Ядерное оружие и наука — это не все, чем живет Соломонов. С детства ученый обладает абсолютным музыкальным слухом, а уже в зрелом возрасте начал писать стихи (до сих пор никто из советских оборонщиков не был замечен в занятии стихосложением).
Как можно сочетать ракеты, музыку и стихи? Что из всего этого в конце концов спасет мир? И в чем заключается «соломоново решение» с гонкой вооружений? На эти вопросы нам дал ответ Герой Труда России, академик РАН, лауреат Госпремии СССР, д.т.н. Юрий Соломонов.
«Срежьте гриф «секретно» и отправьте по телетайпу в США»
— Юрий Семенович, всю свою жизнь вы занимались разработками в области ядерного оружия. Неужели думали, что созданные вами ракеты принесут мир, а не войну?
— Вы слышали библейскую историю про копье Лонгина? Это то самое копье, которым пронзили тело распятого Христа. Считалось, что оно имеет магическую силу и обладание им дает право распоряжаться судьбами людей. Копье искали многие, включая Наполеона. Гитлер его добыл — по его указанию копье хранилось в специальном тайнике в Нюрнберге. Но от разгрома фашистскую Германию и самого Гитлера оно не спасло. Копье было найдено американским генералом Паттоном в то самое время, когда США открыло секрет ядерного оружия. Потому Паттон, потрясая копьем, пророчил ужасные времена в ядерный век. Но он был неправ. Именно обладание сегодня совершенным ядерным оружием сдерживает начало третьей мировой войны. Обладатели ядерного оружия по мере его совершенствования все сильнее осознают, что обязанностей у них становится больше, чем прав.
— Правда, что ваш отец работал в Министерстве обороны, собственно, это и определило весь ваш путь?
— Он был ответственным по линии полиграфического обеспечения. Но личность отца оказала на меня воздействие. Он научил брать ответственность за все, что происходит, он же привлек меня и к спорту. Благодаря ему я начал заниматься плаванием (в бассейне «Москва») и теннисом (даже стал кандидатом в мастера).
— Как попали в ракетные войска?
— Случайно. Я и в армию-то, честно говоря, не очень хотел — мечтал заниматься только наукой. Закончил МАИ (в качестве дипломной работы смонтировал лазерную установку для диагностики плазмы), и тут повестка... Но служить в Козельской ракетной дивизии мне сразу понравилось. Через месяц получил звание мастера ракетных войск (командир полка Гречуха был удивлен моими знаниями). А по ночам, когда было можно, читал солдатам английские романы.
— Ого! Как так вышло?
— Я английским хорошо владел, читать любил. И вот как-то читал роман Гарольда Роббинса (а там столько всяких коллизий — и про секс, и про скандалы), ребята попросили рассказать о чем. В общем, с тех пор я им по нескольку страниц читал по ночам на английском и сразу переводил. А офицерам я читал лекции по тем предметам, что в МАИ изучил.
После армии я сразу пришел в МИТ — именно потому, что там создавали ракеты. В то время начало бурно развиваться направление производства твердотопливной ракетной техники.
— Работая там, вы получили звание лауреата Госпремии СССР — за что?
— Я был награжден за одну оригинальную работу, рассказать о которой и сейчас не могу — сверхсекретная тема. Скажу только, что мы придумали ну очень необычное конструкторское решение.
— Помните ли вы тот исторический момент, когда впервые СССР и США обменялись секретными разработками в области ракет?
— Конечно. На переговорах в Вашингтоне была достигнута договоренность, в соответствии с которой мы должны передать американцам данные о ракетах средней дальности «Пионер», которые были на вооружении нашей армии. Но все это было довольно неожиданно.
Помню, начальник Генштаба позвонил в МИТ, потребовал привезти материалы по «Пионеру». Я привез, но отказывался их просто передать. Документы имели высший гриф секретности. Я не имел права оставить их руководителю, пусть даже такого высокого уровня, если не будет все оформлено должным образом: печать и подпись в реестре о получении. Он долго думал, потом все заверил. И при мне позвал секретчика со словами: «Срежьте гриф «секретно» с каждой страницы и отправьте по телетайпу в США». Мы тогда все обомлели. А секретчик, как мне показалось, не просто не поверил своим ушам, но готов был упасть в обморок.
«Отец водородной бомбы с нами не попрощался»
СПРАВКА «МК»: «В марте 1983 года США заявили о работе над Стратегической оборонной инициативой (СОИ). Она была направлена на разработку широкомасштабной противоракетной обороны. В случае ее создания нарушался баланс стратегических сил между СССР и Америкой. Советский Союз тут же приступил к разработке своего рода «антиСОИ».
— Вы в свое время высказались скептично по поводу необходимости реакции на создание новой противоракетной системы со стороны США. Почему?
- Я официально заявлял, что средства поражения наших ракет не могут быть созданы Америкой в ближайшие четверть века. Так полагали и физики-теоретики с учетом анализа перспектив развития техники в мире. А люди в Минобороны нам твердили, что американская система противоракетной обороны «Патриот» опасна и мы должны изменить облик нашей ракеты с учетом этой угрозы.
Я тогда жестко отреагировал, спросил у представителя Генштаба: «Вы располагаете моделью функционирования комплекса «Патриот»? Когда появится и вы докажете, что она может перехватить наши боеголовки, тогда и будем говорить. Пока же это научные фантазии». Спустя несколько лет операция «Буря в пустыне» на Ближнем Востоке показала крайне низкую эффективность «Патриота» даже по отношению к устаревшим ракетам Ирака.
Про программу СОИ я могу рассказывать много. Я ведь занимался противодействием ей почти 20 лет. Самое забавное, что в конце концов даже встретился с ее бывшим главой — генералом Абрахамсом. Это произошло в Сан-Франциско, в ресторане. С российской стороны был еще генерал Болысов. И вот под русскую песню «Где плачут березы» мирно и раскованно общались два генерала, целью которых много лет было взаимное уничтожение двух великих держав...
— Что вы испытали, когда узнали о подписании 8 декабря 1987 года между СССР и США договора об уничтожении ракет малой и средней дальности? Разве это не несло угрозу существованию МИТ? Вашим научным изысканиям?
— Что можно было испытывать, кроме радости?! Америка обладала ракетами, которые по мощности превосходили бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, в 50 раз! А у нас были сотни подобных ракет, нацеленных на Запад.
Я предложил применять ракеты для освоения космического пространства. С этой идеей пришел в советско-американский фонд, отцом которого с американской стороны был Джордж Сорос. В итоге мне предложили командировку в США. Я получил разрешение на выезд, преодолев барьеры КГБ и ЦК. Это, кстати, был мой первый выезд за границу.
На одной из встреч там я оконфузился. Мы сидели в ресторане в центре Вашингтона, общались. При этом нам все время подносили новые и новые блюда. В конце концов я, желая продемонстрировать знание английского, отказался от десерта со словами: «I am fad up». А надо было сказать «I am full». То есть вместо «я сыт» я сказал «я сыт по горло болтовней за столом». Американская сторона очень напряглась.
— Не боялись, что вас заподозрят в предательстве наши спецслужбы?
— Я знал, что фонд появился на свет не без их прямого участия и благословения.
— Вы встречались в США с отцом самого страшного оружия — водородной бомбы — Эдвардом Теллером. И как он вам?
— Он был в составе американской группы на одной из наших встреч. Я сразу обратил на него внимание — Теллер был самым пожилым из всех. С трудом передвигался (у него была массивная трость, но его еще поддерживали помощники). Немногословен, несколько высокомерен. Для меня же великий человек должен всю жизнь доказывать, на что он способен, а не почивать на лаврах прошлого, и с руководителями самого высокого ранга я всегда разговаривал без заискиваний.
Что касается Теллера, мы мало с ним пообщались. Он спросил у меня про ракеты «Старт», которые предполагалось сделать в рамках договора по освоению космоса. Я ему довольно подробно ответил. Сложно было понять, что он думал. Но я запомнил, что уехал он не попрощавшись.
— Вожди гудзонских индейцев были более приятны в общении?
— Это было в Канаде. Мы приехали в крошечный городок, большинство населения которого составляли аборигены. И нам требовалось разрешение вождей на использование земель в этом районе под запуск спутниковых ракет «Старт». Климат там суровый, но люди добрые и простые. А вот с правительством Канады у нас были некоторые сложности. Министр иностранных дел Канады неожиданно заявил, что не сможет принять участие во встрече (потом выяснилось, что он получил перед этим соответствующее указание от Госдепа США). Я на это ответил: «Это противоречит ранее достигнутым договоренностям. В таком случае и российская сторона не примет участия во встрече». В итоге министр пришел.
«Путин меня знает хорошо. Я его еще лучше»
— Знаю, вы очень резко отзывались о действиях советского правительства в лихие 90-е...
— Резкость мне несвойственна. Но по вопросам, касающимся безопасности государства, я могу говорить прямо и жестко. Что происходило? Борис Ельцин принимает решение сократить наши РВСН. А ракеты, напомню, — самое дешевое и самое опасное наше оружие для иностранных государств. Планировалось сократить количество ракет процентов на 60 к 2000 году. Из 80 тысяч ракетчиков 60 тысяч предложили уволить. И это лучших, высококлассных специалистов в мире!
— И как вы спасали ядерный щит России? Правда, что после того, как не смогли в очередной раз добиться приема у президента Бориса Ельцина, обратились к нему с телеэкрана и он после этого порвал указ о вашем награждении?
— Я действительно сделал заявление в телеэфире. Сказал тогда, что разработка «Тополь-М» под угрозой срыва. Но про указ — был ли он вообще? — ничего не скажу, потому что не знаю.
Что сильнее всего меня тревожило — из перечня работ на ближайшие 5 лет был исключен целый класс вооружений — комплекс подвижного грунтового базирования. Я пришел к начальнику Генштаба, сказал, что это роковая ошибка. Он не то чтобы был против, просто говорил: в стране нет денег. Я убедил его, сказав, что ядерные силы являются гарантом безопасности страны, значит, надо найти средства.
А вообще времена были трудные. Был огромный долг Минобороны за нашу продукцию, которую мы уже поставили. Выпуск новых изделий практически не финансировался. Чтобы выжить, мы брались за разработки, совершенно не связанные с ракетами. Очистка воды, рентгеновские аппараты, монорельсовая дорога...
— Монорельс — тоже ваши ученые разработали?
— Да, это правда. А знаете, впервые об идее монорельса я услышал от одного интересного человека, когда катался на лыжах в горах. Я пообещал ему сходить к тогдашнему мэру Москвы Юрию Лужкову, рассказать про нее. Лужков поддержал.
— Юрий Семенович, давно мечтала спросить у вас: что чувствует создатель ракеты в момент, когда ее впервые запускают? В тот самый, когда идет обратный отсчет: «Три, два, один...»
— Когда запускали «Тополь-М», я почему-то противопоставлял себя этому многотонному исполину, который вот-вот взметнется в небо, как огнедышащий дракон. Вот есть я и есть он... Но сложнее всего тогда было 25-минутное ожидание уже после старта. Ты почти не дышишь в это время. И вот звонят с Камчатского полуострова и произносят: «Получена квитанция прибытия объекта». И несмотря на то что слова прозвучали буднично, тут же начинается эйфория: обычно сдержанные люди кричат от радости, обнимаются.
— Не могу не спросить про «Булаву», которая не взлетела. Ваши коллеги-ракетчики считают, что сама она — гениальное произведение с точки зрения конструкции и дело было в резине, которую закупали в Китае. Это так?!
— Я считаю, что «Булава» — это высший пилотаж. Но заводы в то время не успевали за учеными. Провал запусков «Булавы» в подавляющем большинстве случаев был результатом производственного брака. Недостаточный контроль, отсутствие квалификации у людей (тогда был отток умных и профессиональных людей за границу).
— Вы никогда не жалели, что написали после провалов с «Булавой» заявление об отставке с поста руководителя МИТ?
— Это было сложное решение, но, на мой взгляд, единственно верное. Близкие меня поддержали.
— Какие у вас отношения с Медведевым? Он ведь не наградил вас званием Героя Труда (это сделал Путин в 2015 году).
— Абсолютно нормальные. В том смысле, что никаких отношений. Мы замыкаемся по подчиненности на вице-премьера Дмитрия Рогозина. Впрочем, с Дмитрием Анатольевичем я разговаривал в Сочи, но предметно-приватного общения не было.
С Путиным я периодически встречаюсь, в том числе один на один. Он меня хорошо знает, я его еще лучше. (Смеется.)
— Недавно ваш статус был повышен — вы стали генеральным конструктором.
— Карл Великий, когда Папа Римский надел на него корону и провозгласил императором, выйдя из церкви, спросил: «Что же я приобрел? Ни владений, ни богатств. Зачем тогда мне все это нужно?»
Вот и мой новый статус дополнительных полномочий или чего-то, что можно было бы трактовать как дополнительные возможности, не дает. Тем не менее приятно.
— Президент заявил о воссоздании так называемых вагонов-ракет. Знаю, что когда-то под Пермью был целый вокзал этих вагонов, но он был распродан чуть ли не по цене двухкомнатной квартиры.
— Все это не так. Никакого вокзала никогда не было, был пункт постоянной дислокации. И про распродажу это байки.
Работа по созданию комплекса на базе железнодорожного транспорта действительно ведется. Дело движется, и с той задачей, которую перед нами поставил президент, мы, конечно, справимся.
— Существует школа Королёва, а есть ли школа Соломонова?
— Школа Королёва — это миф. Просто дело продолжают последователи. Королёв жил и работал совсем в другой стране и других условиях. Подобно тому, как в США реализовался проект «Манхэттен», в СССР на проект «Аполлон-Союз» выделялись ресурсы без ограничений. Сейчас ситуация изменилась. Но вот МИТ занимается большим количеством проектов.
— Правда, что на институт работают 1,5 миллиона человек?!
— У нас несколько сотен предприятий, так что с членами семей это будут миллионы. На основном ракетном заводе в Воткинске средний возраст рабочих — 38 лет. Для этого руководство завода много всего сделало.
— Иностранцы там работают?
— Нет. В нашей, ракетной области это исключено.
И кстати, на сегодняшний день мы больше ничего не закупаем за рубежом. Стопроцентная русификация. Пока это можно сказать не про весь военный комплекс — в области судостроения, авиации еще далеко до этого. Но вот применительно к стратегическому ядерному вооружению мы это сделали.
«Я могу насвистеть любую мелодию»
Цитата: «Из всех великих советских оборонщиков никто не был замечен в занятиях поэзией и историей. В поэзии профессионально разбирался, насколько я помню, только Лев Давидович Ландау. Но он не писал стихов... Работая рядом с Соломоновым долгие годы, я понятия не имел, что главный ракетчик страны — настоящий поэт. Он талантлив во всем: он талантлив в ракетных системах, мы уже сегодня по ракетам опередили американцев на 10–12 лет, скоро опередим их навсегда. Да, это Юрий Семенович и изделия Московского института теплотехники отодвинули от России третью мировую войну, хотя после Крыма третья мировая казалась неизбежной. Я не знаю сегодня ни одного ученого, который обладал бы сейчас в России таким авторитетом, как Соломонов. И так же свободно — внутренняя свобода для ученого вещь совершенно необходимая, — так же свободно, быстро Соломонов пишет стихи». Экс-президент РАН, академик Владимир Фортов.
— Юрий Семенович, ваша личность не засекречена, но вы сами по себе очень закрытый человек? Иначе почему нигде не выступаете, не даете интервью.
— Я не закрытый, но у меня действительно довольно узкий круг общения. На улице, в публичных местах я бываю редко.
В силу ряда обстоятельств, связанных с чувствительностью темы разработки и создания новых видов вооружения, я перестал давать интервью. Так надо. До этого было время, когда я выступал и в Федеральном собрании, и в СМИ.
— Как пришли к стихам?
— Меня прорвало года два назад. Известна закономерность, связанная с деятельностью человека в смежных областях — музыке, поэзии и иностранных языках. Доказано, что тот, кто имеет хороший музыкальный слух, как правило, хорошо усваивает языки и чувствует стихотворный ритм.
— Про то, что вы знаете несколько иностранных языков, слышала. Но вот музыка?
— У меня абсолютный слух с рождения. Я очень любил свистеть и насвистывал любую мелодию (и сейчас продолжаю, между прочим, этим баловаться!). Когда мне было лет семь, я шел по улице (жил в Докучаевом переулке, недалеко от Красных Ворот) и насвистывал «Сердце красавицы…». Ко мне подошел мужчина: «Мальчик, ты где так научился? И откуда знаешь мелодию?» Я ему сказал, что люблю слушать радио и патефон. А это был старший преподаватель музыкальной школы: «Жду тебя завтра». Я пришел, он попросил меня насвистеть «Одесса — мой город родной». Я исполнил. Он: «Все, зачислен в группу». Но тогда музыкальная школа была платная, а денег в семье, мягко говоря, не хватало... Так я и не стал музыкантом и не научился играть ни на одном инструменте.
Лет 10 назад я взял в руки гитару, освоил основные приемы. Но времени мало, а без тренировок это все напрасно.
Но хоть я и не играл, часами слушал Чайковского, Вагнера, Скрябина... Думаю, все это сложилось в критическую массу и взорвалось. Я начал писать стихи.
— Вы пишете не просто стихи, а целые поэмы на исторические темы. Почему не про ракеты?
— Первые стихи были напечатаны в журнале «Национальная оборона». Но про ракеты в стихах нет ни слова. Я пишу об исторических личностях. Кир Великий, Клеопатра, Чингисхан... Дело непростое. Сначала изучаю всю доступную литературу о них. Пишу я по утрам, встаю рано — в 5 часов. Вдохновение? Оно постоянно, не покидает никогда. Я человек системный, если за что взялся, то делаю до конца.
— Как выбираете персонажей?
— Больше эмоционально. Бывает, случайно встретил где-то упоминание исторической личности (как с Киром Великим), увлекся биографией и написал. Исторически в моих стихах все верно и точно. Можно их как учебник использовать. Если кто-то заинтересуется историей, то ему будет проще и понятнее изучить ее по поэмам. Очень хочу описать историю жизни Эхнатона и Нефертити...
А так-то я все-таки не профессиональный поэт.
— И как вы — написав очередную главу поэмы, идете в институт и занимаетесь наукой?
— Я всегда легко переключаюсь с одного вида деятельности на другой. У меня в МИТ всегда было много разных направлений, так что я умел быстро концентрироваться на новой задаче. Обе половины мозга работают синхронно.
— Кому первому показываете ваши стихи?
— Дочке. Она тоже пишет. Я не могу писать так хорошо, как она. Но она говорит, что не может как я.
— А какая поэма любимая? Можете сейчас прочитать?
— Все поэмы любимые. Сейчас пишу про Карла Великого, и я будто нахожусь там, в этом времени, полностью переношусь в ту среду. Я очень впечатлительный, плюс воображение хорошее. Но стихи свои, за очень редким исключением, не запоминаю. Я пишу и отпускаю их сразу. Что же вам прочитать? Может, концовку «Клеопатры»?
На ложе в царственном убранстве
С короной царской на челе
Лежала тихо Клеопатра
С улыбкой кроткой на лице.
Ушла великая царица,
В истории оставив след,
И память сотен поколений
Хранит ее уж много лет.
