Анатомия перезагрузки
“В 1987 году я едва не лишился жизни. На пути из Кабула в Кандагар наш конвой был атакован советскими вертолетами. Мы бы чувствовали себя более комфортно, если бы это были истребители: у нас ведь с собой были ракеты “Стингер” — такими подробностями своей прошлой карьеры британского военного корреспондента поделился с группой российских журналистов министр иностранных дел Польши Радослав Сикорский. Подобные речи мало похожи на слова друга Москвы. Но именно Радослав Сикорский может сейчас считаться живым символом российско-польской перезагрузки.
Бывший во время коммунистического режима в Польше политическим беженцем в Англии, Сикорский впервые обратил на себя внимание российской публики в ноябре 2009 года. Находясь тогда с визитом в США, глава польского МИДа вдруг разразился “плачем Ярославны” по поводу российско-белорусских военных маневров: “Мы не знаем, какого рода сигнал Российская Федерация пыталась нам послать. Но вы можете себе представить, что мы услышали. Как сказал Збиг Бжезинский: что реально вселило уверенность в Германию во время “холодной войны”, так это не статья 5 (устава НАТО о взаимовыручке стран — членов альянса. — “МК”), которая, как вы знаете, довольно расплывчата. Это было присутствие 300 000 американских солдат в Германии. Сейчас у нас есть, по последним подсчетам, один, два, три, четыре, пять, шесть солдат у здания посольства”.
Естественно, оказавшись год спустя лицом к лицу с Радославом Сикорским, я не мог не поинтересоваться: “Г-н министр, вас действительно так напугали маневры? И не перешли ли вы сейчас из разряда открытых русофобов в разряд скрытых?”
Ответ шефа польской дипломатии звучал так: “Греческое слово “фобия” означает не неприязнь, а страх. В основе сценария маневров лежало восстание польского меньшинства в Белоруссии, которое подавляется силой. Если бы вы были поляком, вы бы не боялись? В период наших переговоров с американцами по ПРО ваши генералы пугали нас “Искандерами” в Калининградской области. И мы боялись. Если вы будете нас пугать, мы будем искать союзников. Но если вы будете искать с нами сотрудничества, то мы готовы!”
Большая часть речей министра — это, конечно, пиар в чистом виде. Но его последняя фраза отнюдь не дежурный дипломатический оборот.
“Российско-польская перезагрузка — результат решений, принятых в Москве. Политика Польши в отношении России в последние годы особо не менялась. Мировой кризис показал хрупкость основ российской экономики, ее зависимость от притока иностранных инвестиций. Лидеры в Москве поставили перед собой задачу: трансформировать технологии, внести коррективы в систему, не меняя ее сути. Поэтому во внешней политике ваша страна показывает свое новое прагматическое лицо, пытается расчистить накопившиеся завалы в отношениях с Западом” — эти слова главного спеца по России государственного аналитического Центра восточных исследований Марека Менкишака я в той или иной форме слышал и от других своих собеседников в Варшаве.
При всей частичной справедливости такого мнения в нем присутствует немалая доля лукавства. Для танго действительно требуются двое. Но наш страстный танец с Варшавой стал возможен благодаря сочетанию целой цепи обстоятельств на польской стороне поля.
В 2005 году в польской политике наступила “эра близнецов”. Бывший мэр Варшавы Лех Качиньский выиграл президентские выборы, а возглавляемая его братом Ярославом партия “Право и справедливость” (ПИС) — парламентские. За краткий промежуток времени догматичные близнецы успели рассориться с кем только можно. На международной арене Качиньские поскандалили не только с Москвой, но еще и с Берлином, и руководством Евросоюза в Брюсселе. Еще хуже обстояло дело внутри страны. Эксперты заговорили даже о “польско-польской войне”. В глазах близнецов их политические противники не являлись “настоящими поляками”.
Уже к 2007 году избирателям надоел бесконечной поиск врагов — и на досрочных парламентских выборах с триумфом победила оппозиционная партия “Гражданская платформа” (ПО). Ее лидер, прагматик до мозга костей Дональд Туск, начал действовать от противного. Некоторое время спустя это коснулось и российского фронта.
“Многие из нынешних апологетов российско-польской перезагрузки в Варшаве ранее не были замечены в пророссийских взглядах. Но деятели ПО заметили: есть спрос, есть пустота, которую можно использовать для борьбы с ПИС. Раз ПИС был резко антироссийским, то с точки зрения политической игры ПО было выгодно показать: мы хотим дружить. Кроме того, новому правительству было важно наладить подпорченные отношения с самыми влиятельными странами ЕС. Ведь политика ПИС не столько вредила России, сколько раздражала наших партнеров по Евросоюзу. Россия могла нас просто переждать и не обращать внимания на наши пакости”, — разъяснил мне скрытые внутриполитические причины произошедшего эксперт из Кракова Станислав Горка.
В Варшаве до сих пор любят порассуждать о том, что в кавказской войне 2008 года Россия была не права. Но у всех политических реалистов к этому примешивается и немалая толика новообретенного уважения.
Победа Януковича на Украине избавила отношения Варшавы и Москвы от такого еще недавно мощного раздражителя, как “оранжевая угроза”.
В Варшаве обожают подчеркивать независимость своего внешнеполитического курса от влияния Америки. На мой вопрос, не является ли российско-польская перезагрузка следствием аналогичного процесса между Москвой и Вашингтоном, глава МИД Польши Радослав Сикорский отреагировал весьма эмоционально: “Первым шагом нового польского правительства был отказ от нашего вето на вступление России в Организацию экономического сотрудничества и развития. Это было еще при администрации Буша. И именно план Буша по ПРО проторил путь для российско-польских переговоров. Мы по своей воле заявили: объекты ПРО на нашей территории будут открыты для России. В Москве сказали: вам так велели американцы. Но это неправда. Мы сами хотели, чтобы в России убедились: эти объекты служат своей заявленной цели”.
Однако слова словами, а дела делами. Можно не кривя душой заявить: новый курс Барака Обамы по отношению к России как минимум не помешал потеплению отношений между Москвой и Варшавой.
Но все это, скорее, важные сопутствующие обстоятельства. Главным мотивом изменения российской политики Варшавы было нечто другое. “Вы спрашиваете, не русофоб ли Радек Сикорский? — сказал мне журналист ведущей польской “Газета Выборча” Роман Имельский. — Вообще-то сближение с Россией — это во многом идея именно Сикорского. Премьер Дональд Туск сосредоточен главным образом на внутренних вопросах. Внешняя политика отдана Сикорскому. Зачем ему надо улучшение отношений с Россией? Перезагрузка между нашими странами — чистый прагматизм с обеих сторон. Для Москвы имеет значение, что мы можем заблокировать процесс сотрудничества России и ЕС. А для Польши важен доступ на большой российский рынок. Вспомним эмбарго на поставку польского мяса в Россию в эпоху правления ПИС. Это не те потери, которые могут развалить польскую экономику. Но это все равно большие деньги. Никто не хочет, чтобы тысячи людей стали из-за этого безработными”.
Исчезли ли призраки?
“Мы лучше понимаем друг друга в вопросах смерти и любви. В этом мы, поляки, гораздо ближе к вам, чем к немцам или французам. Но в вопросах исторического опыта мы имеем дело с огромными пластами недоверия. Изжить это сразу и с помощью приказа сверху нельзя. В 1990-е годы элиты Польши и Германии дали приказ о примирении. Но в то время, как политики обнимались перед камерами, простым людям из обеих стран было нечего сказать друг другу. Не надо повторять эту ошибку. Некоторые вещи не стоит искусственно ускорять”, — сказал нашей группе бывший внешнеполитический советник президента Леха Качиньского, а ныне эксперт центра “Натолин” в Варшаве Марек Чихоцкий.
Многие, напротив, считают польско-германское примирение образцом для подражания. Но кое в чем доктор Чихоцкий несомненно прав: российско-польская перезагрузка — это еще очень хрупкое растение, которое может быть с корнем выдрано особо мощным порывом политического ветра.
Чтобы в этом убедиться, достаточно ознакомиться с воззрениями Анны Фотыги, бывшего министра иностранных дел Польши при премьере Ярославе Качиньском. В минувшем октябре эта мадам обвинила премьеров Путина и Туска в организации заговора с целью убийства Леха Качиньского и много в чем еще:
“Вошли ли мы в российскую сферу влияния? — Да, смерть президента несомненно это ускорила. — Мы видели, что объятия Путина и Туска — это был человечный жест. Вы увидели что-то большее? — Сложно отказать в наличии человеческих реакций бывшему высокопоставленному сотруднику КГБ. Но нужно отдавать себе отчет, что он способен отлично управлять своими эмоциями и языком тела. — Путин разыграл Туска как ребенка? — Да. — И премьер Туск все еще остается в объятиях Путина? — Туск остается в этих объятиях, и я не знаю, выберется ли он из них”.
Когда я называл в Польше имя Анны Фотыги, большинство моих собеседников картинно закатывали глаза. “Мы над этим смеемся. К этому надо относиться как к высказываниям Жириновского”, — сказал мне, например, сенатор от партии Туска и председатель российско-польской парламентской группы Януш Сепиол.
Но Анна Фотыга — это отнюдь не Жириновский. Она выразитель официальной позиции ведущей оппозиционной партии Польши и ее лидера Ярослава Качиньского. Неужели того самого Ярослава Качиньского, который еще в мае обращался к россиянам с трогательным призывом к примирению? Увы, именно так.
“Во время президентской предвыборной кампании Ярослав Качиньский пытался быть конструктивным. Но сейчас он считает это своей главной ошибкой. Если партия Качиньского победит, то наши отношения вернутся в прошлое”, — дал мне свой мрачный, но вполне реалистичный прогноз бывший вице-председатель Европарламента Януш Онышкевич.
Хорошая новость состоит в том, что из сегодняшнего дня победа партии Качиньского на парламентских выборах 2011 года представляется столь же вероятной, как и избрание Микки-Мауса следующим папой римским.
Но есть и новость плохая. На польской политической сцене все может поменяться в один момент. После победы левых сил во главе с Лешеком Миллером на парламентских выборах 2001 года казалось, что они останутся у власти надолго. Правительство Миллера действовало очень профессионально. Но в 2003 году грянул никем не предсказанный политический кризис. И левые на долгие годы превратились в аутсайдеров польской политики.
Никуда не исчезли и демоны, терзавшие отношения России и Польши еще в недавнем прошлом. Сейчас они в анабиозе. Но гонг пробьет — и спящие проснутся. Представим себе, что на следующих выборах в США победит кто-то со взглядами Сары Пэйлин, а на Украине — кто-то со взглядами Виктора Ющенко.
Даже многие из нынешних горячих варшавских сторонников нормализации отношений с Россией не упустят возможность вновь показать кукиш “москальскому империализму”. Вот, например, мой диалог с Янушем Онышкевичем: “Мы считаем, что у нас есть историческая ответственность за Украину. Раньше Украина была в составе Речи Посполитой... Вы спрашиваете, не означает ли это, что мы хотим быть для Киева новым старшим братом? Ответственность не означает желания чувствовать себя старшим братом. Конечно, в прошлом на Украине были восстания против Польши. Но отношения между Польшей и Украиной все равно не такие, как между Украиной и Россией”.
Итак, не задохнется ли российско-польская перезагрузка? Этот вопрос я задавал всем своим собеседникам в Варшаве и Кракове. Лучшими я считаю ответы двух людей.
Эксперт Станислав Горка принадлежит к числу пессимистов: “Если наши отношения и улучшились, то не очень сильно. В значительной степени это лишь пиар с обеих сторон. Причем пиар, за которым не успевает реальность”.
А вот что мне сказал гениальный кинорежиссер Анджей Вайда: “Многие польские противники моего фильма “Катынь”, увидев сцены с участием русских офицеров, сказали: ага, теперь понятно, откуда у Вайды деньги на фильм! А ведь “Катынь” создавалась на основе мемуаров! Польское общество неоднородно. В демократии каждый может говорить что хочет. Но большинство тех, кто творит будущее, осознает: не может Польша вечно жить между врагами. Все прошлые трудности мы должны расценивать как прошлое. Нет повода к тому, чтобы это до бесконечности длилось между нами”.
Кто из этих двух людей в конечном итоге окажется прав? Не знаю. Зато я твердо знаю, каких именно отношений между двумя государствами требуют национальные интересы России и Польши.
Смена вех
Думая о новой войне, генералы почти всегда уверены, что она будет копией войны предыдущей, и почти всегда ошибаются. Точно так же политики часто не улавливают сдвиг геополитических пластов и по инерции разыгрывают комбинации из уже ушедшей эпохи.
“Любая держава должна строить свою стратегию на отражении реальных, а не мнимых угроз. Потенциальные угрозы для России сейчас исходят не с запада, а с юга или востока” — с этими словами экс-главы польского МИДа Адама Ротфельда не поспоришь.
Точно так же угроза с востока для Польши навсегда осталась в прошлом. “Проблема обеспечения нашей безопасности сегодня решена. Хотите иметь 900 танков в Калининграде? Пожалуйста!” — сказал Януш Онышкевич.
Но российско-польские отношения — это как раз тот случай, когда психология не менее важна, чем геополитические реалии. “Не секрет, что в Польше существует русофобия. Надо с этим жить и работать над ее уменьшением”, — сказал мне сенатор Януш Сепиол.
Слова “надо с этим жить” в этой фразе ключевые. Сегодня в Речи Посполитой продолжает бушевать польско-польская война. Поклонники Качиньского на дух не выносят сторонников Туска, и наоборот. Часто политические страсти приводят к тому, что бывшие добрые друзья и даже члены одной семьи перестают разговаривать друг с другом. И так уж получилось, что отношения с Россией стали разменной картой в польской внутриполитической игре.
“Впервые за последние двадцать лет внешняя политика в Польше стала заложницей политики внутренней. Например, интервью Анны Фотыги — средство внутриполитической борьбы, которое лишь условно связано с внешней политикой. Вы спрашиваете, как вы должны на это реагировать? Вам стоит все это игнорировать. Будете реагировать — будет только хуже” — такое мнение я постоянно слышал в Варшаве.
“Польша слишком заморочена на своей истории. А иногда полезно смотреть вперед” — эти слова Адама Ротфельда можно считать своеобразным приговором польской политике. Но эти же самые слова могут быть с полным на то основанием отнесены и к России.
Чуть ли не самым эмоционально заряженным эпизодом моей поездки в Польшу была встреча с секретарем Совета охраны памяти борьбы и мученичества Анджеем Кунертом. Обитающий в насквозь прокуренном кабинете, доктор Кунерт внешне напоминает то ли древнеримского христианского мученика, то ли неистового средневекового проповедника.
Беседа на исторические темы у нас получилась соответствующая. Доведенный до изнеможения доктор Кунерт то и дело повторял: “Пожалуйста, не обижайтесь и не воспринимайте это лично. Но из того, что я сказал, вы ровным счетом ничего не поняли. Такое впечатление, что мы говорим про две разные Польши!”
Но когда Анджей Кунерт интересовался, почему российские власти до сих пор не открыли всех документов по Катыни, мне нечего было ему ответить. Нельзя объяснить то, что необъяснимо в принципе.
Мы и поляки никогда не будем одинаково смотреть на одну общую историю. Как сказал Адам Ротфельд, для россиян Суворов — великий полководец, а для поляков — человек, чьи войска в 1794 году убили в пригороде Варшавы, Праге, десятки тысяч невинных людей.
Но история не должна делать ныне живущих своими пленниками. Наша половинчатая политика по документам о Катыни вредит прежде всего нам самим. Мы затягиваем то, с чем надо было покончить уже давно.
Одним словом, две славянские сестры стоят друг друга. У нас одинаковое количество комплексов, и мы зачастую ведем себя одинаково иррационально.
Россия и Польша должны научиться принимать друг друга не такими, какими должны быть, а такими, какие мы есть. Тогда у нас, может быть, что-то и получится.
