагрой, и в своем блоге возмущался новостной формулировкой «Эха Москвы»: «Жители Екатеринбурга напали на жителей Сагры». Правильнее, мол, было бы сказать: напали науськанные цыганами азербайджанцы. А вы бы эту новость как сформулировали? Кто на кого напал?
— Совершают преступления, как я уже писал, не нации, а бандиты просто. И в неком смысле надо разбираться с криминальным аспектом, а с не национальным.
— Все же как какая формулировка вам больше нравится: «Жители Екатеринбурга напали на жителей Сагры» или «науськанные цыганами азербайджанцы»…?
— Ни та, ни другая не нравятся. У меня позиция содержательная: если есть преступление, правовое государство должно наказывать за преступление и никак не смотреть, какая национальность.
— А национальность преступников в СМИ должна называться?
— Нет, не должна. Потому что преступник — он и есть преступник.
— Если рецепт известен, почему же нынешняя власть никак не может решить проблему межнациональных отношений?
— Вопрос не ко мне, а к нынешней власти…
— А ваше мнение?
— Мое мнение заключается в том, что у нас, к сожалению, слабое государство.
«Медведев старается поменять систему»
— Все-таки почему вы критикуете систему, а не критикуете персонально Путина?
— Если я говорю «слабое государство», то в том числе я критикую Путина. Он участвовал в создании той модели, к которой мы пришли, но он не единственный был… Я вообще критиковать не люблю. Вы все время ждете критики, а бизнес — он не критикует своих конкурентов, он их побеждает.
— Путин — ваш конкурент?
— Если обновленная программа «Единой России» будет разительно отличаться от моей — в этом смысле будет конкурент.
— Что вы думаете о президенте Медведеве?
— Президент Медведев.
— Это всё, что вы можете сказать?!
— Он старается поменять систему, на мой взгляд. По каким-то вопросам я, как и с Путиным, согласен, по каким-то вопросам я с Медведевым не согласен, как и любой нормальный человек. Например, я считаю, что его призыв к инновационной экономике – очень правильный. Но просто и здесь делается ошибка. Модель Сколково апробирована, надо немедленно её распространить на остальные регионы. Почему ученый, который 20 лет отработал в Новосибирском академгородке, должен уезжать в Сколково, почему он не может получить это же в Новосибирске? Мы опять делаем витрину, вместо того, чтоб заняться фундаментом….
Инновации сверху, как лозунги, очень правильные. Мы раньше про инновации вообще не говорили и здорово, что мы это сейчас обсуждаем. Но у нас нет конкуренции! Есть давление монополий, которые совершенно не собираются в этом смысле ни с кем конкурировать, им это делать не надо… Они находятся в ситуации, когда они разгоняют издержки, потому что, когда есть большая инновационная программа, то мы все прекрасно понимаем, что чем больше инвестиций, тем больше распил.
«Бегаю по друзьям, прошу: «Помогите!»
— Мы пару месяцев назад посылали свою лазутчицу в московское отделение партии. Она посмотрела, как идет прием людей…
— Лазутчица-то вступила, нет?
— Журналист не имеет права брать в руки оружие, вы же знаете. Суть в том, что очень много народу приходило, хотят вступить, но это пока невозможно — у них берут координаты, они заполняют бумаги, но не становятся членами партии. Руководство ждет утверждения программы, нового устава, символики. Почему так все сложно?
— Большую часть руководителей региональных отделений мы меняем, вы это видите. Если там сидят невменяемые руководители, вы можете представить, кого они берут. А сразу после съезда мы окончательно сформируем все региональные организации. Там, где мы уже поменяли руководителей — а я их в партию принимаю лично, где сформулировали четкие техзадания, там прием уже открывается. Но мы не будем брать людей просто потому, что они захотели вступить. Они должны получить задание, пройти испытательный срок. В партии — работа. Это не тусовка.
Партия в регионах должна самофинансироваться. Все текущие расходы они просто обязаны оплачивать.
— Вы еще не считали объемы необходимого финансирования партии?
— Конечно, считал. Соответствует закону. 2,7 миллиарда с учетом региональных организаций можно потратить на предвыборную кампанию, вот мы в 2,7 миллиарда ровно уложимся.
Человек я законопослушный. Есть очень жесткие ограничения. Как физическое лицо я могу перечислить партии деньги, но абсолютное большинство моих компаний, как, впрочем, и большинство всех крупных компаний в России, не могут участвовать в политической деятельности, потому что там есть ограничения — не больше 30% иностранного капитала. Если я имею оффшор, компания, не может участвовать, потому что она имеет статус иностранной. Поэтому я бегаю по знакомым, по друзьям, прошу «помогите!». Вот таким образом я только 4 предприятия нашел...
— Вы сталкивались уже с необоснованными просьбами по партийной линии— дать денег на то, на это?
— Приходили люди серьезные, говорили: «Мы готовы в вашу партию вступить, дайте мне денег, я своим именем пойду и соберу 20% голосов в такой-то области». Я отвечал: спасибо, до свидания. Регионах в 30, наверное, такое было… Количество деньжат, которое мне предлагали дать за место в списке, довольно большое.
— Но вас купить, наверное, сложно.
— Да. И это большое преимущество. Народ у нас в партии самодостаточный.
«Один приставной стульчик мы вам предложим»
— Что в правящем тандеме все-таки происходит? Вы в курсе?
— Я считаю, что всегда нужно обращаться к первоисточникам.
— То есть к тандему… А вы будете выдвигаться в президенты?
— Каждая сильная партия должна выдвигать своего кандидата. Успешность партии определяется на выборах. Поэтому после декабря месяца такое решение я со своими однопартийцами обсужу. Одно дело, когда вы набираете 15%, а другое дело, когда 7% — это совершенно разный расклад.
— А если «Правое дело» получит один мандат, приставной стульчик, вы будете депутатом Госдумы или уступите место следующему в списке?
— Я не мыслю в сослагательном наклонении, я верю, что мы в Думу пройдём…
— Но все же — откажетесь от мандата в случае, если у вас будет мини-фракция?
— Один приставной стульчик мы вам предложим.
— Так я же по вашим спискам не пойду.
— Почему?
— А вы мне предложили?
— Подождите, мы еще первый раз только встретились.
— Тогда вам нужно поторопиться.
— Такой яркий образ — приставной стульчик! Мне на приставном стульчике было бы неудобно сидеть. А вам (корреспонденту отдела политики Наталье Галимовой, чей рост — 1 м. 63 см., а Прохорова — 2 м. 4 см. — «МК») как раз нормально.
«Самые высокие доходы получаются в условиях неопределенности»
— Все-таки — Путин или Медведев? Мы всем этот вопрос задаем про 2012-й год.
— Кто с какой программой идет — вот это принципиальная вещь, потому что мы сейчас стоим на Рубиконе. Весь мир стоит на Рубиконе.
— Считаете, что программа одного и другого до выборов может радикально измениться?
— Сначала может не измениться, но потом изменится.
— Вот украдет Путин или Медведев вашу программу. Будет утечка…
— Я не возражаю. Пожалуйста.
— Существует мнение, что неопределенность в тандеме негативно влияет на ситуацию внутри страны. Из-за этого бежит бизнес, капитал вывозится, напряжение среди элит — никто не понимает, как дальше будет строиться работа, какая будет, как вы говорите, программа развития. Вы согласны с такой оценкой?
— Отвечу как, можно сказать, бизнесмен. Самые высокие доходы получаются в условиях неопределенности. Там, где стабильно, там обычный доход – 10-12%%. А если идешь в сферы, где есть высокий риск, там можно выловить рыбку побольше….
Я помню хорошо, когда мы бегали во время залогового аукциона и очень хотели иметь партнера на 50% чтобы разделить риски по покупке «Норильского Никеля». Мы никого не нашли. Нам сказали – вы сумасшедшие… Там задолженность 2 миллиарда долларов, предзабастовочная история, не платили полгода зарплату… Вы что, с ума, что ли, посходили… Мы говорим: там же есть ресурсы… У нас денег никаких не было. Мы залезли в кредиты довольно серьезно.
— С чем тогда связано бегство капиталов из России?
— Страна не конкурентная. Невыгодно в нее вкладывать.
— Вы не заостряете ту проблему, что в России бизнес могут у любого отнять…
— Это очевидно. Что об этом говорить. Об этом все говорят. Пока не решишь вопросы всей системы, от бизнеса никто не отстанет.
«Он нас всех по одному вырубит»
— Мы не очень поняли, вы в политике навсегда, что ли? Уже не вернетесь в бизнес вне зависимости от результатов выборов?
— Эти выборы никак не повлияют на мое желание заниматься или не заниматься политикой. Если будет поддержка моих однопартийцев… Но надо слышать критику. Если через какое-то количество времени, через пять или сколько-то лет я пойму, что это не мое, то надо же себя здраво оценивать. Я привык работать на своих конкурентных преимуществах. Мне кажется, что у меня потенциал есть. Но надо проверить это на практике.
— То есть пять лет в политике — это точно.
— Да, это серьезный проект, долгосрочный. Я его рассматриваю сейчас на 15 лет. Как я и делаю основные бизнес-концепты.
— Почему именно 15 лет?
— Это два кризисных цикла, обычно, в среднем. Бизнес должен выживать два кризисных цикла.
— И через 15 лет Россия будет от Лиссабона до Владивостока, в зоне евро…
— Я приложу максимум усилий, если граждане меня поддержат.
— И Норильск тогда будет чище…
— Столицей будет Норильск!
— Когда вы работали на «Норникеле», Норильск входил в 10 самых грязных городов мира. Продолжительность жизни была на 10 лет ниже средней по России. И все такое прочее. Вы как ушли из «Норникеля», там улучшилась ситуация?
— Я не знаю. Мы раньше заказывали гигантское количество работ на тему, как менять экологическую обстановку в Норильске. Ни Академия Наук, ни иностранные консультанты не дали ни одной эффективной модели.
Можно установить очень дорогие механизмы, чтобы улавливать элементарную серу, около 2-х миллионов тонн. Чтобы эту серу вывезти оттуда, нужно построить за 3,5 миллиарда северные серовозы — это необычные суда, они должны быть специальными. Это абсурдная и внеэкономическая история...
Если бы этот завод можно было бы делать «с нуля», его надо было делать по-другому. Но он уже был построен в Советском Союзе. Как показывает практика, там все равно 300 квадратных километров уже загажено из за этой деятельности. Как только закончится Норильское месторождение, экономическим языком говоря, там ничего не будет. Не будут люди жить. Перестроить норильскую инфраструктуру невозможно.
— И когда месторождение закончится?
— Минимум еще 50 лет есть…
Расскажу вам две показательные истории. Я собрал людей: «Ребята, мы будем делать экологию». Конечно будем… Купили оборудование, поменяли систему. И выяснилось, что определенная категория сотрудников, которая называется «вредники», при этом экологическом стандарте перестают быть «вредниками». Как только им об этом объявили, мы нашли сразу два напильника в оборудовании, и оно сломалось. Еще раз сделали, и еще раз нашли два напильника.
Дальше я собираю людей и говорю: «Ребята, слушайте, что такое?» А они мне: «Сынок, ты не понимаешь, мы «вредники». Вот ты сколько можешь дышать у этой печки? Через пять минут мы тебя унесем, а я могу полдня стоять». И я понимаю, что я дело имею с самураями, у которых это смысл жизни. И таких у меня несколько человек.
Но что делаю я? Говорю: «Ребята, я виноват, я не понял, «вредников» больше никто не посмеет трогать, никогда вас не исключим из вредного списка, какие бы мы тут экологические новинки ни делали». Они отвечают: «Вот это разговор».
Ввели экологическое производство. Вредная профессия ликвидировалась вместе с выходящим на пенсию. А когда молодой брался — он уже не «вредник», потому что стандарты…. Вот, пожалуйста, микроэкономика.
Другая история – мы сделали фильтр на медном заводе, подняли трубу. Что началось… комары вернулись в город. Горожане возмущались: что такое… комары.. мошка вернулась. Мы ее уже там сорок лет не видели. Верните нам наши выбросы. Потому что невозможно жить.
Так какую сторону занимать?
Очень сложный комплексный вопрос. Однозначно нельзя подходить. Приходится гибко делать модель, какую я предлагал. Люди должны жить и работать в здоровой части, а триста квадратных километров которые уже загажены, 50 лет продолжать загаживать. У нас было несколько комплексных моделей развития…
— А правду рассказывают, что вы встречались с рабочими на «Норникеле», и они возмущались, что их зарплата пять лет реально не повышается? Вы, якобы, сказали, что у них не растет производительность труда. Они же парировали, что у вас за это время в 4 раза состояние увеличилось…
— Были и такие объяснения. Первые два года я долго рассказывал про производительность труда. Когда меня услышали, зарплата стала расти. Мы поменяли модель управления.
Я пояснил: «Ребята, вы акционеры «Норильского Никеля»?. Да. «Вы получили по приватизации эти акции. Вот сколько теперь они стоят?» Да, тоже в четыре раза дороже. Надо просто уметь объяснять. Вот есть зарплата, а есть акции. Вы что хотите, чтобы и зарплата росла, и чтобы акции росли? Да… Вот мы там сидели — как, чего… А когда я смену с ними отстоял, все вопросы сразу ушли. На горе день отработал. Для личного примера.
Потом, еще меня побить пытались….
— Кто?
— Была предзабастовочная история, я один пошел с ними разбираться. Говорят: «Не боишься?». Я говорю: «Вы что, вместе все будете нападать? Давайте по одному». Один заявляет : «Нет, я читал… Он 20 лет кикбоксингом занимался, он нас всех по одному вырубит». Я предложил: «Давайте тогда по двое, так же честно».
— Подрались?
— Нет, они решили не проверяться.
— И они сохранили работу после этого?
— Конечно, сохранили. Мы же объяснились.
«Либидо никогда не мерил»
— Вам приходилось на практике применять свои кикбоксерские умения?
— На дискотеках пару раз, когда к нашим девушкам пристали.
— Где ж это?
— Да вы туда сразу лазутчиков пошлете.
— Ну скажите, это в России?
— Один раз в России, один раз – за границей.
— И часто вы ходите на дискотеки?
— Раз в месяц. В «Сохо» хожу.
— Танцуете?
— Нет, я там смотрю на танцующих. Мне нравится энергетика.
— Может, хоть медленные танцы?
—Медленные на дискотеках давно не танцуют.
— А тех, кто приставал к вашим девушкам, вы победили?
— Ну да, видите же, я здесь сижу…
— Они хоть успели вам нанести ответные удары?
— Не успели.
— Как же вы без охраны вот в эти….развлекательные места?
— У меня охрана выполняет такую хозяйственную роль. Я же без мобильного телефона. Передать что-то, сумки привезти… девушку встретить…
— Почему у вас нет мобильника?
— Это же рабство. Я сейчас с вами встречаюсь, я никуда не звоню. Если я о чем-то узнаю через 20 минут, что, мир изменится? Нет. Я же не дилер, который должен купить-продать. У меня большая система.
— Системно организованный процесс.
— Конечно.
— А в интернете вы сколько времени проводите?
— Нисколько.
— Даже комментарии в своем блоге не читаете?
— Я прошу их мне распечатать… Вот сейчас временно iPad с собой взял. Видимо, я так на него раздражаюсь из-за того, что вместо восьми часов батарейка держит два, что у меня механические часы останавливаются на руке. С техникой у меня как-то ….
— Да вы умеете пользоваться Интернетом или нет?
— Нет. На результатах моей работы это не сказывается. У меня есть технический персонал, который при постановке задачи, при правильном техническом задании, гораздо более квалифицированно, не отрывая мое стратегическое мышление, это сделает. Если нужно распечатать ту или иную историю — я просто говорю, и это распечатают.
— Вы общественным транспортом когда последний раз пользовались?
— Метро – относительно недавно…Около полугода назад. Пробка была. Я никогда не опаздываю. Вот и пришлось. Понял, что все, труба.
— Автографы просили у вас?
— Меня не замечают. Люди же, наверное, не верят… Такого же не бывает… В троллейбусе ездил недавно. Ночью решили покататься на троллейбусе небольшой компанией.
— Арендовали троллейбус?
— Не только арендовали. Еще попросили, позвонили, в ФСО чтобы мигалку поставили. Чтобы было нормально. Шучу.
Кстати, была смешная история. Мы с Хлопониным сидели, обсуждали – давайте съездим, как мы раньше ездили, когда только купили машины, на рынок. Возьмем мяска — я же готовил раньше неплохо. Сделаем шашлычки.. Прям быстренько поедем в те места, в которые мы ездили, когда были кооператорами. А жены в компании стали говорить: не забудьте, чтобы поезд был с мигалкой, и чтобы в ста метрах от места, где вы будете жарить шашлык (вы же не сделаете), уже заранее кухня развернулась, чтобы хоть голодными не остаться. Они так долго над нами глумились, что мы эту идею похоронили.
— Вы, и это сомнению не подлежит, один из самых спортивных политиков…
— Давайте сделаем среди политиков олимпиаду. Есть шанс, что я выиграю.
— Вы даже говорили, что у вас крой официального костюма — Бриони у вас или что — очень удобен для того, чтобы делать растяжки. И вы освоили такой акробатический трюк: сальто из положения «как ходит ящерица». Можете нам показать?
— Нет. Потому что это моя личная жизнь. Выпячивать это я не собираюсь.
— Вы как-то в интервью заметили, что вам нравится бизнес гораздо больше, чем политика, потому что политики вынуждены жить по двойным, тройным, четверным стандартам…
— Я буду первый политик, который живет в одном стандарте. Возможно, это наивно, но я попробую. Считаю, я ничего противозаконного не делал, и я буду продолжать жить так, как я считаю нужным, поэтому нужно меняться не мне, а политике.
— Кто вам подарил три золотых яйца по 450 граммов каждое?
— Один человек на день рождения.
— Это символизм какой-то? Как в фильме «Яйца судьбы»?
— Нет, он мне тост произнес о том, что «не клади яйца в одну корзину». Мое увлечение диверсификацией он решил подколоть.
— В юности на капустнике в институте вы были Снегурочкой, а г-н Хлопонин —Дедом Морозом. Почему женскую роль выбрали?
— Видимо, потому, что из меня Снегурочка была лучше, чем из Хлопонина. Я был в плавках и в короткой такой юбке. Пришлось быть в кроссовках, потому что у меня 48 размер. Такая модная Снегурочка в спортивном варианте.
— У вас какие-то очень тонкие отношения с Ксенией Собчак. Она однажды заметила: всем, мол, известно, что у Прохорова пониженное либидо. «Огромное количество женщин, которые с ним сталкивались, открыто об этом говорят». Что бы вы ответили Ксении на эту нападку?
— Либидо я никогда не мерил. Ни свое, ни чужое. Я бы ответил ей так: в связи с тем, что Ксения Собчак – эксперт по измерению либидо, а я в принципе, привык доверять экспертам, пусть меряет и впредь!
— Где хранятся ваши аквабайки, после того, как их с Истры убрали из-за «развода» с Потаниным?
— Я катаюсь в новом месте.
— Оттуда уже не выгонят?
— Нет. Там моё, родное!
Беседовали Екатерина Деева, Наталья Галимова, Михаил Зубов, Вадим Поэгли, Ксения Слепцова
