«А может быть, мне одной только кажется, что после
мир изменился. А изменился он всего для нескольких десятков человек, в том числе и для моего Коли», — говорит Наталья Кавказская.
— Я стараюсь ему помогать. Посещаю митинги в его поддержку. Рассказываю. Вчитываюсь в письма «оттуда», учусь разбираться в политике... Я ведь раньше в ней совсем ничего не понимала. Я никогда не думала, что такое произойдет — он не мог... Наверное, каждая мать скажет про своего сына точно так же. Не мог... Вы знаете, Коле было четыре года, когда он увидел рыбку, плавающую у нас в ванной. Она тяжело дышала жабрами, уже засыпая. Мы хотели пожарить ее на ужин. И он, совсем ребенок, так возмутился этим проявлением насилия по отношению к живому существу, что отказался ее есть. С тех пор он стал вегетарианцем. Мы даже в Индию ездили, потому что для него это было близко. Система ценностей. Оценка чужой жизни как своей собственной. Он так и оставался вегетарианцем все свои 26 лет, до того дня, как его обвинили в том, что во время несанкционированного митинга он ударил полицейского...
Борьба с ветряными мельницами
Спустя два с лишним месяца после событий 6 мая, 25 июля 2012 года, Николая Кавказского, возвращавшегося домой, встретили на лестничной клетке оперативники из московского главка полиции. В квартире Кавказского прошел обыск, были изъяты компьютер и ноутбук с записями, после чего Кавказского доставили в здание ГУ МВД по Москве на Петровке, 38.
Домой он уже не вернулся. Любые попытки изменить меру пресечения встречали яростный и даже какой-то странный отпор. Будто выпустить из тюрьмы хотят как минимум маньяка и убийцу, а не 26-летнего мирного юриста. Несудимого, непривлекавшегося.
...Не cтала писать этот материал ровно к годовщине событий 6 мая. Не хотелось быть в общем хоре тех, кто призывал, взывал, красиво декламировал — отмечая годовщину события. Попытки... не мятежа, не революции, не массовых беспорядков даже. Боже, какие беспорядки — пшик, дырка от бублика.
За последний год солидарность в отношении «политических» ушла в пустые слова, в показушные выступления, новые уголовные дела по лидерам оппозиции — уже по вполне конкретным и понятным для всех, верхов и низов, экономическим статьям. Кто-то сделал себе на этом имя, кто-то еще только делает — даже и в мировом масштабе. Поговаривают, например, что для того, чтобы получить Нобелевскую премию по литературе, русский писатель должен обязательно проявить себя бунтарем и обличителем власти.
Может быть, недаром поэтому в лидерах оппозиции у нас числится столько писателей?
А читатели их почти год сидят в тюрьме.
«Вы знаете, Коля попросил меня принести ему в изолятор Сервантеса, «Дон Кихота», — главное пособие по борьбе с игрушечными ветряными мельницами».
Мочить по полной
Мы встретились с ней задолго до годовщины «болотного дела»; худенькая музыкальная женщина — мама Николая Кавказского, Наталья Николаевна настолько далека от политики, насколько виолончель ее сына — «да-да, он с детства серьезно занимался» — далека от занесенной над человеком полицейской дубинки.
«Симфония болотного узника». Так назывался фильм, который сняли о Николае. В нескольких минутах вся его жизнь, пока еще короткая и без особенных событий, даже и написать не о чем — кроме 6 мая, дня марша, и 25 июля, день, когда Николая лишили свободы. Скучная биография, обыкновенная — вообще биографии хороших и порядочных людей чаще всего бывают невыносимо скучны.
Домашний архив фотографий, фотки из путешествия по Индии, проход по коридору из зала суда, после очередного заседания, на котором Кавказскому, вероятно, как потенциально опасному для государственного строя элементу, опять продлили срок содержания под стражей. Он выходит из клетки под оглушительные аплодисменты собравшихся. Наталья Николаевна говорит, что так оно и было на самом деле. Аплодисменты. А я почему-то думала, что это специально звуковую дорожку наложили телевизионщики — надо же пробежаться по нервам смотрящих. Потому что, кроме этих аплодисментов, никакого другого надрыва в истории пламенного революционера и т.д. и т.п. и вовсе нет. И, если честно, самого пламенного революционера нет. Есть просто хороший парень, который поверил в то, что в России все может измениться — с помощью мирных и пацифистских демонстраций, где один за всех и все за одного.
По версии мамы, сын сказал ей, что пойдет на какой-то митинг: «Коля работал юристом в Комитете за гражданские права, боролся за права заключенных — нет, не политзаключенных, а и уголовных тоже, они же ведь тоже люди... Поэтому он ушел из музыки. Чтобы приносить реальную пользу. И в тот день он тоже пошел на площадь, потому что не мог не пойти. Я не сторонница громких акций. Я поняла, что это было санкционированно. Но я даже не поняла, что будет, где и когда. Я тогда только что вышла из больницы — у меня была сломана нога, и я не смотрела телевизор, потому что все эти новости политические... Вечером сын вернулся, с ним все было в порядке, он сказал, что мероприятие было сорвано» — и это все. Нет, не все.
«Я пытаюсь понять, как Коля, которому прочили большое музыкальное будущее, вдруг ушел в эти правозащитные дела. Оказался там. И лично для себя я поняла в конце концов, что он просто не мог жить среди фальши, которая нас окружает. Как музыкант он ее слышал, какофонию несправедливости, чувствовал, и она для него была неприемлема», — тоже по версии мамы.
По версии следствия, 6 мая в майке с надписью «Че Гевара» Николай Кавказский участвовал в противоправных действиях в отношении сотрудников полиции. Позже открыто выложил себя в этой самой майке в социальную сеть. Следователи заявили, что располагают видеозаписью якобы совершенных Кавказским противоправных действий в отношении представителя власти, однако при обыске ему продемонстрировали лишь кадр, где он спокойно стоит на Болотной площади. Других доказательств совершения преступления нет. Представитель власти, который мог бы считаться потерпевшим по делу Кавказского, не нашелся также. Хотя вроде бы искали его дотошно во многих областях России — он был приезжий, этот полицейский, которого якобы стукнул Коля Кавказский, подступы к Кремлю в тот день защищали специально приглашенные из регионов стражи правопорядка.
«Кавказскому вменяется то, что во время массовой публичной акции 6 мая 2012 года он нанес не менее 1 (одного) удара неустановленному сотруднику полиции», — за год в составе преступления не добавилось ничего.
— Я не могу сказать, что те люди, которые проводили обыск в нашей квартире, как-то нас обижали или вели себя некорректно. У Коли попросили отдать вещественные доказательства того, что он 6 мая находился на Болотной площади, — одежду, в которой он тогда был, два компьютера, где вел свои записи, телефон и фотографии. Я поняла так: что он выложил эти фотографии в майке на всеобщее обозрение и по ним его и нашли. Брали всех подряд... Кого можно было зацепить. Хоть на чем-то. Чтобы как можно больше людей привлечь, чтобы показать, вероятно, массовость и опасность их действий... Вероятно, сперва не могли решить, чем же все закончить — уголовное дело, малой кровью или... Но в какой-то момент, можно только предполагать в какой, вероятно, было дано указание, чтобы участники получили по полной программе. У власти было время для размышлений, и она, власть, выбрала наиболее жесткий вариант — под каток попал и сын. По Колиной статье предполагалось три позиции тех, кого можно было арестовать: это организаторы акции, зачинщики и те, кто непосредственно участвовал в марше. Коля сказал мне, что он никого не бил — но попросил полицейского не бить людей, объяснил, что тот не имеет права этого делать. Как можно считать себя человеком мыслящим, чувствующим, думающим — и бить тех, кто тебя слабее, бить лежачих? Как это может быть... Могли ли ребята не отвечать ударом на удар? Я не знаю, как я сама бы себя вела, оказавшись в тот день на Болотной.
— Колю увели. А я не могла есть. Я просто лежала и не верила, что такое действительно случилось с нашей семьей. Надо было вставать и куда-то бежать, искать помощи, искать, наконец, причины того, что произошло с сыном... Пытаться понять. Вначале я была категорически против рассказывать об этом деле журналистам. Мне претила любая публичность. Но мне объяснили, что если все это замолчать, если не рассказывать, что такое творится у нас в стране в ХХI веке, то это будет происходить вновь и вновь — всех этих юных и наивных, неравнодушных мальчиков и девочек, верящих в добро, просто пересажают по одному. И кто тогда останется? Я заставила себя встать и пойти. Месяцы спустя я пыталась смотреть те кадры, которые отсняли со стороны 6 мая — и не могла их видеть. Потому что это страшно — когда избивают безоружных. Только по прошествии времени я начала понимать, во что верил мой сын. Его обвиняют в тяжком преступлении против государственной власти, а Коля просто хотел, чтобы те, кто с дубинкой, не били тех, кто без.
Из письма Николая Кавказского другу Маргарите, из ФКУ СИЗО-2 УФСИН России по городу Москве. «Дорогая Маргарита! Вы пишете о самоотверженности, но я не могу применить это качество к себе. Когда мы приносим в жертву значительную часть своих интересов ради какого-то «общего блага» (которое только декларируется, но не имеет связи с интересом каждой конкретной личности), это может привести к печальным последствиям. Так гуманная идея коммунизма выродилась в нашей стране в чудовищную сталинскую диктатуру».
Год спустя от тех, кто был тогда на Болотной, интеллигентных мальчиков, читавших в детстве добрые сказки, ничего не осталось. Обошлось без расстрелов и массовых казней. Вполне эволюционным путем. Иные сидят. Большинство же просто изменили свои взгляды, перестав их и вовсе иметь. А смысл?
Вредные советы
В Бутырке сын поправился на 20 с лишним килограммов. Я его просто не узнала. Я понимаю, что это ненормально, что он нуждается в самом серьезном обследовании, что, подозреваю, у него началась дистрофия печени — потому что произошел стресс и резко сменился режим питания. Нет, он по-прежнему отказывался есть мясо, но что ему могли предложить взамен? Сухие макароны, картофель, помидоры, огурцы, свеклу... Никто же не будет отдельно составлять для него вегетарианское меню. Мы просили об обследовании, но в обследовании нам отказали. Сообщили, что состояние его удовлетворительное. Хотя как они могут понять без анализов? В Бутырке поклялись, что вроде бы к Коле приходил невропатолог — но ничего конкретного не сказали. Как будто бы так и должно быть. Я не знаю, что с Колей, насколько серьезно то, что происходит с его здоровьем? Мы даже поговорить с ним об этом толком не можем. В разных изоляторах ведь разные условия для встреч. В Бутырке, например, такие интересные кабинки закрывающиеся, а в «Матросской Тишине» кабинки стоят на столе, и разговариваешь через стекло по трубке. Да что я вам рассказываю, вы, наверное, чаще меня в таких местах как журналист бываете — а для меня все это было внове. Свидание закончено, время вышло, электричество выключается, и говорить больше не можешь. Можешь только махать руками и изображать какие-то жесты. И так мы с сыном машем и пытаемся сказать что-то друг другу на прощание. Как будто бы он сидит в поезде, а я провожаю его на перроне. Машешь руками, машешь — а самое главное не успеваешь сказать. Хотя я не знаю, что тут главное...
— В Бутырке в окнах есть такие щели, куда забивается снег. И когда пошел первый снег, в декабре, Коля мне сказал: «Мама! Это так красиво, когда снежинки ложатся одна к другой!» — он наблюдал за ними, потому что полноценно погулять не всегда получается. В Матросске можно гулять в открытом дворике. В Бутырке с прогулками хуже. Но с другой стороны — в Матросске книги нельзя с воли передавать. Их приносит библиотекарь. А он приносит, как говорят, не те, что просишь у него почитать, — а те, которые сам хочет, просто меняет из камеры в камеру... И вот мы все ждем, ждем, когда же будет суд — больше шестидесяти томов уголовного дела написано — я даже не представляю, как они, участники, успеют их прочитать перед началом процесса? Хотя о чем это я говорю? Если надо, они и за один день все прочитают! У нас такая страна. Страна невыученных уроков.
— Крепитесь, — говорю я на прощание Наталье Николаевне. — Когда-нибудь все плохое закончится. Сейчас же все-таки не Средневековье — а что я еще могла сказать?
— Да, мне все говорят одно и то же: крепитесь, — даже удивительно, до чего у людей сходятся мысли, а плохое все не кончается и не кончается, — печально улыбается она.
За две недели до годовщины 6 мая — 18 апреля — прошел день солидарности с Николаем Кавказским. Каждому узнику был назначен свой день, когда солидарствующие традиционно вспоминали об этом деле и посвящали его одному из того «марша миллионов». Наталье Николаевне принесли стихи, посвященные сыну. «Доколе — до Коли не выйдет у нас дозвониться? Чтоб тюрьмы снести и границы...»
И письма. Их много — в том числе и френдам, которых он не видел ни разу в жизни. Очень правильные — такие, наверное, сочиняли декабристы в темницы, народовольцы на каторге... Хоть сейчас же печатай для воспитания будущих поколений. Вредные советы о том, каким не надо быть, чтобы не оказаться в тюрьме. Думать не надо, верить, чувствовать, любить. Оно проще.
Коля пишет о книгах, которые еще не прочитал, о кино, что не посмотрел, и теперь жалеет об этом. Слышал, что изменен конец фильма Германа-старшего «Трудно быть Богом» — там главный герой, землянин, борец со злом, не улетает на Землю в итоге, а остается и дальше сражаться с несправедливостью в Арканаре — планете, которой удобнее оставаться в Средневековье и мракобесии, ничего в себе не меняя. А смысл?
Счастливый конец и борьба с мировым злом в расчете на победу — это тоже что-то из сказок.
Из письма Николая Кавказского другу Андрею. 10 января 2013 года: «Привет, Андрей! Спасибо за много теплых и доброжелательных слов. Мартин Лютер Кинг говорил: «У меня есть мечта». У нас у всех есть мечта. Мечта о мире без несправедливости, мечты о равенстве и благополучной жизни. С Новым годом! С годом, в котором мы продолжим двигаться навстречу счастью».
