Есть не так много принципов, ради которых я могла бы поступиться чем-нибудь важным, и взгляды Максима Шевченко вовсе этот список не возглавляют. Однако второй раз за этот месяц перед нами ставят вопрос об увольнении журналиста на основании его политических воззрений.
Гнев и осуждение Российского еврейского конгресса пали на непокорную голову журналиста и члена Общественной палаты за то, что он осудил политику Государства Израиль. Представители этой уважаемой организации публично — я слышала своими ушами — обвинили Максима Шевченко в антисемитизме, отрицании холокоста, и потребовали убрать его из эфира, а заодно и из Общественной палаты.
Требование введения запрета на профессию, по определению подразумевающую свободу выказывания, требует, на мой взгляд, немедленного и безусловного отпора.
Ни одно государство мира не является священной коровой, многорукими богами огражденной от критики и разнообразия оценок. И страдания, которые понес еврейский народ за всю свою горькую историю, вовсе не являются иммунитетом для правительства страны от критического анализа его действий.
В высказывании журналиста не содержалось ни одного слова, оскорбительного для еврейского народа, не звучало унижения национального и человеческого достоинства граждан Израиля.
Проводя параллель между политикой Израиля и действиями нацистов, он ни в коем смысле не одобрил их преступлений, употребляя все термины исключительно в негативном смысле. На лавры известного голливудского бузотера Ларса фон Триера Максиму рассчитывать не приходится — все оценки, которые он давал фашизму, полностью держатся в рамках решений Нюрнбергского процесса.
Спектр суждений, которые высказывает пресса в адрес любого государства, любого политика, может и должен быть самым широким и разнообразным (гораздо опаснее, когда они сливается в единый хор!), и это не только право, защищенное законом о СМИ и Конституцией, это — еще и обязанность. Я даже не берусь обсуждать совокупность мировоззренческих позиций Максима Шевченко. Мне они далеки, и я легко переживу, если узнаю, что Максим также не разделяет мои взгляды. Наша работа — высказывать свое мнение о политике, за это мы все и получаем свои скромные гонорары. Пожалуй, скорее нарушение закона в части, касающейся клеветы, можно усмотреть в открытом оскорблении, которое нанесли журналисту, назвав его антисемитом. Нам, бывшим советским людям, непростительно подменять понятия и смешивать народ и правительство, которое избиратели свободной страны Израиль в положенный срок могут легко сменить.
Не мое дело, но замечу a propos, что размахивание народной трагедией, как пращой, в мелких стычках с журналистами бестактно и уничижает память о погибших.
Однако еще более удивительно, что члены конгресса, общественники, правозащитники так лихо швыряются правами и свободами тех, кто не принадлежит к вверенному им контингенту. Может, им стоит и самим помнить, с чего все началось в Германии: да-да, если кто подзабыл, именно с преследований за свободу мнений. А чем кончилось — холокостом!
Российский еврейский конгресс чувствительно отреагировал на сравнение политики Государства Израиль со своими злейшими преследователями, с теми, кто совершил непрощаемые преступления против еврейского народа. Я их понимаю. Я сама такая. Меня корчит, когда я прохожу мимо станции метро имени Войкова или еду по многочисленным Ленинским. Скулы сводит, когда приходится в сто двадцать первый раз доказывать, что преступники, совершившие преступление против российского народа, должны быть по крайней мере признаны преступниками. За отрицание холокоста наглец понесет законное наказание. По нашей стране свободно циркулируют издания, книги и даже люди, отрицающие существование ГУЛАГа или, напротив, горячо одобряющие эту форму организации производства.
Я вообще не люблю праведный гнев. Ни в коем случае не подставлюсь и не скажу, что нелепо бороться с фашизмом, который уже побежден в 1945 году. Хотя иногда антифашистские выступления напоминают мне известную картину художника Сурикова «Взятие снежного городка». Главное свойство зла — его неистребимость и способность возрождаться в новом обличье, только дай, и вылезать в любую щель. Именно поэтому я с пониманием и готовностью помочь отношусь к тем, кто высоко держит знамя борьбы с нацизмом. Однако позволю себе заметить: очень легко и не требует особого мужества бороться с тем, что осуждено как законом, так и всей мировой общественностью — бороться, когда ты абсолютно уверен, что тебя поддержат все «люди доброй воли». Даже Максим Шевченко.
У меня вопрос к Еврейскому конгрессу. Почему они до сих пор не потребовали осуждения преступников, сфабриковавших в 1953 году «дело врачей», на основании которого десятки медиков еврейской национальности были арестованы и погибли? Почему они не потребуют открыть архивы, поднять дела, назвать фамилии следователей и дать этому преступлению правовую оценку? И впредь каждый раз, когда какой-нибудь бойкий журналист сравнит политику Израиля с политикой Советского Союза, вставать на дыбы и писать письма в Общественную палату? Почему до сих пор конгресс не заявил об осуждении квотирования мест для лиц еврейской национальности в советских вузах? Почему бы еврейской общественности не потребовать выявления: а кто конкретно препятствовал эмиграции на историческую родину в
Все мои вопросы можно считать риторическими. Ответ на них известен. Легко и красиво быть антифашистом. Антикоммунистом пока сложнее — требует усилий. Непрерывных, мелких, мало кем одобряемых. Вызывающих не аплодисменты, а конфликты с преуспевающими наследниками. Значительно проще бороться с Гитлером и Максимом Шевченко.
Добивать, короче, фашистскую гадину в ее логове.
