Переписывание истории — многовековая русская забава: править хроники начали практически с момента составления первых летописей. «Повесть временных лет», древнейшую дошедшую до нас запись русских исторических событий, за первые несколько десятилетий ее существования кардинально переделывали аж три раза.
Та игра стоила свеч. Сегодня мы уверены, что Русь крестил не князь Аскольд в 860–867-е годы, о чем есть множество упоминаний в иностранных исторических документах (в «Повести» об этом кем-то выдранный провал), а князь Владимир в неочевидном для историков 988 г., о чем зарубежные анналы как в рот воды набрали.
Да и к чему упоминать по второму кругу, когда в IX в. по всей тогдашней Руси были учреждены православные епархии? Когда в русских городах языческая традиция торжественного трупосожжения (вспомним прекрасный фильм «Овсянки») по настоянию Константинополя быстро сменилась на православный обряд погребения? Когда русы еще в 945 г. клялись в договоре князя Игоря с Византией Перуном и церковью святого Ильи? Когда Владимирова бабка княгиня Ольга была крещеной? Когда Корсунь, где будущий святой князь возжелал принять крещение, брали измором и штурмом, а христианизация понадобилась, чтобы заключить статусный брак с византийской царевной Анной и войти в мировую элиту, о чем, кстати, вопрошали не только иностранцы, но и Татищев?
Языческая реакция? Так их было минимум две. Первая после убийства Аскольда (над могилой которого возвели храм, разрушенный Владимировым папой язычником Святославом), вторая — в 1070-х. Да что там говорить, мы, сами того не ведая, исповедуем не чистое православие, а двоеверие, смесь христианства с язычеством, о чем несколько лет назад на XVIII Всемирном русском народном соборе говорил патриарх Кирилл.
Гораздо важнее другой вопрос: кому на Боровицкой площади ныне стоит памятник с латинским крестом в руке? Взбалмошному, драчливому царьку, имевшему в каждом городе по нескольку сотен наложниц, или выдающемуся государственному деятелю, память о котором служит историко-идеологическим фундаментом недавних крымских событий?
Сразу после «крещения» началось государственное «шефство» над церковью (не ударять же в грязь лицом перед византийскими родственниками), и княжеский престол с редкой энергией принялся формировать материальную базу православия. Это не только централизованное взимание церковной десятины или передача земель вместе со смердами, разговор о добровольном делегировании новоиспеченному духовенству права вершить суд. Но и этого священнослужителям показалось мало: они решили, что церковный социальный лифт должен быть платным, и ввели симонию (ударение на предпоследнем слоге), или «поставление по мзде», на церковные должности. В определении владимирского собора 1274 г. предписывалось: «...да възмоут клирошане 3 гривен от поповства и от дьяконства обоего».
Три гривны — много это или мало? Вот подсчеты Карамзина: «За коня княжьего 3 гривны, за простого 2, за кобылу 60 кун (в гривне 25 кун. — Авт.), за жеребца неезжалого гривну, за вола гривну, за корову 40 кун, за трехлетнего быка 30 кун, за годовика полгривны, за теленка, овцу и свинью 5 кун». Бешеные деньги, как сказали бы сегодня.
Теперь вы понимаете, насколько стара русская традиция платить за должность? И почему талантливой, но бедной молодежи продвижение по служебной лестнице, как правило, заказано? Вовсе не обязательно все измерять деньгами — не меньшее значение имеет статусный капитал, благодаря которому богатенькие, но туповатые отпрыски нынче занимают командные позиции не только в госуправлении, но и в экономике. К слову, бюрократическая архаика — один из секретов бешеной популярности нынешнего конкурса по отбору государственных управленцев «Лидеры России», в ходе первого этапа которого было подано 200 тыс. заявлений.
Неудивительно, что земля наша всегда была богата правдорубами. Как только в середине XIV в. монголо-татарское иго начало ослабевать, а градус церковно-государственного лицемерия зашкаливать, в относительно свободных Пскове и Новгороде появились первые русские «протестанты». Их назвали стригольниками, по роду деятельности их предводителя диакона Карпа.
Карп, древнерусский борец за справедливость, занимался, как писали Брокгауз и Ефрон, «пострижением новопоставляемых дьяков: духовенство обязано было выстригать волосы на верху головы, на темени». Карп, само собой, в деталях знал внутрицерковную кухню, потому и взбунтовался. Кстати, Брокгауз и Ефрон отзывались о Карпе поразительно положительно: «Книжный по своему времени, гордившийся своей начитанностью, впечатлительный, самоуверенный и энергичный, он решился на открытый протест».
Стригольники считали, что обширная земельная собственность ставила духовенство в зависимость от светской власти, отрицали необходимость посредников между верующими и богом, называли священников «лихими пастухами», поставленными по мзде, которые «ядят и пьют с пьяницами, и взымають от них злато и сребро и порты, от живых и мертвых». Сердцевину стригольничества составляла проповедь нестяжания, морального самосовершенствования.
Не правда ли, чем-то похоже на западный протестантизм, появившийся двумя веками позже? Но только внешне: протестантизм апеллировал к отрицанию римско-католической церковью изначальных христианских принципов, увлечению тупиковой схоластикой и напыщенной обрядностью, имел целый ряд других вопросов к католическому духовенству.
Судьба первых стригольников была предсказуемо печальной: в Новгородской четвертой летописи за 1375 г. в числе прочего сообщается об их казни: «И тогда стригалников побиша, дьякона Микиту, дьякона Карпу, 3-ее человека его, и свергоша их с мосту». Судя по всему, Карп к тому времени перешел из Пскова в Новгород, где и принял свою смерть. Однако протесты не утихали, и в 1382 г. глава Византийской церкви Нил, оправдывая мзду, увещевал псковскую паству, что траты, мол, идут на свечи, вино, трапезу и прочие издержки. А вообще церковь Христова «в правоверии славится и в истовом житии, а нечестие нарицает явно».
Но и это не помогло. В 1416 г. митрополит киевский и всея Руси Фотий направил «Грамоту Псковичам против стригольников», в которой наставлял противодействовать помраченным «прелестью диавольскою и ослеплении злобою лукавства». А в 1427 г. Фотий направил в Псков еще два послания о стригольниках, после чего летописные следы бунтарей исчезают до 1490 г.
Упоминания, но не сами протесты: в октябре 1490 г. известия о стригольниках появляются снова. Новгородский архиепископ Геннадий сообщал митрополиту Зосиме: «Да жалуюсь тебе, своему отцу, на Захара на чернеца на стригольника: лает беспрестанно уже третий год, посылает грамоты в мою архиепископью, оборонил бы ты меня от того Захара стригольника».
И вновь решение было принято споро, ведь на Руси церковь в отличие от Западной Европы была любимой дочерью государства, проживая совместно (отделение католического папства от мирской власти, завершившееся в XI в., стало одним из факторов победы протестантизма во многих европейских странах). По вердикту Церковного собора 1490 г. чернец Псковского Немчинова монастыря Захар, а также новгородские священнослужители протопоп Гавриил, попы Максим, Денис, Василий, дьякон Макар, дьяки Гридя, Васюк и Самуха были лишены сана, отлучены от церкви и заточены в темницы, где и сгнили.
А что же наши историки? Они, по обыкновению, спорили о происхождении названия движения, искали мировоззренческие совпадения с ересью жидовствующих, пытались обнаружить сходства с восточноевропейскими и даже католическими сектами, видели в протестантах исключительно реакционеров-язычников, хотя стригольники были как служителями церкви, так и добропорядочными прихожанами (справедливости ради, язычество, типа моления на открытом воздухе, все же присутствовало). Словом, делали все, лишь бы не увидеть главного: вызревшего протеста против векового лицемерия в отношениях власти и церкви, с одной стороны, и социума — с другой.
Стригольничество, как через полтора столетия показал церковный раскол, олицетворяло исконные русские черты скромности, аскетизма, нестяжательства. Не зря же взгляды стригольников стали одной из доминант возникшего в конце того же XV в. движения нестяжателей, проповедовавших, что аскетизм есть не просто моральная заповедь, но условие для внутреннего самосовершенствования, а церковное имущество может быть исключительно общим, коллективным. Наиболее известным представителем нестяжателей был православный святой, основатель скитского жительства на Руси Нил Сорский.
Адептам аскезы противостояли сторонники богатого государства и мощной землевладельческой церкви преподобный Иосиф Волоцкий, упоминавшийся выше архиепископ Новгородский Геннадий и другие, вместе с властью полагавшие, что трон, как и вера, должны быть не только убедительными, но и обеспеченными.
У вас есть сомнения, чьи взгляды по-прежнему побеждают в России?
Лучшее в "МК" - в короткой вечерней рассылке: подпишитесь на наш канал в Telegram
