Я хотел бы поставить на обсуждение следующее утверждение: у государства как института не должно быть презумпции невиновности. Власть должна постоянно доказывать «граду и миру» свою невиновность, а еще лучше — эффективность.
Прежде чем аргументировать эту позицию, хочу сразу оговориться, что это утверждение не относится к конкретным людям, работающим в государственном аппарате. Они, как все остальные граждане, находятся в зоне «презумпции невиновности». Речь дальше пойдет о государстве именно как институте.
В древности государство возникло как инструмент принуждения людей к исполнению воли правителя. Это включало в себя отъем части заработанного (в виде дани или налогов), разных форм конфискации нажитого имущества, насильственного рекрутирования на гигантские стройки (пирамиды, дворцы, каналы и т.п.), а также в войско. Возмущение народных масс таким положением время от времени выливалось в бунты и восстания, но, пожалуй, первым звонком к окончанию эпохи господства государства над личностью стала Великая хартия вольностей, составленная в 1215 году и содержавшая требования английской знати к королю. Речь шла о невиданном: об ограничении его всевластия. В конечном счете через несколько мучительных итераций Великобритания стала конституционной монархией. Фактически первым человеком в стране является премьер-министр, возглавляющий победившую на выборах партию. Тем самым появилась демократия как институт управления обществом, которая использует государство лишь как один из механизмов удовлетворения общественного интереса.
Но еще в XIX веке такая конфигурация государства не была нормой. К Великобритании примыкали, пожалуй, только Северо-Американские Соединенные Штаты, Франция, Нидерланды, Бельгия, некоторые скандинавские страны. А по соседству с ними существовали раздробленные Германия и Италия, монархическая Испания и, главное, мощные абсолютные монархии: Российская, Австро-Венгерская и Оттоманская.
Но в тогдашних демократических странах государство, перестав быть инструментом ничем не ограниченного сюзерена, фактически защищало интересы богатых слоев. Даже выборы кое-где были цензовые, а не всеобщие. Поэтому неудивительно появление марксизма, который, как известно, призвал вообще к уничтожению государства как института. На смену ему должна прийти самоорганизация на самом низовом уровне (община, коммуна и т.п.) и горизонтальное взаимодействие групп граждан для решения общенародных проблем. Это было своеобразное «окончательное решение» проблемы существования государства, высшая форма реализации принципа его изначальной и ничем не исправимой презумпции виновности.
Большевики, захватив власть в 1917 году, даже попробовали реализовать эту идею на практике, введя военный коммунизм. Но очень быстро споткнулись о реальную жизнь и ради своего самосохранения не только сохранили государство, но и быстро вернули его в дореволюционное положение, использовав снова же марксистскую идею о диктатуре пролетариата. Там мы прожили до 1991 года, когда тоталитарное государство рассыпалось и в географическом, и в структурном измерениях. Начался период построения чего-то принципиально нового.
Искать желаемую модель было нетрудно. После падения «железного занавеса» у всех делающих историю России перед глазами открылась Европа, где государству во второй половине XX века обществом, в той или иной степени приближения, было указано его место. Законодательная ветвь реализовывала волю победившего на выборах большинства через формулирование директив исполнительной власти. Даже президенты таких стран, как, например Франции, где историческими обстоятельствами сохранялось разветвленное по вертикали государство, не могут перевернуть эту ситуацию обратно, вернув власть ее «первородное» превосходство над обществом. Для этого есть мощные стоп-краны в виде живого парламента, независимой судебной системы, неподконтрольных государству СМИ и нежелания большинства снова ощутить себя рабами Левиафана. Ну и, конечно, презумпция виновности государства, которая встроена во множество разных точек жизни.
Я даже не буду подробно говорить о специальных законодательных запретах для чиновников заниматься любой деятельностью, которая даже отдаленно и маловероятно может противоречить общественным интересам. Это относится и к коррупции, и к кумовству, и к сокрытию информации. Нарушение этих запретов может довести и до принципиальной, но нереволюционной смены политического ландшафта страны, и до конкретных увольнений, казалось бы, за микроскопические проступки. Приведу несколько примеров.
В Италии начала 1990 х полиция проводила операцию «Чистые руки» по борьбе с мафией и связанной с ней коррупцией. В результате не просто были посажены на скамью подсудимых тысячи бизнесменов, чиновников и бандитов, но и распущены из-за дискредитации все сколько-нибудь крупные тогдашние политические партии.
В Германии в 2011 году министру обороны Карлу-Теодору цу Гуттенбергу пришлось подать в отставку из-за обнаруженного плагиата в его диссертации. Незадолго до этого министр здравоохранения той же Германии Улле Шмидт также лишилась своего поста из-за того, что пользовалась служебным автомобилем во время своего отпуска в Испании.
Недавно мне довелось в одной европейской стране встречаться с тамошним заместителем министра иностранных дел. Перед началом встречи он извинился, что может предложить мне только чай или кофе, а вот на печенье или другие сладости министерствам в этой стране денег не положено. В наших высоких кабинетах закуска предлагается — и не только в виде приснопамятных цековских сушек.
Но главное в другом. «Презумпция виновности» выражается в категорическом отсутствии преклонения перед государством, в сопротивлении — на уровне общественного подсознания — его сакрализации. Это, наверное, главное достижение западной, либеральной демократии.
Если встать на эту позицию, то представляется вполне нормальным критическое отношение европейцев к еэсовской («брюссельской») бюрократии. Собравшиеся там многочисленные чиновники пока не доказали свою нужность французам и немцам, англичанам и полякам, итальянцам и испанцам. Не отсюда ли провал процесса принятия европейской Конституции, Брекзит, усиление позиций националистов-популистов? Более того, могу предположить, что такое отношение к евробюрократии вряд ли принципиально изменится в обозримой перспективе, даже если ЕС качественно улучшит свою работу.
Победа фактически беспартийного Трампа в США показала глубокую степень недоверия значительной части американцев сложившемуся за последние десятилетия республиканско-демократическому истеблишменту, который, как им кажется, оседлал государство в свою пользу.
Дальнейшее развитие государства как института на Западе, видимо, пойдет по линии его еще большей децентрализации, передачи многих функций муниципалитетам, общественным организациям и самим гражданам. Это неизбежно в условиях цифровизации всех сторон жизни, когда вместо живого чиновника многие действия, казавшиеся еще недавно исключительно его прерогативой, заменяются на автоматический алгоритм.
Недавно мне довелось въезжать в одну из стран, которая постоянно заботится о своей безопасности из-за постоянной террористической угрозы. Если еще недавно твой паспорт внимательно рассматривал хмурый пограничник, задавал наводящие вопросы, создавая длинную очередь желающих к нему пробиться, то теперь для перехода кордона достаточно вставить свой биометрический паспорт в специальное устройство и посмотреть в видеокамеру. Идея о том, что государство становится цифровой платформой по предоставлению услуг, становится для нынешних бюрократов очевидно токсичной: из позиции просителей, доказывающих какие-то свои права, граждане становятся просто пользователями безлюдного сетевого сервиса. Кстати, в России можно это увидеть в действии, если зайти на сайты по предоставлению госуслуг. Но эффект от современных технологий не ограничивается этим.
Резко возрастает роль представительных (законодательных) органов. Вот именно там и должно происходить живое общение между гражданами и государством в лице его исполнительной ветви. У кого в этой ситуации заведомое преимущество — понятно, хотя и законодателям надо ежедневно доказывать, что именно их правильно выбрали в парламент, а то ведь не переизберут, а то и навсегда испортят репутацию.
Очевидно, что эти тенденции трансформации обществом непопулярного государства пока не просматриваются в России. Максимум, что есть, — упомянутые выше сайты по предоставлению госуслуг. При этом численность чиновничьего класса, как все понимают, сильно избыточна, качество его работы, с точки зрения общества, неудовлетворительно. Я уж не говорю про масштабы такого системообразующего явления, как коррупция. Прискорбный список наших проблем продолжает задавленность законодательной власти со стороны власти исполнительной, явная нехватка независимости судебной системы, фактическое огосударствление местного самоуправления и значительной части гражданского общества. Всё это сопровождается попытками сакрализации государства. В пропаганде (опять же государственной) явственно звучит мысль: если выступаешь против того, как оно сейчас устроено, то ты враг России.
Уверен, что это путь в никуда. Наша страна уверенно теряет позиции в мире — и в экономике, и во влиянии на мировые процессы. И всё это прежде всего из-за того, что наш Левиафан занят самолюбованием от своего могущества над гражданами. Перевернуть эту ситуацию на 180 градусов — единственный шанс на то, чтобы Россия заняла достойное место в формирующемся новом миропорядке.
