Всего-то. Казалось бы, так просто. Но козыри выпадают на карту будущего у политиков далеко не всегда. Ее активно разыгрывают по дороге к власти, а потом у победившего на руках оказывается вся колода, а это и есть власть. И главным становится уже не будущее, а власть в настоящем и ее сохранение в будущем, а это совсем не одно и то же.
А будущее — оно ведь и так наступит, и если окажется не тем, каким его обещал политик, то дальше — или выбор нового политика, или старый объяснит, что ему помешало дойти до цели и как он собирается или изменить цель, или все-таки дойти до старой, пусть и с опозданием.
Сейчас у нас в моде величие СССР. Оставим в стороне тезис о том, что когда в моде прошлое, значит, что-то неладно в настоящем. Вспомним: тогда видение будущего по размаху картины оставляло далеко позади «Вишневый сад» Чехова. Оно представлялось раем на земле под названием коммунизм: от каждого по возможностям, каждому — по потребностям. Правда, как говорят историки, со времен Никиты Хрущева никто из политиков у власти в реальность такого будущего уже не верил, а значит, чем дальше, тем больше налицо была не великая утопия в виде национальной идеи (что уже тикающая бомба), а инфляция модели будущего — в виде этапов построения суррогатного развитого социализма. Трещины по конструкции шли, становясь все шире, потому что настоящее по-прежнему приносилось в жертву иллюзорному будущему.
Заслуга Михаила Горбачева в том, что он признал (или был вынужден признать) необходимость замены цели. Не свой отдельно взятый нереальный рай, а общечеловеческие ценности. Это не замена «Капитала» на Библию, это возвращение страны в общее русло исторического развития.
Но хватит исторических экскурсов. Что сейчас? Налицо острый кризис выбора будущего. С одной стороны, российские политики редко рискуют прямо обращаться к теме будущего; с другой — ценности, как уже было сказано, черпаются в прошлом.
Да, история непрерывна, да, в истории СССР есть немало героических страниц, которые нельзя забывать. Но крах СССР — это не просчеты отдельных личностей, это, если угодно, крах не первого в истории нашей страны проекта создания некого образца для остального мира. Когда-то это был «третий Рим, а четвертому не бывать!», по образу и подобию старого был построен Новый Иерусалим, который должен был стать местом второго пришествия. Потом, много позже, происходило строительство коммунистического завтра всего человечества.
Что общего у этих проектов? Претензия на исключительность. Не просто собственный исторический путь — у каждого народа и государства он свой, — а откровенное мессианство, чем может похвастать не каждый народ. Возможно, это впиталось настолько глубоко, что стало частью национального характера. Но в национальном характере, как, впрочем, и в любом характере вообще, есть то, что помогает отвечать на вызовы времени, а есть то, что мешает. Несбыточные претензии отвлекают от решения насущных задач.
Есть и другая сторона. История учит: претензия на идеологическое мировое лидерство редко остается только в сфере идей. В этом контексте СССР и его идея были вызовом всему остальному миру, и его крах закономерен.
После СССР Россия проделала драматичный геополитический путь. Сначала был сделан долгожданный и закономерный широкий шаг навстречу Западу. Долгожданный — потому что это была часть тех перемен, под знаком которых жил поздний Советский Союз. Закономерный — потому что страна очнулась от претензий на исключительность. Но относительно быстро выяснилось, что встречное движение со стороны Запада вызывает вопросы. Да, Запад активно поддерживал экономику России займами и кредитами, но добиваясь взамен открытости экономики и реформ, которые показали, что на мировом рынке царит острая конкуренция и место России в международном разделении труда сузилось до поставщика сырья и энергоресурсов. Да, Россия дополнила «большую семерку» до «восьмерки», но не вернула себе утерянный, похоже навсегда, статус сверхдержавы.
Россия откатилась с того места на авансцене мировой экономики (где, впрочем, никогда не блистала) и мировой политики, где принимаются ключевые решения. Прежде всего, а иначе в политике не бывает, в интересах тех, кто эти решения принимает. Владимир Путин с этим не смирился. События пришли к новому изданию «холодной войны» и небывалой войне санкций. Это наше настоящее.
А вот теперь я предлагаю вернуться в самое начало этой статьи. Но двумя шагами.
Шаг первый. Владимир Путин с перерывом на четыре года, когда он временно отъезжал из Кремля на Краснопресненскую набережную, чтобы потом вернуться, вот уже в течение 13 лет руководит нашей страной. Сегодня перед ним выбор: или и дальше ужесточать политику противостояния с Западом с закономерным сопутствующим закручиванием гаек во внутренней политике, или взять курс на нормализацию отношений и внутреннюю модернизацию. Что он выберет?
Первый вариант отвечает имиджу сильного президента. Он точно будет пользоваться поддержкой большинства населения внутри страны. И это — совсем не последний по значению аргумент — важный фактор сохранения всех рычагов власти у Владимира Путина: еще бы, враг у ворот!
Второй вариант требует решительного поворота в политике. Прежде всего внешней. Причем трудного поворота, который потребует большей гибкости, а это не самое сильное место российской дипломатии. Что до модернизации внутри страны, то она давно назрела, это очевидно. Но здесь есть свои подводные камни. Развал СССР, который Владимир Путин считает главной геополитической катастрофой двадцатого века, начался именно с поисков модернизации. Ее истоки — в «оттепели» конца 1950-х — начала 1960-х, ставшей родиной поколения шестидесятников, подготовивших перестройку Горбачева, а еще — в косыгинской реформе, из уроков провала которой выросли «завлабы» Егора Гайдара. Другими словами, второй вариант открывает дорогу переменам, которые могут подняться и до вершины власти.
Выбор Путина в значительной мере зависит от того, как долго он намерен находиться у власти.
Реальная политическая конкуренция, о необходимости которой говорят все от Кремля до самых до окраин, у нас отсутствует, ее, увы, заменяет «майданизиция» любой поднимающей голову оппозиции, но если бы политическая конкуренция на деле существовала, то, как ни странно, выбор Путина в пользу второго варианта был бы более вероятным. И еще. В Советском Союзе никакой организованной политической конкуренции не было. Но Горбачев сумел стать конкурентом прежнему курсу вскормившей его КПСС.
А теперь второй шаг. Какое будущее выбираем мы? Я уже написал, что большинство поддерживает нынешний открыто конфронтационный стиль российской внешней политики. Но истина не определяется большинством голосов. Обыватель живет одним политическим днем и готов восторженно отозваться на проявление силы государства во внешней политике и даже на начало войны, чего никак не скажешь о его отношении к затянувшейся войне с жертвами и лишениями — примерами полна история.
Давайте конкретизируем образы будущего, из которых предстоит выбирать. Конфронтация — это все больший разрыв отношений с развитыми странами. Оборотная сторона — растущее отставание России сначала во все более ускоряющемся научном и технологическом развитии, а соответственно, и в социально-экономическом и политическом состоянии дел. Это риск очень надолго остаться на обочине мирового прогресса. При сохранении геополитических амбиций и военной мощи это чревато «прогрессом» от «холодной» ко все более «горячей» войне.
Поворот к нормализации отношений с развитыми странами, а его трудность еще не делает его невозможным, открывает небольшой, но шанс остаться среди тех стран, которые будут определять стандарты будущего. И не только технологические. А это совсем другое будущее и для нас, и для наших детей.
Шанс на такое будущее стоит геополитических амбиций, основывающихся на слабой экономике, доля которой в мировой не дотягивает до 3% и активно дальше сокращается.
Именно к достойному будущему должен привести ответственный политик.
