Ближнее Подмосковье. Военный городок Войск радиационной, химической и биологической защиты (РХБЗ): командный пункт, отряд особого назначения по борьбе с биологическим оружием, поля для работы с химоружием… Объекты, вблизи которых люди жить не должны. Но они живут — больше негде.
Я приехала сюда к Дмитрию Зайцеву — то ли бывшему, то ли действующему военнослужащему. Таких, “крепостных”, как он, в армии сейчас тысячи: контракт с Минобороны закончился, но по закону уволить без жилья их нельзя. Устроиться на работу тоже — официально ты на службе. Выбора нет: получай грошовое содержание, пока не выбьешь из родного ведомства положенных метров и не вырвешься на свободу.
Дмитрий ведет меня к себе домой. Удивительно все-таки, каким разным может быть понятие “дом”! Для одного человека — это многоэтажный особняк. Для другого, например Диогена, — бочка, а для Дмитрия — командный пункт войск РХБЗ.
Объект наверняка секретный. В режиме онлайн сюда стекается информация о биологической, радиационной обстановке всей страны. И пока мы к нему идем, в моей голове роятся сюжеты ужастиков.
Допустим, такого: дети военных, которые живут здесь на командном пункте, пробираются в зал управления и случайно дают команду на применение химоружия (предположим, оно завалялось где-то на складах). Ядовитое облако садится на город. Жители, задыхаясь, падают, власти ищут террористов, и только отцы этих пацанов — герои-химики сразу понимают все и спасают город. Но ценой жизней собственных детей.
Или так: двое друзей, изрядно выпив, решают выбить деревянную дверь, отделяющую коридор их общаги от служебных помещений, и... Впрочем, стоп! В этот момент мы с Дмитрием как раз подходим к похожему коридору, в конце которого действительно есть дверь. Я спрашиваю: куда она ведет?
— На командный пункт, — спокойно отвечает он, и я понимаю, что мои фантазии не так уж далеки от реальности.
— Ее можно просто выбить ногой, и все секреты ваши?
— Не знаю, никто не пробовал…
— Но зачем рисковать? По закону у командира есть право арендовать жилье для своих офицеров.
— Есть… Да не про нашу честь. В ближайшем поселке поднаем однокомнатной квартиры — 10—12 тысяч, “двушка” — 12—18 тысяч, “трешка” — до 24. Минобороны возвращает только 2700.
Зарплата “заштатника” Дмитрия 14 тысяч рублей. Большую часть из них он отправляет в Волгоград двум детям от первого брака. (Среди военных много разведенных — армейская неустроенность дает о себе знать.) В новой семье тоже двое детей: сын-третьеклассник и дочь — родилась в сентябре. Прямо над ее кроваткой висит форма отца. На ней — боевые награды и шеврон с надписью “военная разведка”.
— Откуда? — спрашиваю Дмитрия. Рассказывая, он переходит на шепот: жена кормит грудью засыпающую дочь.
“Кем я только не служил”
— Так вышло, что вся моя жизнь связана с армией. Отец — военный летчик. Служил в Тбилиси. Мне дорога прямиком была уготована в суворовское училище. Командир взвода майор Мельников — мастер спорта по биатлону, научил меня отлично стрелять. По окончании суворовского хотел стать морским пехотинцем, но родители настояли, поехал в Воронежское инженерное. Там у меня не сложилось. С 3-го курса — это был 1987 год — ушел. Вернулся в Тбилиси, с отличием окончил ПТУ, стал сварщиком. Пошел в кузню.
Кооператив, где я работал, был на привокзальной площади. Я частенько видел, как из поездов, что шли из России в Тбилиси, люди выходили завернутыми в простыню. Поначалу думал: индусы, что ли? Потом узнал: составы в Чечне останавливали, грабили, а пассажиров раздевали до трусов. Смутное было время…
Как-то в перерыве вышел перекурить, гляжу, мой шеф с кем-то стреляет из “стечкина” по консервным банкам. Спросил: можно мне? Дали. Я тут же положил все банки. Незнакомец хмыкнул: хорошо стреляешь. Через две недели он снова появился в кузне, но, уже зная обо мне всё, предложил пойти в антитеррористическую группу “Совы” — было такое подразделение на Кавказе. Подчинялось контрразведке Республики Грузия. Из 60 человек 40 там были славяне. В том числе российские “грушники” (ГРУ — Главное разведуправление. — Авт.). Мы сопровождали поезда, грузы, защищали людей — грузин, русских — какая разница. Но главной нашей задачей были спецоперации. Все мы имели легенды, турецкие паспорта и знали: если тебя завалят, семье потом помогут, но от тебя самого откажутся.
Уволился оттуда в 93-м. На Кавказе тогда воцарилось безвластие, кровь текла рекой. Люди не поддерживали Шеварднадзе, а воевать со своим народом — нет уж, увольте. Отец к тому времени служил уже под Волгоградом. Приехал к нему. В армию не хотелось. Она все же, как ни крути, деревянная. Пошел на судостроительный завод. А там зарплату не платят, чем семью кормить? В армии хоть копейки, но давали. Вернулся. Подписал контракт с обязательством отучиться в школе прапорщиков.
После этого кем я только не служил: ротой контрактников командовал, в разведполку был диспетчером, техником, гидрографистом — вел аэрофотосъемку, прокладывал маршруты группам спецназа... Затем попал в войска РХБЗ, в отдельный огнеметный батальон. Это — мощная боевая единица. Туда, где десант и пехота пройти не могут, вызывают огнеметчиков: выстрел, летит капсула с аэрозольным веществом, взрыв — и вокруг 50 кубов сплошного поражения. По действию напоминает вакуумную бомбу.
Наш батальон входил в военно-маневренную группу — силы первого удара, — они имелись в каждом округе. Случись что, в течение 12 часов мы обязаны были оказаться в зоне боевых действий. Однажды ночью — 13 августа 1999-го — пришел такой приказ. В 10 утра наша рота на вертушках ушла в Дагестан. Там уже шли бои в Ботлихе…
“У каждого своя история”
Сели в Каспийске. Оттуда группами на “Ми-8” нас должны были выбрасывать прямо в мясорубку. И тут два майора отказываются вести людей. Твердят что-то о боевом слаживании, что не готовы…
Ну правда: офицеры — одна молодежь, двое — месяц как из училища. Да еще в округе только учения закончились, всех отличников в отпуска отправили. А тут приказ. Набрали из тех, кто остался, — толком не обученных. Но об этом надо было думать, пока в борт не сели. А тут все, война: кровь льется, пехота и десант умирают. Я пытался этим майорам объяснить: откажитесь идти, офицеров пришлют других, но бойцы-то останутся. К незнакомым командирам у них доверия нет, и лягут все.
В итоге прилетело начальство, майоров заменили, а нас начали выкидывать группами в Ботлих. Вообще-то по должности я не обязан был ходить в горы. Но кому идти? Пацанам из училища, мальчишкам-срочникам? И я ходил…
22 августа нашу группу перекинули в район горы Тандо. Противника оттуда не могли выбить неделю. Был там один профессионал — из автоматического станкового гранатомета за 300 метров бойцу в грудь попадал. Каждый его выстрел — 25 метров поражения. Любую пехотную атаку остановит. Моя задача была его “погасить”, обеспечив проход.
Я шел в колонне шестым. Впереди — капитан, солдаты 136-й бригады и местный проводник, за мной — двое моих ребят. К деревне подбирались по карнизу — уступ над пропастью длиной метров 300, шириной полтора. Слева — распадок (ложбина в горах), ниже — ущелье, по нему — дорога, впереди у подножия горы ровная, как стол, скала. За ней — деревня.
Когда до нее осталось метров сто, капитан приказал открыть огонь. Спрашиваю: куда бить? Как снайпер того гада я на раз сниму, но дай хоть направление. А капитан головы поднять не может — отовсюду стрельба. Чуть высунешься, под заградительный огонь своих же попадешь. Нужна связь. Спрашиваю капитана: где радиостанция? Машет: нету. Я ему: какой сигнал к атаке? Называет неверный. Ну, думаю, это я поздно поинтересовался…
А тут чеченцы начинают нас долбить нешуточно. Трое ребят из 136-й бригады сразу упали раненые. Капитан как-то умудрился в распадок лечь, а проводника-аварца я еле успел за шкирку схватить, когда тот, прострелянный, в пропасть покатился. Вспомнил, как он до атаки про своих четверых детей рассказывал…
Двум своим бойцам — их не задело — крикнул, чтоб отползали и через каждые 50 метров оставляли мне по огнемету (огнеметный вьюк весом 22 кг — оружие с боеприпасами — мы тащили с собой наверх). “Как только выбиретесь, — ору им, — отрабатывайте танкистов (сверху было видно, как они на серпантине в засаду попали). Да зовите сюда на помощь людей, только не срочников, аварцев!” Я вырос в этих горах и знал: аварцы — мужики, придут, помогут и при этом еще не погибнут.
Только когда повторная очередь легла в тело одного из бойцов, я приблизительно определил, откуда бьет этот гад. Тут же накрыл его из гранатомета и стал вытаскивать ребят. Протащишь одного по карнизу метров 30, тянешь другого. До очередного огнемета добрался — отстреливаешься. Потом аварцы подошли. Помогли вынести остальных. Надеюсь, ребята выжили.
Я попросил, чтоб до госпиталя их сопровождали двое моих бойцов. Думал, если прикажут снова идти на штурм, так хоть мальчишки живы останутся. До того мы с 275-м парашютно-десантным полком другую гору штурмовали, так там из роты всего 6 человек осталось.
…Тандо мы в тот раз так и не взяли. А через неделю к нам прилетел Путин. Награждать. Людей вдруг начали снимать с гор. Командир шепнул: “Сам летит! Поедут: ты, ты и ты”. Собрали нас человек 50 из всей группировки: разведчики, десантники, пехота... Кто как отличился — у каждого своя история. Стоим возле вертолетной площадки, ждем.
Села вертушка. Сначала спустилась охрана. Затем Путин. Сразу же сел в машину и уехал в Ботлих на встречу со старейшинами. Нам говорят: можете пока отдыхать. Лежа на траве, замученные, полумертвые, мы ждали его часа четыре. Спали.
Когда он вернулся, нас опять построили. Выставили три стола, на них красные шкатулки с гербами. В каждой золотые часы с гравировкой: за личное мужество. Я потом в магазине такие видел: фирма “Голд Тайм”, 45 штук стоят.
Вызывали. Жали руки. Мы отвечали: служу Отечеству. Деталей не помню — уставший был. Через две недели бортом с “грузом 200” вернулись в Волгоград. А еще через две недели эшелоном ушли на вторую чеченскую. Для меня это была уже шестая война…
“Нас загоняют, как волков”
В январе 2006 года Дмитрий перевелся в Подмосковье, к командиру, с которым вместе воевал. Тогда-то его и поселили на командном пункте РХБЗ, в комнате с надписью “столовая”.
— Был январь, — вспоминает Дмитрий, — одного стекла в окошке не оказалось. Затянул его целлофаном. Ребята помогли: кто одеяло принес, кто теплые вещи. Комната метров 50, из-под одеяла выскочил, до выключателя добежал — все: замерз. Семью, понятно, в такие условия с насиженного места не потащил.
К концу февраля получил первую зарплату — 12 тысяч — и вдруг узнал, что за проживание в “столовой” с него высчитали 1200 рублей.
— Аж подпрыгнул, — смеется Дмитрий. — В Волгограде мне столько приходилось платить за “трешку” вместе со светом. Пошел выяснять. Оказалось, помещение числится как офицерское общежитие, хотя таковым не является. Я возмутился. Деньги вернули.
Понятно, что отношения с начальством Дмитрий испортил навсегда. Поначалу все еще надеялся, что жилье со временем будет и командир поможет — все же две войны вместе прошли. Потом понял: Москва людей меняет…
— Теперь уже сомневаюсь, было ли когда-то у нас общее прошлое? — вздыхает Дмитрий. — Я же не требую к себе особого отношения. Есть очередность на жилье — так соблюдай! Встал в нее в 2007-м. В 2008-м закончился мой контракт. В списках я давно первый, но квартиру мне даже не обещают. Все мутно, неясно. Сменяется череда каких-то чиновников. Любой из них жилье может притормозить, перенаправить, и концов не найти — эра безответственности…
— А ваш командир сам-то где живет?
— В 2008 году он получил квартиру в Балашихе. Якобы числился на очереди в Управлении Войск РХБЗ, хотя 80-й приказ министра четко гласит: каждый должен стоять по месту службы, в своей части. Вот мой бывший командир-разведчик стоит почему-то у себя в полку, а не в Ростове, в управлении войск.
Но теперь разборки по поводу того, кто где стоял, — в прошлом. Сменилась череда чиновников, и распределением жилья займется новый департамент Минобороны. В войсках, понятно, от инициатив сверху ничего хорошего не ждут. Особенно “заштатники”. Их в объединенном командном центре РХБЗ, ютящихся где попало, сейчас человек 30.
Командир не раз пытался наверху доказывать, что это аномально, когда люди живут прямо на режимном объекте. Вышло боком. В июле появилось постановление Балашихинской прокуратуры, а в августе — распоряжение начальника Войск РХБЗ, где констатируется: да, помещение командного пункта действительно не может являться жилым. Однако такие-сякие командиры в нарушение всех приказов поселили там людей (видимо, лучше было их бросить на улице), теперь пусть сами ищут для них жилые помещения.
— Нашли, — рассказывает Дмитрий. — Командир приказал переселить всех в здание, которое по генплану проходит как “казарма — санчасть — сборы офицеров”. Такое же нежилое, только условия там еще хуже. Всех, кого вынудили переехать, заставили написать рапорта: претензий не имеем. А тем, кто остался на командном пункте, грозятся отключить свет и тепло. Многие, не выдержав, пошли снимать жилье. Вот мой друг получает 10 тысяч, платит алименты да за поднаем квартиры — 7 тысяч. На что жить?
— Либо воровать, либо работать.
— Узнают в части, что работаешь, — уволят. Нас загоняют, как волков. Погружают в нищету. Недавно на дверях повесили распечатку: всем сдать ИНН. Заштатникам — тоже. Спрашиваю начфина: зачем? Говорит: заставили отчет составить. Что ж раньше-то не заставляли? А все ясно: по ИНН через налоговую легко вычислить, работает военнослужащий где-то или нет. Если работает, в суде Минобороны даже доказывать ничего не придется. Тебя просто берут за ноздри и объявляют: уволен по несоблюдению контракта. Воевал не воевал, жилья и льгот тебе не положено.
Дмитрий закуривает, мы идем на кухню: железная раковина, струя ледяной воды, на голой стене записка “обед готов — протри плиту” (хотя ее проще выбросить, чем отмыть). Холодно. Перекошенные рамы без стекол. На одной — примерзшая бумажка: “Окно не открывать, оно с трудом закрыто”.
— Знаете, — затягивается Дмитрий, дым колечками повисает в морозном воздухе, — раньше я осуждал “афганцев”, которые выбрасывали свои награды, — была такая акция в конце 80-х. А теперь понимаю: зачем награды государства, которое к тебе относится как к скотине. Иногда так хочется сказать Путину: забери эти золотые побрякушки, они ни для кого не имеют ценности, а уж тем более для военных чиновников — из моей памяти все равно ничего не вычеркнуть. Лучше дай мне жить как человеку, а не как бездомной собаке.
* * *
“Нас погружают в нищету… Все мутно, неясно”, — вспоминала я слова Дмитрия, давя на тормоза в пробке вечно забитого Горьковского шоссе. Неясно, потому что он и чиновники, хоть и произносят одни и те же слова, все равно говорят на разных языках.
Вот слово “очередь”. Дмитрий говорит так: “Когда повторная очередь легла в тело одного из бойцов, я смог определить, откуда бьет этот гад”. Или так: “В очереди я давно уже первый, но квартиру мне даже не обещают”. А те, кто “обещал”, под этим словом понимают свое: чем длинней очередь бездомных военных, тем больше денег из бюджета пойдет на инвестиционное строительство. Далее продолжить несложно…
В буднях великих коммерческих строек эти люди перезабыли половину нормальных человеческих слов: совесть, очередь, нищета… Какая, к черту, нищета! Загляните на сайт Минобороны, где обнародованы доходы помощников, советников, глав департаментов. Бесквартирных там нет. А сытый, как известно, голодному… Что им 2010 или 2012 год, если дожидаешься его в тепле элитной квартиры или усадьбы?
А вы, господа офицеры, кажется, чем-то недовольны? Хмуритесь… И, как всегда, помалкиваете? Надеетесь… Ну а раз молчите, тогда, как писал классик: в очередь, сукины дети, в очередь!
