Я, когда пошел в армию, приписал себе год. Сказал, что родился в 1923 году. Шел 1941-й, я думал, что немцев разобьют очень быстро и боялся не успеть повоевать. Со мной на фронт пошли еще двое одноклассников, мы решили не заканчивать 10 класс... Если бы не было ГКЧП, то, наверное, справлял бы 90-летний юбилей в этом году. Но в 1991 году меня арестовали, посадили в «Матросскую тишину», стали обвинять в измене Родине. Говорю: это я изменник? Я с 17 лет на фронте! Они отвечают: «Как с семнадцати? Вам 18 было».
Они пытались унизить, доказать, что я не только изменник, а еще и врун. Предлагаю следователю проверить. Я же крещеный, а значит кто-то это записал, есть какая-то поповская грамота. Посылают запрос в Омск, потом говорят: «Что же вы нас обманываете, в Омске никаких материалов нет». Вот уровень знания географии у органов! Объясняю, что когда я родился — не было Омской области. Был Западно-Сибирский край со столицей в Новосибирске. Послали запрос туда и месяца через два возвращают ксерокс с этой грамоты, где указаны отец, мать и я, рожденный 8 ноября 1924 года. Метрику мне поменяли. В «Матросской тишине» меня продержали полтора года, и там я помолодел на год.
- Когда создавался ГКЧП, вы предполагали, что дело может закончиться вашим арестом?
- Не думал об этом. Все было немножко не так, как все сейчас себе представляют.
Мне кажется, первым все просчитал Горбачев. 3 августа 1991 года он собрал всех и сказал: «Я уезжаю в отпуск, но вы смотрите, обстановка довольно серьезная. Если что — придется вводить чрезвычайное положение». В этот период Ельцин объявил, что законы и указы президента России выше союзных законов. Из этого следует, что сколько Ельцин захочет перечислить денег в союзный бюджет — столько он и перечислит. Или вообще ничего не даст. Его примеру следуют другие лидеры республик. Председатель правительства Павлов был финансистом и прекрасно понял, что августовскую зарплату бюджетникам платить будет нечем. Янаев, который остался за Горбачева, Павлов, почти все министры пытались дозвониться Горбачеву в Форос. Он не отвечал. Потом говорили, что у него нет связи. Все было! Приняли решение лететь к нему и просить ввести чрезвычайное положение, чтобы поставить Ельцина и других региональных лидеров на свое место. Я не ездил потому, что кто-то должен сторожить в Москве ядерный чемоданчик. Горбачев возмутился, что к нему приехали без приглашения, долго никого не принимал. Потом встретил, сказал, что болен: радикулит. Никаких распоряжений не дал и отправил делегацию восвояси. Но добавил: «Вы, заговорщики, все равно без меня все делаете. Ну и делайте, что хотите».
Когда они вернулись в Москву, мы собрались и решили ввести чрезвычайное положение, но чтобы один человек не отвечал за все — создать госкомитет - ГКЧП. Мне было поручено ввести в Москву войска для охраны Кремля, водоканала, телевидения и т.д. Телецентр-то я под охрану взял, но никто из тех, кто должен был выступить по телевидению, туда не пришел. Никто не объяснил, что в марте был референдум, на котором народ подавляющим большинством (76,6%) решил сохранить СССР. Основным законом для любого начальника является воля народа и мы просто выполняем его волю! Ельцин в это время был в Алма-Ате, играл в теннис с Назарбаевым. Потом он говорил, что специально тянул время, не двигался в Москву и ждал ночи, чтобы его самолет не сбили. Он, наверно, не знает, что ночью самолет сбить проще, чем днем. Никто не собирался его ни сбивать, ни встречать в аэропорту.
Я не знал, что дальше делать. Решил лететь к Горбачеву сам, Бог с ним, с чемоданчиком. Мы отправились на его самолете, чтобы в случае удачного разговора везти его в Москву, но параллельно с нами на другом борту вылетели Руцкой и другие люди из команды Ельцина. По телефону Михаил Сергеевич узнал, что к нему летят 2 самолета. Он нас не принял, а их принял. Тогда я понял, что по возвращении в Москву буду арестован. В Москве, в Кремле мой охранник, полковник КГБ, говорит: «Завтра утром вас снимут». Отвечаю: «Нет, сегодня меня арестуют». И действительно, подходит Баранников (председатель КГБ РСФСР), просит пройти с ним к Степанкову (генпрокурору РСФСР), тот предлагает сдать оружие. Я говорю: «Оружия нет, арестовывайте». «А откуда вы знаете, что арестую»? «Предвидел».
- Как прошло заключение, чем занимались после освобождения?
- В тюрьме я стал писать книгу, когда вышел — пошел к Проханову, показал. Он сказал: «Хорошая книга», дописывай. Дописал, нашел деньги на издание, потом покупателей на тираж. Книга называлась «Удары судьбы». У меня их много было. В 9 лет умер отец, потом война, в 47 году родилась дочка, а в 49-ом упала в кипяток, сварилась. Умерла жена, сын умер, внук погиб... Да еще и эта тюрьма.
После издания книги я пошел в минобороны, Леонид Ивашов был начальником управления международных отношений, а начальником Генштаба - Квашнин. Мы были хорошо знакомы, они предложили мне работу. Потом сменился начальник управления, новый боялся работать с ГКЧПистом, ну ничего страшного: я перешел в другое управление. Много ездил по стране, выступал перед ветеранами. О Ельцине ничего плохого не говорил, считал: в интересах России не нужно говорить, что все плохо. Потом пошла информационная волна о том, что Жуков был плохим полководцем, неумелым, побеждающим только за счет большой крови, людей клал, не считая. Самая настоящая клевета. Мы создали комитет памяти Жукова, я стал его председателем. В общем, все эти годы чем-то помогал армии, связи с ней не терял, и теперь не теряю.
- Как вы оцениваете плоды современной военной реформы?
- Просто сказать, что при Сердюкове было плохо — мало. Он, не будучи осведомленным о том, что из себя представляют вооруженные силы, не думая сокращал и урезал все, что попало. У него был один вопрос: сколько это стоит? Превратил все мотострелковые дивизии в бригады, а десантные дивизии оставил дивизиями, когда нет самолетов даже на то, чтобы хоть один полк перебросить. На Дальнем Востоке было 30 дивизий, сейчас — 27 батальонов на 4 тысячи километров. Ходит шутка: китайцы создали разведывательную бригаду специально, чтобы искать: где там русские войска? Омскому училищу было 200 лет, еще во времена похода Александра на Париж создано — закрыли! И ни одного серьезного учения он не мог провести, только разгонял Генштаб, увольнял одного за другим.
Шойгу стал проводить учения, внезапные проверки. Действительно внезапные: никто не ожидал на днях, что когда министр обороны находится в Японии, будет дан старт ракетам. Становится хотя бы понятно, на что способны ракетные войска и артиллерия. Уровень боевой готовности за год хорошо подкрутили.
- Наш разговор проходит в вашем кабинете в Генштабе. Каков круг ваших обязанностей?
- Я являюсь аналитиком и главным инспектором Министерства обороны. Мне ставят задачи — решаю их. У меня хороший опыт, я ни одной военной ступеньки не пропустил: командовал взводом, ротой в войну, батальоном, полком, с которым ходил на Кубу, дивизией, корпусом, армией, военным округом, потом был министром.
- Министром хорошим были?
- Я был назначен в период, когда шло бездумное уничтожение ракет, сокращение, а все стратегические решения были уже приняты до меня. Вы же понимаете, что немецкий летчик Руст не просто так сел на Красную площадь. Он нигде не работал, отец ему ни копейки не давал, но откуда-то нашлись средства на переоборудование самолета под дальний перелет и топливо, почему-то ему дали сделать посадку в Финляндии.
А наша ПВО его вела до Москвы, потому что после истории со сбитым южно-корейским лайнером получила распоряжение гражданские самолеты не сбивать. Все это было приурочено к тому, чтобы освободить от должности министра обороны Сергея Соколова. Соколов и Ахромеев начали досаждать Горбачеву тем, что говорили: не нужно уничтожать ракеты такими темпами и в таком широком ассортименте. Когда Руст сел, я был руководителем Главного управления кадров. Соколов сразу понял, что его во всем обвинят, вызвал меня, дал указание на следующее утро быть в политбюро с документами на командующих ПВО и округов, над которыми пролетел немец, и на него самого.
Горбачев никого не слушал, говорил с генералами и маршалами, героями Советского союза на «ты», сыпал упреками: «Позор, унижение, надо разобраться». Соколов принял удар на себя, сказав, что уже больше 50 лет в армии и готов к любым решениям. Горбачев попросил всех военных выйти, а минут через 30 вызвал меня и сообщил: «Мы решили назначить вас министром обороны».
А я только 4 месяца назад в Москву с Дальнего Востока перевелся, ничего не еще не знаю, в центральном аппарате не начал как следует ориентироваться, мне не знакома система оборонных заказов... Поэтому без всякой хитрости говорю: «Михаил Сергеевич, это невозможно, я не готов». Отвечает: «Сутки тебе на подготовку, утром будет опубликован указ». И уже на другой день генсек взял быка за рога: стал требовать от меня предложений по сокращению армии. Она тогда насчитывала 5,2 миллиона человек.
Я приказал собрать командующих округов, флотов, ПВО, поговорил со всеми вместе и с каждым по отдельности. И оказалось, что почти 1,5 миллиона военнослужащих выполняют не военные функции, а работают на гражданку: строят, обслуживают химическую промышленность, на которую не идут гражданские, прокладывают железные дороги, растят рис. Пришел докладывать к Горбачеву. Сообщаю, что «рисовые дивизии», с точки зрения обороноспособности, вполне можно сократить. «Нет, - говорит. - Их трогать нельзя: экономика пострадает. Вы думайте, думайте, кого сокращать»... Мы стали объединять округа, армии делать корпусами, 500 тысяч человек сократили. Он стал требовать сократить ракетчиков. Но ликвидация ракет — дело хлопотное, оно требует увеличения штатов, а не сокращения, требует строительства специализированных вагонов для транспортировки к месту утилизации. То есть ухудшение обороноспособности стоило огромных денег...
