До разгрома Германии вождь был снисходителен к военным. Разрешал офицерам и генералам покуражиться, повеселиться — все, чего не позволял в политике. Потом настали другие времена. Однажды вызвал к себе начальника главного артиллерийского управления генерала армии Яковлева, а с ним главного маршала артиллерии Воронова. Держа потухшую трубку в руке (барометр дурного настроения), он молча прохаживался по кабинету. Яковлев и Воронов стояли по стойке смирно. Взгляд Сталина уперся в грудь высокого Воронова и, естественно, в награды. Вождь вдруг недовольно произнес:
— Зазнались, орденов нахватали!
Как будто не он сам раздавал ордена своим маршалам. Но в этой фразе отразилось беспокойство: а вдруг военные, увенчанные воинской славой, станут менее управляемыми?
Осенью 1945 года из служебного сейфа Жукова госбезопасность изъяла личные записи маршала. Сталин позвонил ему:
— Вы что, собираетесь писать историю? Не надо. Пусть этим занимаются историки, когда мы умрем.
То же самое сказал маршалу Василевскому:
— Писать мемуары сразу после великих событий рано. В этих мемуарах не будет должной объективности.
Сразу после сорок пятого вождь стал переписывать историю. Ему многое хотелось забыть. Он потому и бывших пленных загнал в Сибирь, чтобы они не напоминали о поражениях, о том, как отдали врагу полстраны, как миллионы людей попадали в окружение.
Те, кто в каждую годовщину победы подсовывает нам Сталина, с пеной у рта кричат: не позволим украсть нашу победу! Есть ли основания для беспокойства? Конечно, в американских учебниках истории много говорится о войне на Тихом океане. В британских — о кампании в Северной Африке и Западной Европе. В этом нет ничего обидного для нас: каждая страна в первую очередь интересуется собственной историей. Но ни один серьезный историк, ни одна национальная историография не отрицает роли СССР в войне.
Что же не нравится поклонникам Сталина? Раздражают попытки наших ученых восстановить историю, искалеченную фальсификацией в советские времена. Ведь война трансформировалась в увлекательные приключения, и молодое поколение недоумевает, когда натыкается на реальные воспоминания о войне или видят чудовищные цифры потерь: неужели правда?
«Видел на Житомирском шоссе наших солдат, разъезженных в жидкой грязи до того, что они были не толще фанеры, а головы расплющены, — большего надругательства человека над человеком мне видеть не доводилось, — вспоминал писатель-фронтовик Виктор Астафьев. — Отступали из Житомира, проехались по людям наши машины и танки, затем наступающая немецкая техника, наступая в январе, мы еще раз проехались машинами и танками по этим трупам...»
Война — всегда трагедия, жертвы и страдания. Но жертв могло быть намного меньше.
Сталинский режим отвратил от себя людей. Хотелось крестьянину защищать колхоз?
3 сентября 1941 года первый секретарь ЦК Белоруссии, член военного совета Брянского фронта Пономаренко писал в Москву о ситуации с пополнением, идущим на фронт: «При первой бомбежке эшелоны разбегаются, многие потом не собираются и оседают в лесах, все леса прифронтовых областей полны такими беглецами. Многие, сбывая оружие, уходят домой... В Орловском округе из ста десяти тысяч человек призвано сорок пять тысяч, остальных не могут собрать».
Официальные данные таковы: всего в Великую Отечественную органы госбезопасности задержали 1 487 834 дезертира. Почти полтора миллиона человек бежали, чтобы не служить в армии.
Сталинский режим культивировал аморальность. В армии не было воспитано уважение к павшим. В декабре 1941 года заместитель наркома обороны Мехлис подписал директиву «О наведении порядка в погребении и учете погибших в боях военнослужащих»: «Многие командиры и комиссары не заботятся о том, чтобы организовать сбор и погребение трупов погибших красноармейцев. Нередко трупы не убираются с поля боя по нескольку дней и никто не позаботится, чтобы с воинскими почестями похоронить своих боевых товарищей, даже тогда, когда имеется полная возможность».
А что такое армия без готовности вытащить раненого с поля боя и отдать почести павшему?
Режим разрушил понятие солдатского братства. Мало что делалось для того, чтобы помочь частям вырваться из окружения. В конце концов Сталин стал упрекать в этом своих полководцев. В директиве Ставки 15 августа 1942 года говорилось: «Немцы никогда не покидают своих частей, окруженных нашими войсками, и всеми возможными силами и средствами стараются во что бы то ни стало пробиться к ним и спасти их. У советского руководства должно быть больше товарищеского чувства к своим окруженным частям, чем у немецко-фашистского командования. На деле, однако, оказывается, что советское командование проявляет меньше заботы о своих окруженных частях, чем немецкое...»
Войну выиграл не Сталин.
Если бы он не уничтожал методично руководство собственной армии, Гитлер, скорее всего, и вовсе не решился бы напасть на Советский Союз.
Войну выиграли выдающиеся полководцы, военные профессионалы, которые уцелели в чистках. Когда немцы дошли до Москвы, Сталин стал осторожнее. Реже отдавал губительные для войск приказы. Если бы он с самого начала войны не вмешивался в дела командования и генштаба, потерь было бы меньше.
Войну выиграл советский солдат. И это не красивая фраза. Ситуация на фронте кардинально изменилась, когда стало ясно, что идет война на уничтожение. Это была война не за Сталина и не за социализм. За них умирать не хотели. Это была война за свой дом, за свою семью, за свою землю...
Но и сейчас на идеологических совещаниях звучат требования «перестать чернить прошлое и печатать литературу, которая воспитывает героизм и патриотизм». Это ложный пафос! Жертвой многолетнего, сознательного искажения истории стали настоящие герои, достойные восхищения.
Десант на Малую землю под Новороссийском в брежневские времена стал чуть ли не главным событием Великой Отечественной. Уж и Брежнева давно нет, но усилия пропаганды не пропали втуне. Малая земля накрепко связана с именем Брежнева, который там ничем не отличился.
А кому известна подлинная история этой героической операции?
В записках тогдашнего редактора «Красной звезды» генерала Давида Ортенберга я нашел описания того, как вместе с командующим
Плацдарм — голый мыс площадью в тридцать квадратных километров — просматривался и простреливался противником, который занимал господствующие высоты. Пополнение, патроны и снаряды, продовольствие доставляли рыбацкие сейнеры и мотоботы ночью, когда немцы ничего не видели и потому не стреляли.
Перед рассветом командующий армией и редактор «Красной звезды» спустились к берегу, чтобы плыть назад. Ждали сейнер, который должен был забрать раненых — человек пятнадцать. Начался обстрел — падает одна мина, другая... Вдруг раздался голос:
— Товарищи, защитим нашего командующего!..
Высокий сержант с забинтованной рукой, подвешенной на косынке, бросился к Леселидзе и встал к нему спиной, лицом к рвущимся немецким минам. Раненые бойцы подбежали, вспоминал Ортенберг, и окружили их плотной стеной:
«Не знаю даже, как передать то, что я почувствовал и пережил тогда. Что же это такое? Раненые люди. Преданность родине и самоотверженность они уже доказали пролитой на поле брани кровью... Какие же нужны слова, чтобы оценить самопожертвование этих людей? Такие же мысли пронзили и генерала Леселидзе. Об этом он мне потом сказал. А в тот момент командарм скомандовал:
— Рассредоточиться! Лечь...
Мы и сами легли рядом с ними, взволнованные, потрясенные...»
Кто знает их имена? Кто сказал им «спасибо»?
Так и числили в «пропавших без вести» многих погибших или взятых в плен красноармейцев. Не похоронили по-людски брошенных на поле боя. Так что не с руки повторять красивые слова: «Никто не забыт и ничто не забыто». Не оценили по достоинству тех, кто блестяще сражался, да не попал в политотдельскую сводку.
Не исправить уже этой несправедливости. Ветераны уходят... Но совсем горестно сознавать, что у подлинных героев войны до сих пор крадут победу и отдают Сталину.
