— Александр Владимирович, давайте вначале определимся с предметом нашего разговора. Есть достаточно много вариантов расшифровки термина «элита». Что вы вкладываете в это понятие?
— Это люди, которые занимают важные позиции в структурах управления: политических, административных, экономических — и принимают существенные для страны решения.
— Но ведь не всегда, согласитесь, должность человека соответствует степени его влияния.
— Да, конечно. Но, видите ли, очень трудно судить о том, какое влияние оказывают люди, считающиеся теневыми лидерами. Достоверной информации на этот счет нет. Поэтому мы сосредоточились на лицах, являющихся начальниками с формальной точки зрения. Тем более что их реальное влияние, как правило, соответствует занимаемой должности.
— Какова численность этой социальной группы?
— Если брать федеральную элиту, это несколько тысяч человек: президент, сотрудники его администрации, правительственные чиновники, депутаты Госдумы, члены Совета Федерации, главы регионов, имеющие влияние на федеральную политику, руководители крупных бизнес-структур.
— Кстати, по словам вице-премьера Аркадия Дворковича, олигархов у нас больше нет, а есть «социально ответственные бизнесмены». Согласны с такой оценкой?
— В том смысле, как это понималось в 1990‑е годы, олигархов, возможно, действительно нет. Хотя социальная ответственность — это, как правило, результат принуждения со стороны власти. Но одновременно резко сузился бассейн рекрутирования — социальное пространство, из которого происходят люди, попадающие на элитные позиции. Социальные лифты все медленнее, все реже наверху оказываются люди, имеющие «низкое» происхождение, все меньше там выходцев из малых годов и сел. Наша элита, по сути, начинает воспроизводить сама себя. Сужается и круг лиц, принимающих ключевые решения... Словом, идет олигархизация элиты, что бы ни говорил об этом Дворкович. Собственно, и его самого можно отнести к одному из олигархических кланов. Но, как говорится, не все узнают себя в зеркале.
— В докладе «Россия‑2020», подготовленном несколько лет назад международной группой исследователей в рамках клуба «Валдай», говорится об усиливающейся идеологической поляризации российской элиты и постепенном расхождении между двумя группами, первая из которых предпочитает авторитарные методы управления, тогда как вторая ориентируется на либерально-демократическую модель государства. При этом либералы на данный момент находятся в меньшинстве. Как вам такая характеристика?
— Я бы немного по-другому разделил. Да, есть целая группа людей во власти, имеющих имидж реформаторов и прогрессистов. И есть группа, которую называют силовиками, консерваторами или чекистами. Но группирование происходит не по принципу идеологических ценностей, а на основе общих финансово-экономических интересов. Идеология — не более чем способ внешней презентации этих групп, прикрытия реальных интересов. С экономической точки зрения Путин проводит сегодня вполне либеральную политику, опираясь и на «либералов», и на «чекистов». Да и в том, что касается политических методов, две группы очень мало отличаются друг от друга. Когда прижмет, «либералы» без колебаний прибегают к жестким недемократичным мерам. Пример — действия Бориса Ельцина и его команды в сентябре-октябре 1993 года. Кстати, нынешнее монократическое государство было выстроено именно «либералами». Именно они привели к власти Путина — как продолжение Ельцина. Конечно, между двумя этими фигурами есть существенные различия. Ельцину нужно было вначале захватить власть, для чего требовалось разрушить существовавшие на тот момент государственные институты. У Путина другая историческая задача — консолидация власти. Но в нынешних условиях Ельцин, я уверен, шел бы по тому же пути.
— Тем не менее противоречия между эти группами существуют?
— Да, конечно. И не только между «либералами» и «чекистами». Существует целый ряд других элитных групп, в том числе на региональном уровне. Спор идет в первую очередь о распределении общественных богатств — о том, как их делить, по каким правилам. Нынешняя ситуация устраивает, понятно, далеко не всех. Тем не менее разногласия эти пока не настолько сильны, чтобы представлять угрозу для политической стабильности.
— Минфин США представил недавно конгрессу «кремлевский доклад», предваряющий новый санкционный удар по российской элите. В какой мере обоснованны опасения, связанные с докладом, сказать пока трудно, поскольку сами санкции еще не объявлены. Но цель, преследуемая американцами и их союзниками, понятна уже сегодня: они явно делают ставку на раскол российских элит, а если называть вещи своими именами, создают предпосылки для свержения Путина руками недовольного его политикой истеблишмента. Насколько, на ваш взгляд, верен этот расчет?
— Ну если западные политики действительно рассчитывают с помощью санкций добиться смены власти, то, думаю, они сильно заблуждаются. У нас другая традиция, другая политическая культура, другая система ценностей. История России уже неоднократно доказывала, что давление извне лишь усиливает внутреннюю консолидацию.
— Тем не менее, по мнению некоторых наших аналитиков, в частности Станислава Белковского, российская элита находится сегодня в панике. Мол, фигуранты «кремлевского списка» были уверены, что их дети и внуки будут жить на Западе, а «кремлевский доклад» поставил эту теорию под сомнение. Не согласны с таким видением ситуации?
— Для части элиты эта информация, пожалуй, действительно была шокирующей. Речь идет о тех, кто достаточно успешно интегрировался, встроился в западный мир. Во всяком случае, так им казалось. А теперь вдруг выяснилось, что их там не считают за своих. Но такая категория в нашей элите составляет отнюдь не большинство. Еще одна часть — те, кто живет, так сказать, на два дома. На Западе они наслаждаются жизнью: отдыхают, покупают виллы и яхты, учат своих детей. Но деньги по-прежнему зарабатывают здесь. С точки зрения статуса там они никто. Для таких санкции, конечно, неприятны, но не смертельны. Они больше потеряют, если лишатся российских источников своего благосостояния. И наконец, третья, последняя группа — люди, которые никогда не связывали свои жизненные перспективы с Западом. Для них повода для паники вообще нет. Среди них, безусловно, имеются и представители бизнес-элиты. Но прежде всего это политическая и административная элита. Своим нынешним положением они обязаны сложившейся системе власти. Принципиально менять ее не в их интересах, это похоронило бы их самих. Внешняя угроза заставит их, напротив, сплотиться вокруг руководства страны. Поэтому конечный результат давления, скорее всего, будет прямо противоположен ожиданиям Запада. Будет только хуже для него.
— Что вы имеете в виду под «хуже»?
— Позиция Запада, как бы кто к ней ни относился, являлась до сих пор сильным сдерживающим фактором для наших политиков. Но если загнать российскую элиту в полнейшую изоляцию, терять ей будет нечего. В этих условиях политика будет вестись уже без оглядок на мировое общественное мнение. Открытого конфликта с Западом, конечно, постараются избежать. Но вполне возможно, например, то, что в Америке называется политикой выдвинутых рубежей. Имеются в виду территории, расположенные за пределами страны, но находящиеся под ее контролем. В нашем случае это могут быть, например, области Восточной Украины. В принципе Россия и сейчас оказывает поддержку Луганской и Донецкой народным республикам, но речь идет о совершенно ином уровне поддержки. Возможно также увеличение числа российских военных баз в ближнем и дальнем зарубежье.
— В общем, дворцового переворота ждать не стоит?
— В нынешних условиях и при нынешних тенденциях политического развития это, скажем так, крайне маловероятный сценарий. Так же как и сценарий цветной революции. Рассуждения о том, что у нас скоро грянет свой Майдан, просто смешны. Ну какие-то вспышки протестной активности — типа известного митинга на Болотной площади — наверное, возможны. Но они будут быстро купированы.
— Выходит, нашей политической стабильности ничто не угрожает — ни сверху, ни снизу, ни извне?
— Ситуация не статична, она постоянно меняется — в политическом, экономическом, социальном, персональном плане. Поэтому исключать ничего нельзя. Но пока ничто не предвещает резкого изменения ситуации.
— Поговорим теперь о тех, кому даже нынешние порядки кажутся чересчур демократичными. В вашей недавней работе «Монархический соблазн российской элиты» говорится о том, что федеральная элита все более активно обсуждает тему восстановления в стране монархии. Насколько серьезен, на ваш взгляд, этот тренд?
— Монархисты в нашей элите появились далеко не вчера, но в политическую повестку вопрос восстановления монархии вошел относительно недавно — в 2014 году. После присоединения Крыма и начала активного противостояния с Западом из уст представителей нашего истеблишмента все чаще стали звучать предложения сменить нынешнюю форму правления на монархическую. Это можно услышать и от целого ряда депутатов Государственной думы, и от глав регионов, и от близких к власти бизнесменов. Прежде такого не было, эволюция налицо: сторонники монархической идеи ведут себя все более активно, их высказывания становятся все более откровенными, радикальными. Эти люди перестали стесняться своей позиции. И, пожалуй, самое важное и настораживающее обстоятельство: несмотря на то что они выступают, в общем-то, против существующего конституционного порядка, никто их не одергивает. По сути, мы наблюдаем молчаливое поощрение дискуссии на эту тему со стороны высшей власти. Хотя согласно нашему Основному закону вопрос этот вообще-то отнюдь не дискуссионный.
— Вы пишете также, что все сильнее обсуждается вопрос о возможности кандидатуры в цари не из Романовых. О ком идет речь?
— В первую очередь, разумеется, о нынешнем президенте. Владимир Жириновский, если помните, прямо предлагал Путину стать «императором Владимиром Первым». И он совсем не одинок в своем мнении.
— То есть, если я правильно понимаю, наших монархистов можно разделить на «романовцев» и «путинцев»?
— В среде российских монархистов существует масса самых разных течений и толков. Собственно, даже среди сторонников возвращения трона свергнутой династии нет полного единства: идут дискуссии о том, кто из ныне живущих Романовых «романовее», кто имеет больше прав на престол. Но если говорить о монархистах в актуальной политической элите, то, думаю, большинство их составляют как раз те, кто считает, что монархом должен быть Владимир Путин.
— Общество русского исторического просвещения «Двуглавый орел», возглавляемое главой группы «Царьград» Константином Малофеевым, в своей недавней резолюции призвало к тому, чтобы предстоящие в марте выборы президента стали последними — «чтобы демократические испытания наконец закончились и к 2024 году в России была восстановлена наша национальная монархическая форма правления». Есть ли, на ваш взгляд, шансы на реализацию этого сценария в указанные или близкие сроки?
— Шансы есть, хотя и очень небольшие. Это вопрос политической целесообразности. Если наверху посчитают, что монархическая форма правления будет способствовать консолидации общества, то да, мы, скорее всего, будем двигаться по этому пути. Но пока что монархическая идея не пользуется большой поддержкой у населения. Согласно опросу ВЦИОМ, проведенному в марте прошлого года, 68 процентов респондентов были категорически против монархии. Правда, в Москве и Петербурге доля противников монархии чуть меньше — 62 процента. Причем в отличие от элиты в обществе монархические настроения не растут. По сравнению с 2013 годом, когда ВЦИОМ проводил предыдущий опрос на эту тему, доля опрошенных, в той или иной степени поддерживающих идею восстановления монархии, осталась неизменной — 28 процентов. Словом, наше массовое сознание не готово к отказу от республиканской формы правления. Нельзя, правда, исключать, что его постепенно подготовят к этому, что поощряемая властью активность монархических групп приведет к изменению общественного мнения. Но в обозримом будущем наш авторитаризм, думаю, будет развиваться в привычной, президентской форме. Тем более что статус главы государства в нашей политической системе мало отличается от монаршего.
— У конституционного монарха, замечу, полномочий намного меньше, чем у нашего президента. Наши «элитные» монархисты предпочитают самодержавие?
— Есть сторонники и у конституционной монархии. Один из возможных вариантов — сильный премьер при контролируемом монархе из Дома Романовых. Думаю, в Кремле просчитывают самые разные сценарии нашего политического будущего, не исключая самых экзотических. Но пока, повторяю, наибольшие шансы на то, что сохранится нынешняя форма правления. Правда, в более жесткой форме: гайки, безусловно, будут закручиваться — в том числе как ответ на давление извне. Речь в первую очередь идет о сокращении политико-идеологических контактов с Западом, новых рестриктивных мерах по отношению к иноагентам, дальнейшем ужесточении контроля над информационным пространством.
— Ахиллесовой пятой президентской модели, по крайней мере с точки зрения сторонников консервации нынешней властной иерархии, является проблема транзита власти. В наших реалиях — «проблема‑2024». Монархия же эту проблему решает.
— Ее можно решить и более простым способом. Взгляните, например, на Казахстан, президент которого занимает свой пост с 1991 года.
— То есть решение — в снятии конституционных ограничений времени пребывания у власти?
— Один из вариантов. Есть и другие. Можно, например, вновь прибегнуть к схеме с контролируемым преемником. Предсказывать, какому варианту будет отдано предпочтение, не берусь. Это было бы не прогнозом, а гаданием. Понятно, впрочем, что Запад ни один из них не устроит. Но, как говорится в старом анекдоте, «пускай клевещут». Чем больше будут давить на Россию, тем более свободным будет себя чувствовать руководство страны в выборе модели власти.
