А Зорин здесь тихий

— Сожаления, пожалуй, нет. Я все-таки не ушел из эфира, хотя на телевидении нечасто появляюсь, да и серьезных передач о международной политике там почти нет. “9 студия” была в эфире 16 лет и, наверное, являлась одной из самых рейтинговых, как говорят сегодня. Но в разгар перестройки я сам сменил ее на другую форму, и в течение трех лет — с 89-го по 91-й — выходила программа “Недипломатические беседы”. А беседы-то были с президентами Соединенных Штатов, с премьером Англии Тэтчер, канцлером ФРГ Колем. Вовсю шла перестройка, и позволялось больше, чем до этого. Ну а ко всему этому надо сказать, что и спортсменам, и актерам, и телевизионным персонажам надо уходить вовремя.  

— Персонажам — конечно. Но таким монстрам, как вы, наверное, нет.

— Спасибо, что вы назвали меня монстром, а не звездой. Если бы мне, Александру Бовину или Станиславу Кондрашову сказали, что мы звезды, то нам бы стало крайне неудобно. Это было не принято. Сейчас на телевидении создали фабричное производство звезд из милых девушек. Но ведь это опасно. Если ты себя ощутил звездой, то, по-моему, тебе пришел творческий конец. Звездизм — очень распространенная в нашей среде болезнь. Это не просто бранное слово, а тема для исследований психологов. Я знаю некоторых из тех, кого называют звездами. В личном общении создается абсолютное впечатление, что у них поехала крыша.  

— И все-таки, как вы лично пережили то, что вас стали называть главным пропагандистом СССР?  

— Но я же не был, да и не рассматривался как пропагандист советской системы. Я — американист, причем сочетал всю свою творческую жизнь журналистику и научную работу. Я был в первом выпуске МГИМО, с нас начинался этот институт. Затем решил поставить на себе эксперимент, попробовав совместить науку и журналистику. Через четыре года, работая на радио, защитил кандидатскую, а потом и докторскую. Докторская моя была не о советской власти, а о структуре американских монополий. Эта монография и сегодня изучается аспирантами Института США и Канады. Так что когда кому-то захотелось рассматривать меня как символ ушедшей эпохи, то внутреннего разлада у меня не было. Я продолжал заниматься тем, чем занимался всегда. Так что на обочине я не оказался. Да, после распада СССР писали, что Зорин чернил Америку…  

— Говорили, что она загнивает.  

— Но так стали говорить тогда, когда министр иностранных дел товарищ Козырев очень заискивал перед Америкой, нанеся такой ущерб позиции нашей страны, какой мы до сих пор еще не можем исправить. Когда в одной известной газете критик написал обо мне статью в таком духе, я отправил главному редактору фотографию, где президент Никсон тепло меня обнимает с улыбкой во все лицо, и спросил: “Стал бы президент так встречаться с человеком, который чернил Америку?” И почему меня все годы принимали в Белом доме все президенты Соединенных Штатов? Ведь тот, кто клевещет на их страну, не вхож в Белый дом. У меня были и остаются по сей день добрые и товарищеские отношения с людьми, которые в известной степени воплощают Америку. Скажем, мы до сих пор в прекрасных отношениях с Генри Киссинджером. Это Рождество первое, когда мы с Эдвардом Кеннеди не обменялись рождественскими поздравлениями. Жаль, что его больше нет. Кстати, один из секретов невероятной карьеры Барака Обамы, который всего лишь за четыре года, будучи совершенно чужим для вашингтонской элиты, выскочил на самый верх, в том, что за его спиной стоит клан Кеннеди. Уже смертельно больной, Эдвард Кеннеди прошлым летом приехал на съезд демократической партии и лично выдвигал кандидатуру Обамы. У нас почему-то об этом не пишут. Так что я не чернил Америку, а пытался рассказывать о том, как я ее видел. Хотя, конечно, в совершенно определенных рамках. У меня же не было своего собственного телевидения, я работал на советском ТВ. Один из моих фильмов об Америке назывался “Куда ведут дороги Лос-Анджелеса”. После этого меня вызвал тогдашний председатель телерадиокомитета Лапин и сказал: “Ты что, нас всех за идиотов держишь? Слова-то ты там говоришь необходимые, но какие ты дороги показал?! У нас же таких и в XXI веке не будет!” Говорят, что “холодная война” кончилась. В политике — да, а в пропаганде — нет. Все-таки сегодня большинство западной общественности до сих пор считает, что огромная Россия напала на маленькую демократическую Грузию. Это сделано очень мощной и искусной пропагандистской машиной, а значит, наша-то пропаганда не справилась, не сумела донести истину.


— Что Путин написал вам после прочтения вашей книги “Неизвестное об известном”?  

— Сначала там было официальное приветствие, а затем он написал от руки: “Всегда с огромным интересом и удовольствием следил за вашей работой. Практически все и всегда было блестяще и в высшей степени талантливо. Желаю успехов. Ваш Путин”. Это тоже ответ на ваш вопрос. Если меня в 91-м году сбросили с корабля, то почему нынешний национальный лидер пишет мне такие слова, а президент Медведев недавно вручил орден.  

— Могу объяснить. С приходом Путина к власти произошел некий поворот назад в СССР.  

— Вы правы на сто процентов. Я очень рад, что мой близкий друг Евгений Примаков, с которым мы дружим уже 55 лет, в свое время совершил знаменитый символический поворот над Атлантикой. Это был не просто разворот самолета в середине начавшегося уже государственного визита, а разворот от той недостойной великой России внешней политики 90-х к другой политике, которую и сегодня проводят руководители нашего государства.  

— А вам не кажется, что вся эта жесткая риторика идет только на словах, а на самом деле мы продолжаем делать уступки Западу?  

— Не вижу, где мы отходим от принципиальных позиций. Например, я знаю, как идут переговоры по СНВ-2. Очень хотел президент Обама подписать этот договор в связи со своей Нобелевской премией. Он же получил ее авансом, а договор стал бы реальным делом. Но ведь не подписали же, потому что принципиальных уступок наша делегация не сделала. На днях Медведев сказал: “Мало подписать. Нужна одновременная ратификация”. Ведь раньше Советский Союз подписал договор об СНВ-1, а американцы — нет. Это не должно повториться. Но уступки бывают разные. Некоторые либералы подняли шум: как это так, Россия разрешила американцам транзит военных грузов в Афганистан. Но они же за нас там делают нашу работу. К сожалению, у российской интеллигенции есть традиция: если ты во всем согласен с властью и не критикуешь ее, ты не интеллигент.  

— Значит, вы не интеллигент?  

— Я политолог-профессионал, а не пропагандист. Может быть, если я выступлю с критикой, для имиджа в определенных кругах это будет очень хорошо. Но непрофессионально. А я внешней политикой занимаюсь профессионально, закончив Институт международных отношений в 1948 году.  

— Знаете такой анекдот: встречаются Зорин и Киссинджер. Киссинджер спрашивает Зорина: “Вы еврей?” “Нет, я русский”, — отвечает Зорин. “А я американский”, — парирует Киссинджер.  

— Это был очень популярный анекдот. Я мучительно пытался перевести его Генри, но так и не смог. Только своими словами объяснил, в чем там смак. Но и в моем переводе анекдот Генри очень понравился, он долго смеялся. Даже сказал: “Ну, если я хожу в анекдотах в Москве, то это для меня большая честь”. Я сказал: “Это для нас обоих большая честь”. Но про меня еще один анекдот был: включил радио — там Зорин, переключил на телевидение — там тоже Зорин, утюг я уже включать не стал.  

— А когда доводилось беседовать с такими великими женщинами, как Маргарет Тэтчер, Индира Ганди, они включали свое женское обаяние?  

— Конечно. Я беседовал с Хиллари Клинтон, когда она еще не была госсекретарем США, а только первой леди. Во время приема в Белом доме Михаила Сергеевича Горбачева. От меня ей было интересно, как она сказала, услышать не то, что она слышит каждый день. И в какой-то момент я почувствовал, что передо мной не только сильный политик (а она тогда фактически была главным советником мужа), но и эффектная женщина с потрясающим магнетизмом.  

— Ну а в других беседах с президентами и премьерами какова была степень неформальности? Под рюмочку общались?  

— Но это было не во время приемов в Белом доме, а в неофициальной обстановке. Как-то мы беседовали в Кэмп-Дэвиде с Никсоном. Выяснив все, что необходимо мне как журналисту, я начал с ним разговаривать за жизнь и спросил: “Что самое трудное в вашей работе?” Он подумал и ответил: “Одиночество”. “Но как же? — сказал я. — Вы же окружены семьей и помощниками?”. “Это все так, — ответил Никсон, — но президент время от времени должен принимать очень важные решения, от которых зависит судьба страны и моя судьба. В этот момент я абсолютно одинок”. Это было еще до Уотергейта и на меня произвело большое впечатление. Я бы очень хотел задать тот же самый вопрос Путину, но возможности такой не предоставилось… А еще был очень откровенный разговор с Робертом Кеннеди. Он меня пригласил в Хайями-спорт, в имение семейства Кеннеди. В одной из неполитических бесед я спросил: “Бобби, ваш рабочий день начинается в 6 утра, а заканчивается в 11 вечера. Вы работаете на износ. Но ведь у вашей семьи сотни миллионов долларов состояния. Что заставляет вас вести такой тяжелый образ жизни, какой внутренний стимул?” Разговор шел в зимнем саду. Кеннеди задумался, взял меня за руку, подвел к большой клетке с белкой, взял палочку, загнал белку в колесо, раскрутил его и сказал: “А вот посмотрите, кто кого крутит — колесо белку или белка колесо?”  

— А с Анжелой Дэвис случайно не были знакомы? Она же была очень привлекательной женщиной.  

— Был. Но когда я с ней встречался, она не была женщиной. Она была претендентом на пост президента США. Так что я, к сожалению, не смог ощутить ее женского обаяния.  

— Много говорили, что Валентин Зорин получает спецзадания от КГБ, когда выезжает в США делать репортажи…  

— Так многие думали: вот, мол, он едет везде. Но мне помог пятый пункт. Именно по причине моей подозрительной национальности у них не возникало желания меня использовать. Другое дело, что, приехав, скажем, после общения с Робертом Кеннеди в Вашингтон, я должен был идти в посольство и, что называется, отписаться. Это шло шифровкой в Москву. Но никаких спецзаданий я не получал и не выполнял.


— Валентин Сергеевич, смотрю, кабинет у вас небольшой.  

— Этот кабинет мне положен как политическому обозревателю радио “Голос России”. Он даже больше, чем у других, может быть, из уважения к тому, что я динозавр. А насчет богатства… Если речь идет о деньгах, то, к сожалению, я очень далек от этого. А ведь деньги дают степень определенной свободы. Но такого богатства у меня нет. Правда, вот в институте стали больше платить. Но это не те деньги, которые делают человека богатым. Хотя я дважды лауреат Государственной премии.  

— Они сгорели в 92-м году?  

— Конечно, что вы! Сгорели большие гонорары за мои фильмы и одна премия. А другую я перечислил в Фонд мира, так было принято. Дача у меня — половина от маленького домика, то, что осталось от папы и мамы. Но я согласен с Оскаром Уайльдом, который сказал, что джентльмену нужно столько денег, чтобы он мог о них не думать. Если у него много денег — много забот. Если мало денег — еще больше забот. Хороша золотая середина. Но я, пожалуй, и под эту градацию Уайльда не подхожу. 

— Но к роскоши как относитесь?  

— Хорошо, что меня возят на машине. Хотя большую часть жизни я провел за рулем. Я страстный автомобилист и, если бы был помоложе и у меня водились соответствующие деньги, купил бы очень хороший автомобиль. Но с возрастом уменьшаются и потребности. Это одно из преимуществ возраста. Хотя в свое время в США я проехал за рулем от Великих озер до Мексиканского залива и обратно, и от Нью-Йорка до Сан-Франциско и обратно. Причем это были не гонки, я останавливался в одноэтажной Америке.  

— На юбилей, как правило, принято вручать разные награды.  

— У меня много наград. Но раньше, когда я получал их, мне было очень приятно. А вот недавно, когда мне вручили орден, воспринял это спокойно. Стал думать: “К чему бы это?” Может, возраст сказывается, а может, и зажрался.  

— Будете устраивать праздник к такой дате?  

— Председатель радио “Голос России” хотел в честь моего юбилея устроить торжество. Но я его попросил не проводить репетицию моих поминок. Когда Бернарду Шоу исполнилось 90, его тоже стали нагружать в связи с этой цифрой, а он ответил: “Дата не так уж плоха, если подумать об альтернативе”.